Кристина Тарасова - Карамель
Я переиначу его высказывание, ибо оглядываться следует лишь потому, что бы обратить внимание на друга или недруга, заносящего за твоей спиной нож.
Почему мне не удосужилось повстречаться с этим местом раньше? Люди счастливы, и мне не кажется это аморальным, их эмоции — открытые, чувства — открытые, речи — открытые: не отталкивают; магнитом приближают к себе и передают по частичкам Себя, восполняя целую картину Тебя. Я опять поднимаю глаза к небу, к солнцу и смеюсь, не понимая причин тому, кручусь на носках своих грязных, протертых туфель и громче прежнего смеюсь, отчего Серафим исходит на улыбку и с трепетом наблюдает за мной, гладя воротник пиджака и поправляя сбитую прическу. Арка роняет тень на мое лицо, но я спешу выйти к свету — обжигающему голую спину и открытые запястья, тайком пробирающемуся в разрез на платье — по щиколотке и к бедру: оно замирает, и дает мне волю движением.
— Этот мир чудесен, — роняю я одну из своих мыслей вслух, после чего возношу руки к небу — к солнцу, и ловлю лучи, прошу обнять меня крепче прежнего.
— И ты чудесна, — вполголоса отвечает Серафим, и поначалу мне кажется, что это шепчет ветер — так неслышно и аккуратно, боясь вспугнуть и прогнать.
Возглас извне отвлекает нас, возвращает обратно — как бы иронично прозвучало сравнение «с небес на землю», ибо последнее — то место, где я более всего хочу пребывать всю оставшуюся мне жизнь. На участке перед одним из домов — в один этаж, деревянного, со вставкой из кирпича бледно-желтого цвета, грохочет невиданное мной раньше существо — топот и рокотание его привлекают внимание нас двоих. Я приглядываюсь и признаю животное, не боюсь идти без моего друга и потому оказываюсь ближе — ноги сами скользят и проносят меня по выглаженной другими людьми тропинке вниз, с ухабами и камнями. Около поваленного подле пристройки дома сена стоит лошадь, тень от дерева падает на ее рыжий бок. Она пару раз ударяет себя мощным хвостом, отгоняя летающую мошкару, после чего поднимает свою огромную морду и смотрит на меня — бездумно смеюсь.
Из дома выходит мужчина и, облокотившись о забор, обращается ко мне:
— Понравилась? Это Руфина — моя любимая девочка.
Он кладет свою руку ей на спину, ведет к гриве, и пальцы его путаются в ней.
— Первый раз вижу лошадь, — признаюсь я, и тоже хочу погладить ее, однако волнение вмиг охватывает меня и победоносно укладывает на лопатки.
— Хороша, да? Тогда тебе еще коров нужно посмотреть, но их я уже загнал, — продолжает мужчина, и меня несколько смущает его обращение ко мне. — Если рано утром спаться не будет, можешь прийти — я выгоняю их на улицу.
— И они ходят прямо здесь? — Я мягко ударяю носком туфель о песчаную дорожку под собой.
— Прямо здесь, — соглашается незнакомец — на нем простая белая свободная рубаха и заправленные в высокие резиновые сапоги черные штаны. — Может, молока тебе принести?
Я замираю и оглядываю мужчину — вопрос его ставит меня в неловкое положение.
— Вы же не знаете меня, — спокойно, но не без кривого взгляда отвечаю я.
Принимать что-либо от чужаков ровно так же, как и предлагать им что-либо — нельзя. Мое лицо каменеет, а мужчина, накинув перевешанное через забор, тканевое пальтишко, встречает взглядом подбегающего Серафима.
— Она новенькая. — Кидается следом мой друг.
— Бестолковый, — шикает на него мужчина, — а ты думаешь, я не вижу? Сам погляди, какую принцессу привел.
Еще одно обращение — похлеще «ты» незнакомке. Проклинаю платье на себе, сбитые волосы и, небось, грязное лицо. Серафим посмеивается, хотя его только что прилюдно оскорбили, отчего я пребываю в недоумении: разве это не обидно?
— Все, кто к нам приходит, трогает землю. — Мужчина широко улыбается мне, как бы объясняя. — Живущим у нас такая традиция неведома, а вот только прибывшие первым делом падают на колени и хватаются за рассады.
— А много кто приходит? — интересуюсь я.
— В последнее время — нет. — Его улыбка скисает. — Тебе еще не рассказали? — Глаза его переплывают на Серафима — тот, переборов секундное недовольство, кивает и пытается выдавить улыбку, однако я вижу, с каким трудом она дается. — Тогда, думаю, недавняя случившаяся история в исполнении твоего друга еще впереди. Да?
Юноша томно выдает согласие, и рука его оказывается на моей талии, он отводит меня и роняет глухое:
— Еще зайдем.
Серафим отмахивается мычанием в ответ от мужчины и уводит меня за собой. Не знаю, можно ли с добром принимать произошедшее: мне показалось, или я увидела скрытую насмешку?
— Не обращай внимания, старик любит запугивать и новеньких и старожилов, — поясняет мне юноша, но я уже думаю об ним — здесь общедоступно то самое молоко, которое, по сути, могут позволить себе только богачи и элитные управляющие Северного района.
— Нас бы могли уже давно отлучить от Нового Мира и истребить, — говорит Серафим, когда я вновь любуюсь солнцем. — Но людям с поверхности нужны кое-какие предметы из Острога.
— Продукты? — уточняю я.
— В основном, да. Иногда растения. Все лекарства делаются на основе трав, которые собирают у нас. Деревья для декора тоже поставляем мы. Вроде как изгои, но в нас нуждаются. Новый Мир не существовал бы без Острога. Так же как лидер не существует без изгоя.
— Инь и Янь, — добавляю я.
— Именно, — посмеивается Серафим. — Но я до сих пор не могу понять, кто из нас темная сторона, а кто светлая… — он задумывается. — А где мой подарок?
— Остался дома, — признаюсь я и тут же исправляюсь, — остался в Северном районе по улице Голдман.
Мы обмениваемся смешками, однако Серафим все равно говорит, чтобы я не стеснялась своего былого дома и смело называла его таковым в разговорах с другими. Я спрашиваю, что означает буква «К» на подаренном кинжале. Ответ более, чем ожидаемый «От имени Карамель» — опять шепотом ветра роняет юноша и ведет меня по тропинке мимо домов. Я хочу возразить ему, хочу опять задаться вопросом о том, зачем дарить нечто дорогое тому, кого ты даже не знаешь, но Серафим опережает меня.
— Я сам делал его. Не пугайся. — Улыбка тянется по всему лицу. — Признаюсь, я занимаюсь изготовлением оружия, тем и зарабатываю на жизнь. Иногда катаюсь на поверхности, а иногда…
— Занимаешься похищением дочерей управляющих, — подчеркиваю я. — Ну да, у всех свои хобби. Так про что говорил тот мужчина? Что за случай?
Серафим сильно хмурится, не принимая мою шутку.
— Еще несколько месяцев назад сюда имел доступ любой человек с поверхности, — начинает он. — В основном, соглашались на путешествия в Острог подростки, которые не принимали определенные лекарства для своего возраста и которых распирало от интереса повидать мир «низших людей». Случился инцидент: один мальчик так грезил поездкой к нам, но его родители узнали об этом. Он из Северного района, что еще удивительнее. Обычно сюда спускаются из Южного района — все-таки ближе по духу люди. Нас чуть не отсекли от Нового Мира из-за этого.
— Что спасло положение? — спрашиваю я.
— За нас замолвил слово один из старожилов Нового Мира, — хитро улыбается юноша, а затем быстро меняет тему: — А почему тебя назвали Карамелью, Карамель?
— Да потому, что все гадкое поначалу сладко, — усмехаюсь я.
Мы сворачиваем на бетонную дорожку и поднимаемся на холм — там стоит большое, изогнутое в полукруг здание.
— Что это? — спрашиваю я.
— Резиденция. Здесь живут все с поверхности. Здесь живу я.
— Ты так и не рассказал, как попал в Острог.
Мы пересекаем калитку и идем по каменной дорожке, в правой внутренней части двора искусственный пруд, в левой части стоят пустые шезлонги.
— Родился, — сухо отвечает Серафим. — Мой отец — один из старожилов. Подружка, которая от него забеременела, была несовершеннолетней, и он отправил ее сюда.
— И где они сейчас?
— Мать умерла, а отец все еще в управлении. Конечно, бывает у нас… у меня. Но редко. Старается незатейливо переводить людей в Острог. Это он помог угомонить недовольных управляющих.
Киваю, и мы заходим в резиденцию. Освещенный коридор раздваивается как язык у змеи, хрупко-зеленый цвет плывет по простым обоям, желтые вкрапление под потолком добавляют окраса: мы внутри твари.
— Почему ты пошла со мной? — остановившись, вдруг задается вопросом юноша. — Почему поверила?
— Богатые, по сути, не живут, а бедные просто не выживают. Мне надоело это, понимаешь? — Мой ответ сполна устраивает его и, мягко пожав плечами, он выражает полное согласие. — Поверхность постепенно топит, медленно погружает обратно в воду и так до того момента, пока пятами не коснешься дна — воздух пережимают и позволяют захлебнуться. Я не хочу жить в таком мире.
Мы идем по правому коридору, выбираем правый острый наконечник языка змеи.
