Кристина Тарасова - Карамель
— Чтобы вы не плодились. Достигая возраста, когда можно рожать, — не рожаете. Почему? Работа! Вы начинаете работать, знакомиться с взрослой жизнью, и только потом делаете себе наследника, да и то, только потому, чтобы было кому передать накопленную власть. На пятьдесят умерших — десять родившихся. Это статистика, Карамель Голдман. — Твердый бас пускает волну холода по моим оголенным щиколоткам, ибо подол платья пришлось подобрать под сидение; а голос молодого человека передо мной способен вытащить дерево вместе с корнем из земли; я в первые вижу и слышу Серафима таким и, признаться, подобных сцен наблюдать более не желаю. — Вы сами себя истребляете, Карамель. Вы — потребители. А тот, кто поумнее вас, пользуется этим. Сбагривает вам пилюли, красивую одежду, все в этом духе — а вы принимаете, довольные этим. Потребители Вы.
— Они, — исправляю его. — Я больше не с ними.
Ухмылка посещает его лицо быстро и так же быстро покидает — юноша кивает и, кажется, остывает: верный ответ осушает его как капля воды, пущенная на мелкую разгорающуюся искру.
Замечаем, что поезд стоит. Спрашиваю где мы и выведаю сцены в окне: опять метро, опять грязные стены, опять грязный пол.
— Похоже, поезда сменили, — отвечает Серафим, и мы поспешно выходим.
— Что это значит?
— Мы на конечной станции, и поезда сменяют друг друга каждые сутки.
— То есть мы долго спали?
— Поезд прибывает на конечную каждые три часа, но нас могли не прогнать просто потому, что приняли за беглецов — жутко уставших беглецов.
— Разве таких не сдают?
— У нас нет.
Мы двигаемся по мраморным плитам, в бедре немного подвывает мышечная ткань, в такт подвывает ветер-сквозняк.
— Как нога? — слышу голос Серафима, когда сам он скрывается в густом темном пятне передо мной.
— Лучше, — отвечаю я, и нечто громыхает, невольно заставляя стены туннеля покачнуться.
Дверь открывается, освещая весь коридор, — я выхожу.
— Что это? — с восхищением спрашиваю я, хотя сама прекрасно знаю ответ. — Никогда не видела его…
Перед нами блестящая плетеная арка с цветами: дикие розы опоясывают ее основание и вздымаются по длине, обнимают, целуют… Она не соединена со стеной; ее присутствие — символ, знак. По центру арки — солнце; инородное — я не помню, чтобы наблюдала его за всю свою жизнь, но назвать старым другом посмею. Оно светит — так ярко и сильно, оно облепляет все тело и улыбается.
Улыбаюсь в ответ.
— Добро пожаловать в Острог! — встречают меня речи Серафима.
Я ощущаю дрожь в ногах, интерес в голове и волнение в животе — все сплетается, как та зелень по арке, что стоит на верхушке холма. Я не смею видеть, что за ней, делаю шаг и опускаю глаза — мы на каменных блоках, высеченных в разные геометрические формы. Вновь поднимаю свой взгляд и устремляю его на солнце, которое сводит с ума красотой. Что там — ниже? Строю воздушные замки, мечтаю, замираю. Вот момент, который бы я хотела запомнить навсегда, в котором бы хотела застыть словно насекомое в смоле, коих я видела в отделах на Золотом Кольце… это кажется чем-то неясным, чуждым. Нового Мира нет и не было. Существует только этот момент. Есть я, эта арка на холме, приветливое солнце и юноша, который привел меня и сейчас, затаив дыхание, наблюдает за мной.
Я задираю голову и наблюдаю только серое небо. Куда пропали дома?
Серафим понимает мою растерянность, подступает и, прижимаясь к уху губами, шепчет:
— Посмотри сюда.
Он, аккуратно взяв меня за плечи, поворачивает в сторону, после чего отстраняется — я разглядываю дома Восточного района и Центра — кажется, они невероятно далеко. Присматриваюсь: не видно, как сплетаются мосты; не видно всю ту жгучую паутину, которой я опасалась и которой восторгалась одновременно. Я не думала, что Новый Мир так велик. Веду глазами до солнца — многоэтажки постоянно скрывали его; утаивали в то время, как оно светило для всех живущих под колпаком, в то время, как оно пыталось растопить наши ледяные сердца и согреть наши холодные души; оно в действительности существовало, а не было частью легенды, слагаемой древними людьми.
Защитная стена накрывает нас словно купол, мы в гигантской коробке, из которой нет выхода — мы не близки к ней с этой точки, но все же ближе, чем я предполагала, сидя в кофейне на Золотом Кольце.
— Это мне нравится больше, — признаюсь я и опять смотрю в сторону солнца, отчего глаза застилает белыми облаками, и я зажмуриваюсь. — Идем?
— Карамель, — Серафим на выдохе произносит мое имя и соглашается: — Конечно, идем.
Он берет меня под руку, и мы взбираемся на холм. Я замираю от удивления на пару секунд и слабо улыбаюсь: берегу силы на десерт. Юноша подталкивает меня вперед, и тогда мы пересекаем арку — оказываемся у спуска вниз.
То, что я вижу, поражает меня; нет..! поражает — слишком просто и мягко сказано, ведь я не успеваю проследить за всем, предстающим взору, я хочу запомнить каждый миг, каждое действие, все, что дается мне; глаза разбегаются — картина ясна и расплывчата одновременно, словно я в фантазийном, вымышленном мире собственных грез, словно это очередной сон, но добрый, выстраданный и заслуженный. Я присаживаюсь — резко; из-под коленей толстым слоем пыли и песка вздымается облако, под ногами скрепит грязь. Я касаюсь земли — самой что ни на есть настоящей, реальной, я знаю, что она должна быть таковой — на запах и ощупь; набираю в руку немного песка и спускаю его по легкому, почти не ощутимому ветру, отчего на пальцах остаются непримечательные следы. Поверить не могу…
Дорога — выложенные плиты — обрывается перед аркой, а за ней — земля. Земля! Это слово снабжает энергией, эти слога вдыхают кислород в легкие, эти буквы сплетаются друг с другом, как кустарники и цветы, они приветливо машут своими озаренными солнцем ладонями и созывают к себе. Я дышу полной грудью, запрокидывая голову, и вижу живое дерево, что раскинуло ветви свои на красную кирпичную крышу, а корни пустило по небольшому дворику: его объятия падают на скромный дом в два этажа, за которым через деревянный низкий забор находится еще дом, за ним еще и еще. Я смеюсь, упав на колени, и подкидываю пригоршни песка, отчего те вздымаются в воздух и, пойманные потоком ветра, несутся от арки в сторону поселка. Этот мир для меня — этот Старый Новый Мир.
Мой смех подхватывает Серафим: он, спрятав руки в карманы брюк, вскидывает плечами, золотое лицо его украшает широкая улыбка, щетина блестит от солнца, а дикие волосы беспорядочно лежат на голове. И этого человека я хочу запомнить именно таким… он спас меня.
Поднимаюсь и встаю напротив юноши, ищу слова благодарности и даже как-то теряюсь от того; речи более не слагаются в моем сознании, слова не ложатся просто так на язык, мне не хочется заученных предложений, которые я могла часами репетировать перед зеркалом, мне хочется поделиться чем-то искренним и насыщенным — насыщенным, как кислород здесь.
— Я думала, я… — начинаю говорить, как вдруг запинаюсь, — прости, я не знаю, что могу сказать и надо ли вообще. Одним спасибо будет трудно восполнить все твои труды…
— Ты очень красива, Карамель Голдман, когда смеешься, — совсем об ином продолжает Серафим, и я понимаю его. — Это твой Мир. Не благодари меня за то, что итак принадлежит тебе.
— Ты спас меня. И я счастлива.
Нас обрывает заливистый хохот, на который мы синхронно оборачиваемся — небрежные волосы юноши рядом со мной переваливаются с бока на бок, мои волосы ударяют влажными концами о голое плечо. Мы видим, как по песчаной дорожке между домами бежит мальчишка — маленький, в смешных задранных зеленых шортах и в красных сапогах до колена, в руках у него ведро — ловко перескакивает с одной ладошки на другую. Мальчишка зовет кого-то и опять хохочет, в следующий миг перекидывает свое ведро через забор и под грохот его лезет следом. Вот и ребенок — дети, у которых нормальное, здоровое детство, у которых уютный дом и, думаю, поблизости семья.
Я оглядываюсь на свои былые многоэтажки — улица Голдман так далеко, но я не ощущаю от того страха или неловкости, я чувствую, что мой дом — здесь. Сама удивляюсь подобным мыслям, но не могу не радоваться в душе — я ликую! и улыбка вновь расцветает на моем лице.
— Твои первые впечатления, Карамель? — спрашивает Серафим — я молчу в ответ.
Молчу, и молчу не потому, что сдерживаю себя, а потому, что знаю — здесь слова не нужны, здесь правит миром несколько иное: качества — живые, человеческие; понимание. Люди из Острога знают цену вещам и умеют их беречь, я убеждена.
И вот взгляд мой опять падает на защитную стену — странно: прорастает зеленая трава — мягкая, средней длины, а за стеной черная грязь, смола, пепел, уродство. Улыбка падает в обратную сторону, и Серафим замечает это.
— Никогда не оглядывайся, Карамель, смотри только вперед, — говорит он и ловит мой взгляд, приподнимая уголки своих губ — я повторяю за ним, однако соглашаться не спешу.
