Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки
Михаилу кажется, что он, как первобытный человек, ориентируется по звукам и запахам: по мельчайшему шороху, по тонкой ниточке ее духов. Но есть кроме этого и еще что-то, будто мерцающий перед глазами серебристый шелк с легким акварельным наброском. Там нарисована Рита — ее маленькая фигура в жестких координатах эллинга. Мистическая навигация, чудесная игра. Михаил никогда так не играл и обожает женщину, которая дарит ему наслаждение.
— Неужели ты хочешь мне отказать? — шепчет он, касаясь дыханием ее щеки.
Рита сломлена. Она уже на все согласна, лишь бы ее оставили в покое или хотя бы оставили в живых.
— Я выйду, выйду, — рыдает она.
Вестник целует ее нежно-нежно, но в каждом осторожном его движении Рита чувствует подвох.
— Люблю тебя, — шепчет Вестник.
— И я, — поспешно отвечает Рита. Она лихорадочно пытается понять, что же должна говорить, чтобы угодить ему.
— Ах ты вруша. — В словах Вестника улыбка. Его ладонь мягко скользит по Ритиной щеке. — Я бы, пожалуй, поверил тебе, если бы ты не была такой резвой. Мне надоели догонялки, дорогая. Я хотел бы поиграть в другую игру.
— Да, да. — Рита не смеет шевельнуться.
— Но верить тебе — так трудно… Знаешь что? Давай мы немного поумерим твою прыть, а потом посмотрим, что ты скажешь.
Носок его ботинка безошибочно находит косточку на Ритиной больной ноге. Острая твердая кромка врезается в горячую пульсирующую точку на щиколотке, и нога раскалывается на сотни мельчайших осколков. Рита видит их: они плывут перед ее глазами и растворяются во тьме, в которой не видно нависшей над ней человеческой фигуры.
Кажется, Рита кричит, но ей трудно судить об этом.
— Теперь не убежишь. — Голос Вестника звучит прямо в ее голове. То ли так кажется из-за боли, то ли из-за того, что он распрямился и нависает над ней, такой же огромный, как замотанная в парусину яхта…
Что-то касается Ритиной шеи. Твердое, жесткое, округлое. Прижимается плотно, до боли, и скользит вниз, увлекая за собой обвисшую петлю шарфа. Это разводной ключ, больше нечему быть. Его загнутый клюв цепляется за первую пуговицу Ритиного пальто. За большую коричневую пуговицу. Рита всегда теребит ее, когда нервничает, или опаздывает, или стоит в очереди. Пуговица гладкая и успокаивающая, как галька, отшлифованная прибоем. Плоская губа разводного ключа ныряет под пальто. Трещит под его напором ткань, натягивается нитка, и Рита почти физически ощущает, как разрывается связь, удерживающая пуговицу на ткани. Коричневый кругляшок отлетает в сторону, жалобно звякает об опору яхты и с легким стуком падает на пол. Рита беззвучно рыдает, и рыдания не позволяют ей услышать, как отрываются вторая и третья пуговицы.
Под пальто у Риты — красивый свитер и юбка из тонкой шерсти. Вокруг темно, но Рита уверена, что Вестник видит ее, как сова. Или, как летучая мышь, ощупывает ее ультразвуком.
Круглая головка ключа прижимается к Ритиному животу и проворачивается на месте, свитер закручивается водоворотом.
Ключ скользит ниже, ниже, ниже…
И в этот момент распахивается дверь. Рита жадно тянется к свету. Впитывает, вдыхает, втягивает его, как угоревший человек вдыхает и втягивает свежий воздух после печного чада.
Вестник жмурится, пытаясь рассмотреть того, кто стоит в дверях.
Виктору тоже нелегко сориентироваться сразу. В эллинге темно, и он с трудом различает силуэт Вестника под нависшим носом одной из яхт.
Вестник успевает опомниться первым. Рита чувствует, как тяжелая головка ключа отпускает ее бедра, видит, как ключ взлетает вверх; переводит взгляд на пришедшего и вдруг понимает, что это Витя. Витя, который делает шаг в темноту. Витя, навстречу которому летит тяжелая булава разводного ключа.
Вестник быстр, решителен и точен в движениях. Ключ нацелен точно в голову.
«Я сама, сама вложила ему в руки ключ», — думает Рита и закрывает глаза. И это странно, потому что она словно раздваивается: одна Рита думает и закрывает, а другая кричит во всю силу легких, и смотрит прямо перед собой, и видит, как Витя, стоящий у двери, поднимает правую руку и включает свет. Десяток ярких ламп вспыхивает под высоким потолком, и этот внезапный световой удар и резкий Ритин крик заставляют Вестника дрогнуть. Он промахивается. Ключ попадает Виктору не в голову, а вскользь по руке.
Рука немеет и наливается тяжестью.
Виктор видит перед собой высокого худого мужчину, темноволосого, с тяжелым взглядом и широкими, как плавники, ладонями, выглядывающими из рукавов длинного черного пальто. За ним, на полу, он видит Риту. Она лежит, опираясь на локоть, и среди всех этих яхт она похожа на русалку с изогнутым и бесполезным на суше хвостом.
Рита хочет встать, но к больной ноге словно привязано раскаленное пушечное ядро, или, вернее, сама нога превратилась в ядро, не дающее сбежать кандальнику.
Виктор осторожно пробует пошевелить рукой: все цело, это только синяк, но в его интересах, чтобы противник подольше об этом не догадывался. А Михаил говорит — громко, так что голос его эхом отскакивает от потолка:
— А вот и муж. Рита, дорогая, проси развода.
Его глаза намертво вцепляются в фигуру Виктора.
— Проси развода, я сказал!
Михаил пинает Риту, каблук его ботинка попадает по груди, и Рита вскрикивает. Виктор бросается вперед, Вестник, который выше его почти на голову, бьет сверху вниз сцепленными руками, но Рита исхитряется дотянуться до него кончиками пальцев, хватает за край штанины, впивается ногтями, которые ломаются, выворачиваются, и пальцы под ними начинают кровить. Удар проходит мимо. Вестник стряхивает Риту с ноги, как собачонку. Противники сталкиваются, меняются местами. Теперь Вестник стоит у двери, а Виктор и Рита оказываются рядом. Рита плачет от счастья, потому что это — освобождение, и хочется, чтобы оно длилось вечно.
Вестник наклоняется и поднимает с пола разводной ключ. Потом закрывает дверь и выключает свет. Рита и Виктор слепнут. Рите хочется схватить мужа за ногу, чтобы чувствовать, что он здесь, но она сдерживается. Схватить его — значит лишить себя шанса устоять против гнусной летучей мыши.
— Или не надо развода? — распевно спрашивает Вестник. Судя по голосу, он все еще там, у двери, но Рита боится в это верить. Ей кажется, Вестнику нельзя доверять даже в очевидном.
— Пусть не будет развода, — сообщает Вестник. — Пусть ты будешь вдовой, Маргарита. Тут недалеко прорубь. Думаю, если подтолкнуть багром, течение подхватит, да? К весне, может быть, найдут. Кстати, о проруби. Тут такое купание на Крещение, мммм… Рита, мы просто обязаны съездить. Чистый выходишь из проруби, как новорожденный. И на душе так спокойно. Просто отпущение всех грехов.
Голос кажется ближе. Словно Вестник подбирается к ним маленькими шажками.
На Риту накатывает ужас. Она и без того в панике от боли и вынужденной слепоты, но это совсем другой ужас, будто чей-то чужой. Это боится Вестник. Рита знает: он разговаривает только потому, что хочет запугать их. Никто никогда не бил его, и Вестник боится удара.
Виктор бьет его по челюсти слева. Михаил поднимает руку с зажатым в ней ключом, но Виктор уже вцепляется в запястье, его пальцы, словно когти, вонзаются в мягкое сплетение жил и вен под ладонью, рука становится теплой и слабой, ключ падает из нее на пол.
Михаил чувствует нарастающую панику. Он дерется впервые в жизни и не готов к боли. Он привык лишь сламывать сопротивление слабых. А Виктор вспоминает давно забытое ощущение опьянения силой и яростью. Двенадцать лет. Деревня. Стычки с местными. Он не всегда победитель. Но никогда — сломленный или окончательно побежденный.
И вот этот длинный и темный червяк, предпочитающий темноту, извивается под ним, и Виктор сжимает руки на его горле, но не может сжать до конца.
Это стоп-кран. Поезд не может ехать дальше. Сейчас, с руками на горле живого существа, он как тот насильник из леса. Насильник, который не может считаться человеком.
К горлу подкатывает тошнота. Руки ослабевают. Когда Виктор приходит в себя, под ним уже никого нет. А впереди, во тьме, — мычание зажатого рта и удаляющийся шорох.
Виктор бросается вперед, но перед ним только яхты, только их жесткие подпорки. Он не может вырваться из заколдованного леса, в котором высокий темный мужчина начинает душить его жену. Ее ладони хлещут по полу влажными русалочьими хлопками.
Пьяная Смерть хохочет, потому что знает: Виктор, ее победитель, — следующий.
3Саша слушается. Она идет к заснеженной скамейке и проводит по ней рукой. Старая вязаная перчатка сразу промокает, пальцам становится прохладно и немного щекотно.
Саша садится на скамейку и прячет руки в рукава.
Отраженное от снега солнце заставляет ее по-кошачьи жмуриться.
Где-то там, в нескольких десятках шагов, решается судьба ее родителей, но ей велели ждать в безопасности. Саша подчиняется. Ей нравится ощущение неответственности, которое появилось в ее жизни вместе с отцом.
