Сергей Голосовский - Идущий к свету
— Семеныч! А чего ты не посмотрел-то, вдруг что не так?
— Я-забыл тебе преподать еще один производственный секрет нашего времени, Сережа, — грустно ответствовал усатый. — Когда ты тормозишь семьсот тридцать пятую BMW, то перед тем, как выполнить должностную инструкцию, ты должен, просто обязан подумать, так ли уж нужна благодарность от начальства твоей… вдове, — и он начал ковыряться с антенной телевизора, пытаясь устранить рябь на экране.
А машина мчалась дальше по мокрому шоссе в потоке дождя.
Саша очнулась от прострации.
— Знаете, Павел Ильич, мне кажется, вы специально придаете себе какую-то таинственность. Вам это нравится, что ли? Это я о нашем разговоре, ну, насчет креста, я действительно над этим никогда не задумывалась. Да и вообще мысль очень интересная. Только при чем тут Вечный Жид? Что вы думаете, я евреев за свою жизнь не видала? Да я спецшколу закончила! У меня половина учителей евреи были и пол-класса по Америкам да Израилям разъехались. Один мальчик спился уже в Тель-Авиве. Он там на какой-то площади центральной возле фонтана лежит его туристам показывают… А в девятом классе его самая красивая в классе девочка любила. Она теперь фотомоделью стала, за банкира замуж вышла, и они с мужем уже второй год подряд в Израиль отдыхать ездят. Ходит с мужем на Костю смотреть к этому фонтану… Кормят его там… Слушайте, чего я все это несу, а?
— Саша! Откиньтесь! Поспите… Вы так хорошо молчали.
— Да, я откинусь, засну, а вы такой старенький, за рулем сами задремлете, и мы с вами того, на тот свет, а?
— Исключено. Будьте спокойны, спите.
— Нет! Я уж лучше буду с вами общаться. Мы с вами про случайность говорили…
Павел Ильич внезапно резко затормозил, захрустела система ABS — антиблокировка тормозов, Саша вцепилась руками в торпеду, чтобы не вылететь в лобовое стекло. Павел Ильич поспешно выскочил наружу и, лишь пристально оглядевшись по сторонам, вернулся на место.
— Все в порядке, проскочила идиотка! — он вздохнул и вытер ладонью лоб, мокрый то ли от дождя, то ли от пота.
— Что это было? — губы у Саши тряслись.
— Да кошка! Кошка под колеса бросилась, чуть не сбили! — Павел Ильич стронул машину.
— Павел Ильич!
— Что, Саша?
— Так я хотела спросить.
— Саша, милая, если вы считаете, что, дергая меня каждую минуту, вы способствуете безопасности нашего движения, то это не так. Поверьте мне: вам будет равно неинтересно со мной, если я вам буду врать, чего я терпеть не могу, и если я буду говорить правду, в которую вы все равно не поверите…
Саша минутку подумала, затем огорошила его вопросом:
— Вы знали, что вас не убьют?
— Да!
— А что они сами погибнут?
— Нет!
— А что, по-вашему, должно было случиться?
Он пожал плечами.
— А что могло случиться?
— Все что угодно.
— Чудо?
— Чудес не бывает.
— А что бывает?
— Случайность.
— А с вами вообще ничего не может случиться?
— Почему? Я же человек, как все.
— То есть вы можете болеть?
— Конечно.
— И вас можно ранить, все эти шрамы на вас — это вас пытались убить?
— Он промолчал.
— А если на вас атомную бомбу бросить?
— Не взорвется. Что-нибудь сломается.
— А-если вы сами на крышу многоэтажки встанете и кинетесь вниз?
— Не кинусь.
— А если вдруг решитесь?
— Не решусь… Ибо сказано: «Не искушай!»
Они остановились возле пятиэтажной гостиницы в центре небольшого замызганного городка. На фасаде гостиницы красовалось типичное для такого рода трущобных учреждений название «Уют».
— Устали?
— Да, устал. Хотел бы несколько часов поспать.
На Сашином лице появилась саркастическая ухмылка.
— О, вы просто блистательно провели со мной весь этот разговор твердо, мужественно и загадочно. Теперь усталому пожилому герою осталось только сделать одолжение молодой, развесившей уши кретинке и оказать ей честь в ободранном номере провинциального отеля.
— У вас, Саша, не побоюсь банальности, тяжелая форма мании величия, осложненной манией преследования. Не задавайте мне больше вопросов, я предупреждал будет скучно и вам, и мне. — С этими словами он вышел из машины.
Саша насупилась и не двигалась с места.
— Выходите, Саша! Я вам обещаю отдельный номер и даже на другом этаже.
Забрав сумки, они поднялись к регистратору. Было четыре утра и регистратор, молодой, но обрюзгший человечек явно из спившихся комсомольских активистов, пребывал в состоянии похмельной прострации.
— За дамочку, дедушка, придется доплатить, дамочка в такое время это у нас дело такое… — похоже, ему нечего было сказать и язык шевелился сам по себе, по инерции, порождая во всем остальном организме тошноту.
— Дамочке, как вы выразились, отдельный от дедушки номер…
— Только рядом с вами! — уже испуганно оглядывая незатейливый интерьер, прошептала Саша на ухо Павлу Ильичу. — Не надо меня на другой этаж.
— А что отдельный? — взбодрился регистратор. — У нас демократия! — он запнулся, увидев тяжелый взгляд Павла Ильича, протянувшего стодолларовую бумажку. — Понял и уже заткнулся! Хотите нажраться в одиночку это мы понимаем, это по-мужски.
Спотыкаясь, он доплелся до доски с ключами и, прицелившись, трясущейся рукой ухватил два деревянных брелка, на которых красной масляной краской были выведены цифры.
— Полулюксы! В смысле не люксы, но с толчками. Гостевые карты не заполняйте! Ночью заполнять нельзя, потому что… — он умолк, прекратив на миг свой словесный понос, потом нашелся:
— Гость в дом Бог в дом! Кстати, вы не бывший секретарь парторганизации моторного завода? Ах да! Как же я не догадался! Вы новый русский, совсем новый салям алейкум!
Павел Ильич и Саша уже поднимались по лестнице. Закончив тираду, регистратор сунул деньги в недра мятых штанов, затем приподнял горшок с тщательно поливаемым, а потому смрадно гниющим кактусом, и жадно выпил скопившуюся в поддоне, смешанную с землей воду.
Пробормотав «спокойной ночи», Саша нырнула к себе в номер, а Павел Ильич, прислушиваясь к затхлой тишине, шел в конец коридора. Остановившись у своего номера, он вставил ключ в старый, замазанный белой масляной краской замок и открыл дверь.
Морщась от малоприятного кислого запаха унылого командировочного быта, он немедленно подошел к окну и с шумом распахнул его. Внешние и внутренние оконные рамы не были скреплены между собой и, ударяясь одна об другую, порождали причудливую гамму звуков, состоящую из скрипа досок и дребезжания стекол.
Свежий ветер с улицы мгновенно наполнил комнату влажной прохладой. Старая, прожженная в нескольких местах занавеска игриво бросилась Павлу Ильичу в лицо.
Он откинул занавеску и высунулся в окно.
* * *Давным-давно Саул так же выглядывал в окно своего собственного дома в Иерусалиме. В ту ночь он с нетерпением ждал гостей. Он представлял, как они молчаливо прошествуют в белых одеяниях к дому своего нового друга, и он узрит их, и спустится вниз по широкой каменной лестнице, убранной цветами, и с полным достоинства поклоном впустит их в дом. Он ждал этого, как ждут величайшего в жизни торжества. На нем был белоснежный, из тончайшего сукна хитон, ниспадающий до самых сандалий, сделанных из самой лучшей, как утверждал обувщик, рыбьей кожи. На голове была белая шапочка-кипа, вышитая по краю тончайшим золотым узором. Пальцы украшали перстни — наследство от отца и деда. Каждый бесценный перстень имел более чем столетнюю историю, а один, по семейной легенде, был вынесен основателем их рода из египетского плена, с риском для жизни снявшим его с пальца того уже мертвого египтянина-надсмотрщика, которого в гневе убил сам Моше-рабейну, Моисей. Перстень этот был сделан в виде глаза, и Ор (так звали предка), скитаясь по пустыне со всем народом, хранил этот перстень как зеницу ока. А когда умирал в пещере неподалеку от горы Синай, то завещал его единственному позднему сыну своему.
Буду зреть я этим оком, промолвил он, умирая, и, как гласила семейная легенда, показал при этом на глаз, изображенный на перстне: И увижу землю обетованную и счастье народа и семени моего.
Саул смотрел на это кольцо, и ожидание не казалось ему долгим он ощущал, как новый путь возвеличит его и восславит его род еще более, чем когда бы то ни было.
Внезапно Саул почувствовал, что кто-то тихо вошел в комнату и встал у него за спиной. Он резко обернулся и увидел Симона с братом, которые, видимо, воспользовались знакомым Симону черным ходом и вошли без стука. Вид у них, особенно у Симона, был несчастный и понурый. Какие там белые одежды! На них простые серые рыбацкие плащи, выцветшие и заплатанные. Симон был вдобавок бос.
Предвосхищая вопрос Саула, Симон заговорил:
— Они не захотели прийти к тебе, Саул, и сказали, что никогда не придут и знать тебя не желают.
