Сергей Голосовский - Идущий к свету
— То есть вы не террорист?!
— Даже, извините, не иранец и не араб, хотя и родился я в Египте, впрочем, довольно давно.
Павлу казалось, что он сходит с ума: уж больно знакомыми были и голос, и интонация собеседника. Он отошел от картин и двинулся в сторону камина.
— А я родился в Иерусалиме. Вы, наверное, тоже бывали там?
— Нет! — сказал старик, и в голосе его послышалась безмерная печаль. — Мне нельзя ступать на землю Израиля.
— Не понял.
— Я тоже до конца не понял, но знаю, что это так. Два раза я пытался ступить на эту землю, но оба раза случались несчастья, едва я приближался к берегу земли обетованной.
— Какие же? Война Судного дня в одна тысяча девятьсот семьдесят третьем году или теракты? — Павел уже подошел вплотную к креслу старика.
— Нет! Первый раз вавилоняне, а второй столетия спустя римляне сжигали храм. И я прекратил попытки… Увы…
— Что?! Кто вы?!
Старик медленно поднялся из кресла, опираясь на палку. Павел непроизвольно опустил глаза и увидел, что крупная и крепкая еще рука, на безымянном пальце которой надето кольцо с изображением ока, сжимает полупрозрачную голову кобры с переливающимися в отблесках каминного огня бриллиантовыми зрачками.
— Рав Мозес?! Вы?!
Старик наклонил мощную седую голову в утвердительном кивке. Безумная догадка озарила Павла:
— Моше-рабейну?! Вы…
— Да, Моше или Моисей, как вам угодно!
Два безысходных странника сидели у камина и смотрели на огонь. Они могли считать себя почти ровесниками, хотя между датами их рождения пролегли целые столетия — временная пропасть, в которую канули сотни миллионов людей и десятки государств. Этим двум людям было непонятно, что им сказать друг другу. То, что они чувствовали, не передается словами земных языков.
— Я единственный раз в жизни был террористом, — медленно проговорил тот из них, кто был на тысячелетие старше. — И вы вернули мне память об этом, — он поднял вверх руку с перстнем-оком. — В один день я превратился из философа в убийцу, хотя, честно говоря, тот стражник, которого я убил тогда на глазах вашего предка, был жуткий человек, его можно было бы назвать форменным садистом… если бы он не жил за три тысячелетия до маркиза де Сада.
— Можно вопрос, ребе? — обратился к нему Павел и, увидев задумчивый кивок старика, спросил: — Вы сами-то еврей?
Моисей отреагировал немедленным и неожиданным взрывом хохота:
— Что вы, конечно, русский!
Павел тоже рассмеялся:
— Нет, я серьезно. За свою жизнь я слышал многое, в том числе некоторые египетские источники утверждали, что вы все-таки бывший жрец Озириса, урожденный племянник фараона. Что вы просто выбрали евреев, дабы создать свой народ.
— А на этот вопрос я не отвечу никогда. Да, я выбрал, я создал народ Израиля, но откуда я — ни вы, ни кто иной не узнаете никогда, более того, вы даже не узнаете, знаю ли об этом я сам. С меня хватит того, что, видимо, обратившись к людям от имени Бога, я взял на себя ответственность за все, что навязал людям.
Отделив их от полуживотного образа существования других народов, я привнес в их жизнь дополнительные страдания и плачу за это. Я поздно понял, что случилось, Павел. Но что тут поделаешь?! Я устал. И так я вошел в этот нескончаемый цикл стариком. Физически мне тяжелее, чем вам.
Павел молчал, глядя в камин; впервые за несчетное количество лет он слушал человека старше себя. За всю свою жизнь он узнал множество умнейших и прекраснейших людей. Многие из них были и образованнее, и в чем-то способнее, и даже мудрее его, но… никто не был старше.
— Знаете, что мы с вами сделали, Павел? Мы забыли ту старую притчу, которую я записал для всех, не проникнувшись до конца ее смыслом. Это притча о яблоке, о плоде, точнее, о плоде с дерева познания добра и зла. Она, на первый взгляд, кажется странной, как пятый постулат Эвклида. Чего, казалось бы, плохого в том, что человек узнает, что хорошо и что плохо, усвоит такие истины, как «не убий», «не укради», но… Наш ум конечен, и только по прошествии безумного числа жизненных циклов мы видим, что если бы человек остался животным, то не было бы того кошмара, его попросту некому было бы осознавать. Да и мы бы не сидели сейчас на радиоактивной яме. Он стукнул палкой по полу. Было бы чудо жизни, безвинное зверство и все.
— Беда в одном, — заговорил Павел. — Частицы «бы» в истории нет, ее придумал человек, сама жизнь не имеет сослагательного наклонения, а насчет яблок вы правы. Вы создали евреев, дав им яблоко Завет, превратившее их жизнь на протяжении веков в сплошной холокост. Потом я в гордыне своей растолковал язычникам, что Иисус им это яблоко уже и почистил, и порезал, и нет этому конца…
И еще: вы были правы относительно субботы и прогресса. Я всегда помню ваши слова, сказанные тогда в тюрьме. Непрерывное производство обогащенного урана и ему подобной дряни это цена отказа от субботы и от запрета на ростовщичество.
— Уму непостижимо, сказал старик, почему человек, познав, где добро и где зло, неизменно выбирает зло. Если душа рождается по многу раз, то, уничтожая этот мир, люди создают ад для своих же душ завтра. Но и в этом виноваты, видимо, мы с вами. И расплачиваемся, и будем платить. И должны платить! Вы чувствуете над собой чью-то волю, Павел?
Павел кивнул.
— Чью?
— Великого света и случайности. Хотя, быть может, случайности и нет вовсе.
— Через нее являет свою волю свет.
Оба погрузились в долгое сосредоточенное молчание. Наконец Павел встал. Он понимал, что надо идти и оставить все мысли для следующей встречи.
— И знаете, чего жаль, ребе?
— Чего?
— Что нет детей… Собственных детей…
* * *Кланяется, кланяется в мечети араб в малахитово-зеленом тюрбане. И полны тоски его бездонные глаза:
— О, Аллах! Прости прегрешения мои! Прости, что говорил и думал во имя твое. Нет сил у меня, о, Аллах! Один я в мире, и пуст он для меня! Прими же меня и призови к себе на самый страшный суд! Сжалься надо мной, всеведущий и милосердный!
Он встает и тяжелым шагом идет к выходу из мечети. Вновь не знает он, услышал ли его Аллах, да и может ли в этом мире слышать и внимать тот, кто, возможно, сам и есть весь этот мир?
Араб в малахитово-зеленом тюрбане вышел на порог мечети и с тоской смотрел на проезжающие мимо автомобили, на виднеющиеся вдали высотные здания современных иерусалимских отелей. Саша и Павел издали обратили внимание на этого красивого человека. Они отправились из своего дома, недавно купленного Павлом в западном пригороде, на прогулку по старому городу, но у Саши начались схватки. Пришлось немедленно идти к выходу в сторону Стены Плача, где Павел оставил машину. Надо было спешить в больницу. Отведя взгляд от араба в зеленой чалме, Павел перевел взгляд на огромный живот своей спутницы. У него возникло ощущение, что он только начинает жить.
Араб тоже почему-то обратил внимание именно на эту пару и долго провожал ее взглядом. Затем, вытащив из кармана монетку, кинул ее знакомому нищему, задремавшему у входа в мечеть. Услышав звон пятишекелевой денежки, тот проснулся и пробормотал в спину уходящему человеку:
— Да продлит твои годы Аллах, спасибо тебе, Магомет!
Нетания, Москва, 1997
