Олег Маловичко - Исход
Кто-то засмеялся, но утих, когда в толпе зашикали.
— Так почему с проводами нельзя, а с жизнью — можно, а? Что мы сделали с жизнью, люди? Что мы с ней сделали, не слышу?..
— Сломали… — робко протянула из первого ряда худая, бледная девушка лет семнадцати, в черной майке, с заплетенными в десятки мелких косичек волосами. Она смотрела на парня как завороженная.
— Сломали!.. — заорал он. — Грешили ежедневно, каждый миг божий закон нарушали, в церковь ходили, чтобы совсем сволочью себя не считать и если других планов не было, только по выходным верили, зевали перед алтарем, бесам, бесам поклонялись, жрали, распутничали, жопами в морду друг другу трясли — не ве-ри-ли! — что, и сейчас не верите? И сейчас атеисты? Да каких вам еще знамений надо, — орал он, брызжа слюной, а в глазах его блестели слезы, — чтобы вы верить стали? Ученые причины ищут, чтобы объяснить, а очевидной избегают — это Божий гнев! Все предсказано было! Так отчего сейчас, пока миг остался, не уверовать, не покаяться? И перед самой могилой в сердце Христа не пустите?
Он вдруг страшно, высоко завыл, вцепившись в волосы, и стал рвать их и орать срывающимся, истеричным голосом:
— Уверуйте!.. Уверуйте на пороге ада!.. Уверуйте в Господа нашего!.. Верую!.. Верую в Господа, в Христа Спасителя!
И толпа отозвалась ропотом — верую…
Парень упал на колени, раскинул руки, поднял голову кверху и отклонил корпус назад:
— Кайтесь!.. Кайтесь со мной!.. Каюсь, Господи, в грехах своих, в неверии, Господи, прости меня…
По всей площади люди стали опускаться на колени. Многие смеялись и хотели уйти, но их не пускали, дергали за одежду, заставляли тоже встать на колени.
— Верую в тебя, Господи, поклоняться буду Тебе, не бесам, не попам толстопузым, Тебе, верить буду не по воскресеньям, а каждый миг, Ты есть суть моя, Боже… Прости меня, прости за всю мою жизнь, грязную, мерзкую, дай мне светлого прощения, дай искупить…
Парень зарыдал, а следом за ним заплакали в толпе. Глаше стало страшно. Она взяла сына за руку и стала боком протискиваться вдоль стены дома, чтобы обойти помост и толпу с правой стороны. Она касалась, проходя, стоявших на коленях, и те зло и укоризненно смотрели на нее.
— На колени!!!
Толпа обернулась к ней, как зверь. Парень выставил в нее палец, и смотрел исступленным взглядом. Он трясся, лицо его было красным и блестело от слез. Глаша увидела, что на всей площади стоят только они с Никитой.
— На колени, грешница! — затянул плачем парень, как бабки тянут на похоронах. — Или не признаешь Бога своего?
Какой бред, думала Глаша. Этого не может быть. Он же сумасшедший. К ним со всех сторон потянулись руки. Они хватали ее и Никиту за одежду и тянули вниз, к асфальту.
— Уберите руки… Уберите руки, что вы делаете! — Она выдернула из этих рук Никиту, но они все равно тянулись, как выросший в одну секунду куст с ветками из плоти.
Парень вдруг понимающе и разочарованно хмыкнул. На лице его появилась кривая улыбка. Он поднялся с колен.
— Братья, сестры, оставьте ее. — Он поднял вверх руки.
В его взгляде появилось подозрение. Он спросил:
— Откуда ты, сестра?
Все, хватит, подумала Глаша и хотела развернуться, чтобы уйти уже куда угодно, хоть в парк, лишь бы прочь. Но дорогу назад преградили тетки из толпы, вдруг ставшей морем, повинующимся воле белобрысого Нептуна с площадки.
— С Москвы она… — донеслось из толпы, угрожающе и злорадно.
Лицо парня скривилось, будто его протянули крапивой по голой руке. Он закрыл глаза, обхватил голову руками и стал медленно и косолапо ходить по сцене, раскачиваясь из стороны в сторону, словно страдал мигренью или был готовящимся к экзамену студентом. Потом остановился и опять выставил в Глашу указательный палец, но глаз не открыл и головы не поднял, а стал трястись сам и сильно трясти ногой, как в танце. Он стал крутить головой в такт слышимой одному ему мелодии и махать второй рукой у уха, держа в ней невидимый бубен, и его нерв передался толпе, и Глаша поняла, что если он захочет сейчас, их разорвут, достаточно одного его слова.
— Пал Вавилон, ибо яростным вином блуда напоил народы! — заорал парень, и вопль его был как взрыв давно зревшего фурункула. — Пал!.. Пал Вавилон!..
Он стал бить себя по щекам. И Глаша поняла, что толпа хотела не подмять, а спасти ее, спрятать от безумца с помоста.
— Ты, милая, поклонись, спину не сломаешь…
Она посмотрела вниз и увидела мольбу в глазах пожилой женщины. Глаша опустилась на колени рядом.
— Никита, ты тоже…
— Но мам…
— Быстро.
Парень на сцене поднялся и стал хлопать в ладоши, выбивая ритм. Он хлопал, вертел головой и бил ногой в пол, танцуя.
— Кто?.. Люди, кто со мной к Богу пойдет, кто из вас?..
— Я! — крикнула девушка с косичками и пошла к помосту. Она залезла коленом на его край и оперлась о деревянный пол руками. Сзади люди помогали, упершись руками ей в зад; парень опустился на колено и подал ей руку.
Они вышли на середину помоста.
— Веруешь, сестра?
— Да. В смысле, верую.
Она волновалась, и терла потные ладони о джинсы.
— Веруем! — вскричал парень и вздернул ее руку вверх, как если б она была победившим в поединке боксером, а он — рефери; и столько в его крике было мальчишеской радости, так заразительна была его улыбка, что все на площади заулыбались вместе с ним и захлопали.
— Молись со мной, сестра!
Она заплакала, он ей улыбался. Оба опустились на колени. Она сказала, что не знает слов, он шепнул ей: не страшно. Она сказала, что любит его, он ответил, что и он ее тоже любит.
Он стал читать нараспев молитву: люди в толпе закрывали глаза и раскачивались в такт его голосу, не разбирая слов. Глаша с отвращением поморщилась, увидев, как впавшая в транс девушка трет себя между бедер, стоя на коленях и разведя ноги в стороны. Парень тоже это заметил, но поведение девушки умилило и растрогало его.
Он взял ее за шею, притянул к себе и поцеловал в мокрый, слюнявый рот:
— Унижай себя, сестра, унижай! Ибо кто унизится — возвысится, а кто боль претерпит во имя Божие, будущей боли избежит!
Мужчина рядом с Глашей ударился лбом об асфальт. Звук был глухим и плотным. Он поднялся. Содранная кожа набухла кровью — капельки прочертили извилистый путь по брови и щеке и упали на светлую майку, но на лице мужчины была улыбка, пьяная, распутная, словно этим ударом он достигал удовольствия плотского. Он шептал что-то, но говорил не с Богом, а о своей жизни, и Глаше страшно было прислушиваться, и ей удалось усилием воли не слышать того, что говорил мужик.
Они молились еще час. Потом пели. Когда парень собрался уходить, из толпы спросили, как его зовут.
— Я слуга Бога, у меня нет имени.
Мы хотим рассказывать о тебе, сказали из толпы. Разносить твое слово.
Парень задумался. За его левым плечом стояла девушка с косичками, опустошенная, вряд ли понимающая, где находится. На ее майке был изображен распятый Христос. Терновый венец на его голове был декорирован стразами, в губах прибалдевшего Иисуса торчала трубка для марихуаны, и он откровенно кайфовал под иерусалимским солнцем. Надпись над его головой гласила: Always Look At The Bright Side Of Life. От частой стирки буквы стерлись. Краска осталась на фрагменте …Look A…, и парень усмехнулся:
— Зовите меня Лука.
Его не отпускали, пока не благословил. Он ломался, толпа уговаривала. Он сел на край помоста, свесив ноги и набросив одну на другую. Люди пошли по одному, быстро целуя его в кроссовку. Уйти было нельзя. Толпа потянула с собой Глашу и Никиту. Они оба поцеловали его в пыльный замшевый носок «Найка», и она, и Никита.
Прошла еще неделя. Сергей не звонил.
* * *Беженцы приходили ежедневно. Стучали в железные ворота и, не дождавшись, кричали, чтобы открыли.
И Миша с Карловичем, и Игнат с Ольгой выбрали дома далеко от дороги и теперь ссорились, кому бежать к воротам.
После того как Ольга пустила, а Миша потом выгнал молодых супругов, ее ровесников, Винер уже никому не доверял общение с беженцами. Он носил с собой пистолет, но беженцы уходили спокойно. Они еще не вполне понимали, что случилось. Им казалось, вот-вот все выправится, надо только подождать, и, получив отказ здесь, шли дальше.
За месяц после пропажи Сергея — теперь они именовали его исчезновение так — Миша не пустил в лагерь никого.
— Но они же подходят под твои требования! — горячился Игнат. — Ладно ты не хочешь пускать стариков, хорошо!.. Но парень этот, вчера, врач, понимаешь ты — врач! И жена его — учитель, молодые оба, тридцати нет, и детей нет, это идеальная пара, Миша, по твоим же критериям!
— Они не подходили.
— Господи, почему?
— Мы не знаем, что он за врач. Может, он врет. Или вдруг он косметолог, на фиг нам такой?
У Игната не хватало слов. Вечером Карлович отозвал его в сторону и сказал шепотом, хоть Миша был вдалеке и слышать не мог:
