Дмитрий Барчук - Орда
Аксаков не дал гостю договорить, вскочил из‑за стола и растворился в темноте коридора. Владимир доедал фаршированного кальмара, когда хозяин вернулся с толстой книгой в руках.
Лекция господина Аксакова по российской истории № 1– Это «Новая хронология Руси, Англии и Рима» небезызвестных тебе исторических еретиков Фоменко и Носовского. Особое внимание обрати на географические карты Евразии и Северной Америки, которые приводит британская энциклопедия 1771 года. Ты только посмотри: надпись «Россия» аккуратно закругляется перед Уральским хребтом, а дальше простиралась, по мнению педантов-англичан, Московская Тартария со столицей в городе Тобольске. Дальше дается таблица всех государств мира и их столиц. Указывается площадь стран, а также расстояние от каждой столицы до Лондона и разница с Лондоном в долготе. Нас пока интересует азиатский континент. Смотрим по порядку: номер первый – Турция в Азии, столица – Бурса; второй – Аравия (Мекка); третий – Персия; четвертый – Индия (Агра); потом Китай и, наконец, так называемая Тартария. Она сама состоит из трех частей: Китайской – со столице в Чаньяне; Независимой (главный город – Самарканд) и Московской – со столицей в Тобольске. Заметь, что в начале семидесятых годов XVIII века Московская Тартария была самой большой страной мира. Ее площадь насчитывала три миллиона пятьдесят тысяч квадратных миль, в то время когда площадь России со столицей в Петербурге была в три раза меньше. А теперь открой карту Северной Америки. Посмотри на западное побережье. Начиная от Сан-Франциско и дальше на север на карте ничего нет. Белое пятно и надпись «Неизведанные земли». Посмотри на Африку, на Южную Америку, на Австралию, наконец! Их береговая линия в атласе восемнадцатого века очерчена практически с современной точностью. А здесь вдруг – неизведанные земли? Вовка, я все Штаты, всю Канаду объездил вдоль и поперек. Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сиэтл, Ванкувер – все эти города омываются теплым Алеутским течением. Никогда не замерзающие воды. Теплый и влажный климат. Да на самой Аляске по сравнению с нашей Камчаткой и Чукоткой – сплошной курорт. И ты поверишь, чтобы ни один европейский корабль не прошел вдоль этих берегов? Значит, была какая-то сила, которая не позволяла европейцам это сделать. И эта сила, Вовка, – мы!
* * *Мы добрались до Оренбурга лишь в поздних сумерках. О приближении конца нашего сегодняшнего перехода говорили запах дыма и огненное зарево, освещающее закатное небо диковинными красками. Мой попутчик, досель не проронивший ни слова за всю дорогу, начал копаться под сиденьем и вскоре извлек оттуда измятый, выцветший кафтан, наподобие кучерского. Он велел мне переодеться. Мне не удалось скрыть отвращения от своей новой одежды. Асташев это заметил.
– Аль жизнь не дорога? – грозно спросил он. – А то из‑за твоей шинельки казачки тебя махом на копья поднимут. И сними же ты, наконец, этот дурацкий парик! Баба ты или мужик? Чай не в Петербург едем.
Из головных уборов он мне смог предложить только шапку-малахайку. Я без желания натянул ее на голову, а потом невзначай глянул в окно и не узнал себя в своем отражении. Из вечерней синевы на меня смотрел настоящий татарин.
При въезде в лагерь нас встретили всадники и проводили коляску к большому шатру из шитой золотом парчи. Из него к нам навстречу выбежал молодцеватый мятежник в белой черкеске с лихо закрученными вверх усами. Он помог воеводе вылезти из коляски, а затем замер, в почтении склонив голову.
– Как дела у тебя, Овчинников? Не взял еще Рейнсдорпа в полон? – сходу начал инспектировать Асташев.
Казачий атаман еще более потупил глаза, ссутулился и ответил:
– Вчера осажденные пытались прорваться. Но мы им так задали! Шесть пушек отбили у неприятеля. Убитых не считали. А пленили больше сотни. Солдаты почти все в наше воинство вступить хотят.
– Пошто тогда они своих офицеров не арестуют и не выкинут белый флаг, коли им наша власть так люба? – поинтересовался воевода.
– Боятся! – выдал Овчинников. – Уж больно губернатор с офицерами лютуют.
– Ну-ну, – протянул воевода. – Ты нас ужином-то накормишь или так и будешь баснями угощать? Там у меня в кибитке барчонок один, его пусть не обижают, покормят и на ночлег пристроят. Но смотри, чтобы не убег. Он тут грозился ребятню мою французскому обучить.
Атаман сразу воспрянул духом, расправил плечи и крикнул во весь голос стоящему невдалеке киргизиу:
– Азамат, ужин на двоих! Живо!
И взяв воеводу за руку, он повел его к себе в шатер, по пути расспрашивая. До меня долетали лишь обрывки их беседы. Громкий голос атамана различался отчетливо.
– Тут казачок один интересный прибился. Служил в супостатных войсках под принуждением. Воевал в Пруссии и Турции. До хорунжего дослужился. На Тереке безобразничал. У казаков – в почете. Пугачев его фамилия. А кличут Емельяном. Может, посмотрите его? Авось сгодиться? Мне толковые люди сейчас больно нужны. Особенно с боевым опытом…
– А как там государь?.. Велел до снега Оренбург взять? У Рейнсдорпа на тысячу больше солдат, а по пушкам – тройной перевес. А он-то в крепости сидит. Для штурма народ нужен…
Я так и не дослушал их разговор. Мощный подзатыльник уронил меня в грязь. Потом меня подхватили цепкие руки и шепелявый голос Азамата приказал: «Пошли шурпу ешть».
В Тобольск въезжали уже по снегу. Через Иртыш переправились еще на пароме. Паромщикам приходилось часто разбивать длинными баграми молодой лед на реке. Мы были, пожалуй, последними путниками, которых они перевезли на правый берег по воде. Мороз крепчал. И уже на следующее утро лед сковал реку. Асташев решил задержаться в столице еще на день-два. Надо было переждать, пока встанут другие реки, лежащие на нашем пути. Была нужда и колеса кибитки поменять на полозья. У воеводы нашлись и свои дела в стольном граде.
Остановились мы на постоялом дворе купца Шумилова, человека в Татарской Московии известного и богатого, державшего в каждом городке постоялый двор или шинок. А уже в столице их было у него не счесть, хотя сам он с семейством проживал в Томске, куда мы и держали свой путь. Об этом мне рассказал один из моих конвоиров. Из окон наших комнат были хорошо видны белокаменные стены тобольского Кремля.
Меня Асташев оставил на попечение двоих сопровождавших нас от самого Оренбурга казаков – Митяя и Томы, а сам пустился во все тяжкие. За неделю, что мы прожили на постоялом дворе, я видел его всего дважды, в дупель пьяного.
Митяй оказался мужиком душевным и не гнушался перекинуться со мной парой-тройкой фраз, в отличие от своего вечно хмурого и нелюдимого товарища.
– Дядя Митяй, а откуда взялся ваш царь? Кто он? – не выдержал я как-то вечером, когда мы уже ложились спать, и спросил казака напрямик.
Вопрос его нисколько не удивил. И он, разматывая вонючую портянку, как ни в чем не бывало, спокойным голосом ответил:
– Царь всегда был и будет. Народу без царя нельзя.
– А как его зовут, дядя Митяй? – не унимался я.
Казак посмотрел на меня, как на полоумного, словно я с дуба свалился, и ответил уже с опаской:
– Петр Тедорович. Аль не слыхал? – в свою очередь с удивлением переспросил он.
Его слова внесли в мою голову еще большую сумятицу. Любопытство распирало меня.
– Да нет же. Это нашего покойного царя, который раньше в Петербурге жил, звали Петр Тедорович. А вашего, тобольского, как зовут?
Тут уже настал черед казака удивляться.
– Чудной ты барин, право дело. Я же тебе сказал, что православные его Петром Тедоровичем величают, татары-иноверцы и бухарцы к нему как к Великому Хану обращаются. А для нас он – Великий Царь.
Ум у меня зашел за разум, но я нашелся и радостно спросил:
– А жена у вашего царя есть?
Митяй окончательно принял меня за дурака или за посланца дьявола и, перекрестившись двумя пальцами, ответил:
– Как же человеку без жены? Само собой, имеется. И наследник есть.
– А как зовут царицу с царевичем?
– Имя государыни нашей – Устинья Петровна, а сынка царского Павлом нарекли, Павлом Петровичем…
И тут меня осенило: тобольские цари специально называли своих сынов именами законных наследников престола.
«Зачем?» – задал я себе вопрос. И сам нашел на него ответ. Чтобы вносить смуту.
– А какого роду-племени цари ваши? – спросил я доверчивого казака.
Митяю допрос с пристрастием изрядно надоел. Он задул пламя свечи и залез под шубу, так ничего мне и не ответив.
Я последовал его примеру и, уже засыпая, услышал тихий голос старого казака:
– Рюриковичи оне. Барин…
На шестой день нашего пребывания на постоялом дворе явился купеческий приказчик и потребовал расчета. К тому времени и кибитку, переделанную в санную повозку, сюда подали. Тома остался собирать вещи в дорогу, но более для успокоения хозяев постоялого двора – что мы не сбежим, не заплативши. А мы с Митя ем отправились на поиски пропавшего воеводы.
