Айра Левин - День совершенства
— Кое в чем, — сказал Чип.
— Буду ждать вас в воскресенье, — сказал Карл. — Будь здоров, брат.
— Будь здоров, — попрощался Чип и отключил аппарат.
Маттиола спросила:
— Мы ведь с тобой поедем, правда?
— Как, по-твоему, сколько будут стоить билеты? — спросил Чип.
— О, Чип.
— Ладно, — сказал он. — Мы поедем. Но я не приму от него никаких одолжений. И ты ни о чем просить не станешь. Запомни это.
Всю следующую неделю Маттиола по вечерам чинила их одежду, всячески пытаясь придать ей сносный вид, отрезая протертые рукава зеленого платья, колдуя над штаниной, чтобы не так были заметны заплаты.
Дом на самой окраине сталюгородка в Нью-Мадриде выглядел ничуть не хуже, чем большинство домов коренных жителей. Вестибюль был чисто выметен, виски и рыбой почти не воняло, и лифт был в исправности. Рядом с дверью Карла в свежей штукатурке была заделана кнопка: звонок должен действовать. Чип нажал кнопку. Он стоял, застыв в ожидании, Маттиола держалась за его руку.
— Кто там? — спросил мужской голос.
— Чип Ньюмарк, — ответил Чип.
Дверь отперли и раскрыли, и Карл, тридцатипятилетний бородач Карл, с острым взглядом тогдашнего Карла, ухмылялся и тряс Чипу руку и говорил:
— Ли! А я уж думал, вы не приедете!
— Нам подвернулся какой-то добродушный дуролом, — сказал Чип.
— Слава Христу, — сказал Карл и дал им наконец войти.
Он запер дверь, и Чип представил ему Маттиолу. Она сказала:
— Хэлло, мистер Ньюгейт. — И Карл, пожав протянутую ему руку и глядя в лицо Маттиолы, сказал:
— Я Аши. Хэлло, Маттиола!
— Хэлло, Аши, — ответила она.
У Чипа Карл спросил:
— Тебе здесь плохо?
— Да нет, — сказал Чип. — Только читай «Присягу», ну и всякая мура в таком духе.
— Мерзавцы, — сказал Карл. — Пошли выпьем, и вы забудете об этом. — Он взял их под руки и повел через тесный коридор, стены которого были увешаны картинами рама к раме вплотную. — Ты, Чип, выглядишь грандиозно, — сказал он.
— И ты, Аши, тоже, — сказал Чип.
Они улыбнулись друг другу.
— Семнадцать лет, брат, — сказал Карл.
Десять или двенадцать мужчин и женщин сидели и беседовали, держа в руках сигареты и стаканы, в комнате с коричневыми стенами, синей от табачного дыма Разговоры смолкли, и все с интересом воззрились на вошедших.
— Это Чип, а это Маттиола, — представил их гостям Карл. — Мы с Чипом вместе учились в Академии: два худших в Братстве студента-генетика.
Мужчины и женщины заулыбались, и Карл начал поочередно представлять их.
— Вито, Санни, Риа, Ларе.
Большинство были иммигрантами, бородатые мужчины и длинноволосые женщины с характерным для Братства цветом глаз, кожи и волос. Двое были из коренных жителей: бледная, прямая, с крючковатым носом женщина лет пятидесяти, с золотым крестом, висевшим поверх ее черного платья, выглядевшего так, будто в нем не было тела («Джулия», — сказал Карл, и она улыбнулась, не разжимая губ), и чрезмерно полная рыжеволосая женщина помоложе, в облегающем платье, отделанном серебряными бусинками. Несколько человек можно было в равной мере отнести к иммигрантам и к коренным жителям: сероглазого безбородого мужчину по имени Боб, блондинку, молодого голубоглазого мужчину.
— Виски или вина? — спросил Карл у Маттиолы.
— Вина, пожалуйста, — сказала она.
Они проследовали за ним к небольшому столу, уставленному бутылками и стаканами, тарелочками с ломтиками сыра и мяса, пачками сигарет и спичек. На стопке салфеток лежало сувенирное пресс-папье. Чип взял его и осмотрел — оно было из АУС 21989.
— Мучает ностальгия? — спросил Карл, наливая вино.
Чип показал пресс-папье Маттиоле, и она улыбнулась.
— Не слишком, — сказал он и положил вещицу на место.
— Чип?
— Виски.
Подошла с пустым бокалом в руке рыжеволосая улыбающаяся женщина в серебристом платье. Пальцы, державшие бокал, были унизаны кольцами. Обращаясь к Маттиоле, она сказала:
— Вы безупречно красивы. В самом деле. — И Чипу: — Я нахожу вас всех, оттуда, красивыми. В Братстве, возможно, нет никаких свобод, но зато оно далеко обставило нас по части внешности людей. Я отдала бы все за вашу стройность и смуглость, за такой разрез глаз. — Потом она стала говорить о разумном отношении к сексу в Братстве, и Чип вдруг обнаружил, что Карл и Маттиола разговаривают с другими людьми, а он со стаканом в руке внимает рыжеволосой. Штрихи черной краски удлиняли и оттеняли ее карие глаза.
— Вы все неизмеримо открытей нас, — говорила она. — В смысле секса, я хочу сказать. Вы испытываете больше наслаждения.
Подошла иммигрантка и сказала:
— А Хейнц придет, Марге?
— Он в Паламе, — ответила женщина. — Обрушилось крыло отеля.
— Прошу меня извинить, — сказал Чип и отошел в сторону. Он направился в другой конец комнаты, слегка поклонился сидевшим там людям, попивая свой виски и рассматривая картины на стене — коричневые и красные брусья на белом фоне. Виски на вкус был лучше, чем Хассаново; он не горчил, был мягче, и пить его было гораздо приятней. Картина с коричневыми и красными брусками было не что иное как чистая абстракция. На нее было интересно бросить взгляд, но картина не имела ни малейшей связи с жизнью. А-в-кружочке Карла (нет, Аши!) стояла в одном из нижних углов. Чипу было непонятно, отнести ли эту картину к плохим, написанным для продажи, или же, поскольку она висела у него в комнате, к тем, что были его «творческой работой», о которой он говорил с удовлетворением. Рисовал ли он теперь красивых мужчин и женщин без браслетов на руках, которых рисовал в Академии?
Он глотнул виски и повернулся к сидевшим поблизости: троим мужчинам и женщине — все четверо были иммигранты. Они вели разговор о мебели. Он постоял, послушал, прихлебывая из стаканчика, и отошел от них.
Маттиола сидела рядом с крючконосой Джулией. Они курили и оживленно разговаривали, впрочем, говорила, в основном, Джулия, а Маттиола слушала.
Он подошел к столу и подлил себе в стакан виски. Закурил.
Мужчина, назвавшийся Ларсом, представился Чипу. Он руководил школой для детей иммигрантов в Нью-Мадриде. На Либерти его привезли ребенком, и он прожил здесь сорок два года.
Подошел Аши, ведя под руку Маттиолу.
— Чип, идем посмотрим мою студию, — позвал он.
Он повел их из комнаты в коридор, увешанный картинами.
— Вы знаете, с кем вы беседовали? — спросил он у Маттиолы.
— С Джулией?
— С Джулией Костанца, — сказал он. — С двоюродной сестрой самого Генерала. Она терпеть его не может. Была одним из основателей «Службы Содействия Эмигрантам».
Студия была просторна и ярко освещена. На мольберте стоял неоконченный портрет коренной жительницы с котенком на коленях; на другом мольберте был натянут холст с синими и зелеными брусьями. Картины стояли на полу, прислоненные к стене. Коричневые, синие и пурпурные, пурпурно-черные, оранжевые и красные брусья.
Он объяснял, к чему он стремился в своих поисках и попытках, обращая их внимание на особенности в композициях и колористических нюансах.
Чип глядел в сторону и прихлебывал свое виски.
— Послушайте, вы, сталюги! — сказал он достаточно громко, чтобы все расслышали. — Перестаньте на минуту болтать о мебели и послушайте меня! Вы знаете, что нам надо делать? Побороть Уни! Я употребляю это слово не как ругательство, а в буквальном смысле. Побороть Уни! Потому что во всем виноват он, и он за все в ответе! За дуроломов, которые стали такими из-за нехватки питания и пространства, или связей с внешним миром, и за болванчиков, которые стали такими из-за инфузий ЛПК и транквилизаторов, которыми их пичкают, и за нас, таких, какие мы есть, потому что Уни привел нас сюда, чтобы избавиться от нас; во всем виноват Уни — он довел мир до полного окоченения, когда уже ничто не меняется, — и мы должны перебороть Уни! Нам надо оторвать свои глупые битые зады, встать и ПЕРЕБОРОТЬ ВСЕ ЭТО!
Аши с улыбкой потрепал Чипа по щеке.
— Э, брат — сказал он, — ты малость перебрал, ты это понимаешь? Эй, Чип, ты меня слышишь?
Конечно же, он перебрал. Конечно, конечно, конечно. Но виски не оглушило его, оно освободило его. Оно вывернуло все, что было у него внутри на протяжении многих месяцев. Виски было отменное! Виски было чудесное!
Он остановил руку Аши и крепко схватил ее.
— Я в порядке, Аши, — сказал он. — Я знаю, о чем говорю. — Остальным же сидевшим, улыбаясь и покачиваясь, он сказал: — Мы не можем просто смириться и принять существующий порядок вещей, подладить себя под эту тюрьму! Аши, ты рисовал номеров без браслетов, и они были такие у тебя красивые! А теперь ты рисуешь голый цвет, цветовые болванки!
Его пытались усадить. Аши с одной стороны, Маттиола — с другой. Маттиола была очень напугана и сконфужена.
