Анна Одина - Амфитрион
И Митя, влекомый негодованием, разочарованием и еще каким-то удивительным чувством, которому не зря нет названия (ибо называть такие вещи – значит лишний раз рисковать вызывать их к жизни), помчался в приснопамятный переулок.
Вопреки ожиданиям магазин располагался на прежнем месте. С уверенностью смертника Митя вошел в знакомое нашему читателю полутемное помещение и уселся в кресло посередине (насколько он помнил, Оля Луковая заклиналась именно таким образом). «Ничего не произойдет, – говорил он себе. – Их тут уже нет. Собрали вещички и уехали. Что, фильмов не видел никогда? Не знаешь, как это происходит? В волшебные двери не входят два раза. Встань и…» Поток тревожных мыслей был прерван сухим кашлем, доносящимся откуда-то из темноты. Митя вскочил, и кашель тут же утих. На свет вышла прежняя женщина, только на сей раз на голове у нее красовалась черная шляпка, сплетенная из эфирного материала, название которого ничего не скажет среднестатистическому мужчине, а на лицо была опущена темная вуаль с мушками.
– Я ношиваю траур, – объявила она торжественно вместо приветствия.
Это было настолько неожиданно, что Митя опешил и сбился с мысли.
– Что? Как? Простите… но по кому?
– По Человек Песочному, – ответила дама с достоинством.
– Что же, он умер? – концентрация недобрых сюрреалистических происшествий приближалась к критической.
– Нет, – подумав, покачала головой О. Луковая. – Просто я это делаю.
– Но почему?! – вскричал Митя. – Зачем носить траур по живому человеку? – тут циничное начало, успевшее за время приключений вырасти в Мите в полноценное alter ego, подсказало ему: «Сейчас-то ты услышишь многозначительный и невнятный ответ!»
– Потому что я имею любовь траура, – сказала О. Луковая и подняла вуаль. – Вам объясняла ваша… девушка, кто я, Митя. Я Смерть. В чем же мне одеваться?
Митя некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Признаемся честно: в контексте всего происшедшего с ним встреча со Смертью казалась не невероятной, а скорее закономерной.
– Так мне что же, кажется все это? – спросил он глуповато.
– Не кажется, – заверила его О. Луковая. Глядя ей в лицо, Митя вдруг понял со всей определенностью, что его собеседница не лжет. When you see Death, you know it[59], – подумал он.
– Зачем вы пришли?
– Я хотел узнать у вас…
Тут Митя вновь остановился, поскольку не знал, как описать О. Луковой Заказчика.
– Я знаю, – кивнула Луковая. – Давайте теперь, ходите со мной.
И Митя, влекомый Смертью, вошел во тьму.
Они спустились по ступеням куда-то глубоко под землю и оказались в длинной галерее, обшитой широкими дубовыми панелями. На каждой панели висел портрет. Выражение лиц на всех портретах было странным: они глядели мрачно-весело, как будто смотрели на умирающих клоунов.
– Кто эти люди? – почему-то шепотом спросил Митя.
– They are those who defy me[60], – ответила г-жа Луковая по-английски.
– Так… он не один?
– Он один.
– Я не понимаю.
– Не переживайте – ответа не знает и он.
– Прошу вас, объясните мне.
– Есть одна бессмертная сущность только, – с этими словами г-жа Луковая взглянула на Митю, чтобы удостовериться, что он осознал, о какой сущности идет речь. – Она разделена между всеми, которые живут… в разных долях.
– Я по-прежнему не понимаю, – признался Митя.
– Это не странно. Именно поэтому у вас в спектакле та роль, что вы уже почти сыграли.
– Вы могли бы этого и не говорить. Мне и так очень тяжело.
– Вы не знаете, как это «тяжело». А тем более очень.
– Никогда не верил в осмысленность таких сентенций.
– Я Смерть, – сказала О. Луковая с некоторой обидой. – Я знаю много о сентенциях.
Митя улыбнулся с отчаянием человека, которого люди, которых он любил, обставили по всем фронтам. Понятно, что положение безвыходное. Понятно, что, как бы ни хотелось, нельзя просто всех убить и элегично уйти в закат.
– Хорошо, – слабо сказал он. – Пусть так. Хотя бы скажите, где он.
– Там же, где обычно, – ответила Смерть. – Дома. Такова наша договоренность. Но поторопитесь: я собираюсь к нему, и он знает. Я думаю, и принимает меры теперь.
– Так я поспешу, – с вопросительно-утвердительной интонацией предложил Митя, пятясь из галереи, которая начала наполняться белесым дымом.
– Поспешите, – кивнула Оля Луковая. Люди с портретов проводили Митю в поход довольными взглядами.
Читатель уже привык к тому, что автор любовно описывает сны своих персонажей. Автор же, в свою очередь, уже признавался, что питает нежную привязанность к миру одеяла и подушки. Ведь именно между ними протекает треть человеческой жизни, именно они сообщают существованию дополнительное измерение, странные свойства которого не вполне ясны. Погружаясь в необходимый, но не желанный сон, Митя подумал: «Я всегда верил в силу слов. Я всегда верил в то, что слова могут калечить и убивать, лечить и вызывать к жизни с той стороны. Я убежден: слова – это все, что есть. Надо только знать, как управлять ими…»
…И вдруг Митя почувствовал, что окончательно утерял контроль над мыслями. Он еще не спал, но мысли в его голове думал, как повелось, кто-то другой. На сей раз ему это совершенно не нравилось: отрешенная элегичность, раньше сопутствовавшая ему в управляемых сновидениях, на сей раз сменилась тотальным отрицанием этого управления – все материи в Митиной голове поднялись на смертный бой с волей захватчика, которая все гнула, все направляла несчастные Митины мысли куда-то вдаль. Стоит ли говорить, впрочем, что бой этот закончился Митиным поражением?..
«Что сделано некоторыми Словами, не может быть изменено. Какая же еще магия нужна ищущему? Мир исполнен предвечных вещей: забытых, а возможно, никем никогда и не обнаруживавшихся. Искать их следует как можно аккуратнее; ибо нашедшего ожидают многие Древние Чудеса. Важно не забывать использовать верные Слова и помнить, что Пространство слабеет до рассвета».
Человек отложил исписанный лист. «До рассвета» оставалось не более получаса, а ему было известно, что структура мира тонка до тех лишь пор, пока солнце не подложит под нее свою золотую решетку. Он продолжил:
«По тайным углам Творения, описанного мною, будут скрываться души удивительных Созданий, его населяющих, так, чтобы вечно им находиться в состоянии Войны, ибо из всех свойств мира Людей лишь это незыблемо: Что вечно продолжается Война, и через нее человек обретает Свободу либо на земле, либо на небесах».
Человек задумался, но перо его продолжало бегать по бумаге сумасшедшей белой птицей, творя и тщательно описывая далекие и причудливые образы. Затем Митя почему-то увидел кабинет со стороны, будто бы из угла. За массивным столом сидел тот самый пишущий человек, одетый в расшитую золотом белую ночную сорочку, и было непонятно, чем он занят, вернее, очевидно было, что сочинением, но вот чего именно? И почему в столь неурочный час (неурочность часа как-то сама собою открылась Мите)? Ясно было лишь одно – ни по великолепному, прямо-таки шизофренически роскошному убранству гигантского помещения, ни по гаргантюанового размера кровати, на которой сладко дышала во сне неопределенная девушка возраста barely legal[61], нельзя было судить о том, что джентльмен, невольным посетителем которого стал Митя, относился к числу возвышенных душой поэтов, предпочитающих творить до восхода. Напротив, по выражению его лица можно было понять, что он занят привычным и рутинным делом. «Кто это? – задумался Митя. – Я попал в опочивальню к могущественному человеку, пишущему эзотерические тексты на латыни; и я почему-то понимаю их, и понимаю, что это средневековая латынь – вот, например, unus выступает в качестве артикля, а классика его здесь вовсе не требует». Потентат тем временем отложил еще один лист и, вздохнув, придвинул к себе другой, исписанный. Ознакомившись с текстом, он кивнул и, сложив бумагу, поместил письмо в конверт, подержал сургучную палочку над свечой и запечатал письмо. Затем приложил к лужице горячего сургуча перстень, и Митя, в перемещениях в пространстве свободный, как вольный дух (каким он и был), поскорее подлетел и посмотрел на оттиск.
Вот что там значилось:
ALEX
ANDER
PP VI
«Да это же Piscatorio! – тут же понял Митя. – Кольцо Рыбака! А это, значит… его святейшество папа Александр Шестой, Родриго Ланцол, великий и ужасный!»
Все, все знание было открыто Мите в эту минуту, чему он даже успел удивиться. Тогда Митя вгляделся в человека и узнал в глубине оплывшего шестидесятилетнего лица знакомые до боли острые черты. Митя хотел сказать себе: «ненавистные черты», но не мог. Это была слишком человеческая, слишком неизящная категория. «Так, значит, вот он кто, – пробормотал спящий Митин разум. – Это многое объясняет».
Тем временем папа подошел к окну и посмотрел на рассвет, занимавшийся снаружи, за краем горы, на которой стоял дом. Время Созидания было на сегодня окончено, и он боялся, что не успеет исполнить свою необычную работу до того, как придет срок. Митя тоже выглянул в окно из-за папского плеча и понял, что это не просто «дом», а укрепленный боевой замок.
