Патрик О'Лири - Невозможная птица
Клиндер закрыл книгу.
Рыба, думал Дэниел. Сосунок. Сосунок, которого они поймали тем летом на ручье. Которого они положили в дождевую бочку.
– Таково было их испытание, – сказал Клиндер. – Вот чего они хотели. Полного Послушания.
– Жертва, – горько сказал Дэниел. – Как могло правительство пойти на это? Принести двух невинных детей в жертву за все остальное человечество?
– Я бы назвал это честным обменом. Биллионы – за двоих. Но правительство не делало этого, Дэниел. Это сделал я. Вот почему это сработало. Видишь ли, они говорили совершенно буквально. Им нужны были сыновья.
Дэниел нахмурился.
– Что вы имеете в виду? Клиндер испустил вздох.
– Ты мой сын.
Дэниел молчал, исполненный отвращения.
– Майк тоже. Он не знает.
Господи, от этого человека можно ждать чего угодно.
– Я удивлён, что ты до сих пор не узнал мой голос, – сказал Клиндер.
– Ваш голос?
– Я Алоизиус, – ответил он, улыбаясь. – Это моё второе имя.
БУФФАЛО
Майк сидел в раздевалке вместе с Кио. Но в его мозгу вставали картины ада.
Ад был гостиницей в Буффало; за забранными сеткой окнами беспрестанно вспыхивала и гасла красная неоновая надпись; буквы шли задом наперёд. ТЕН ВОРЕМОН. Все было задом наперёд.
Ему было десять. Длинная комната. Кровать. Туго натянутые простыни, пеленавшие его. Не дававшие двигаться. Темно. Там всегда было темно. Кирпичные стены, с них постоянно капало. На потолке не было лампочки. Там были дети в кроватях. Много плачущих детей. Многие из них были его одноклассниками. Те, кого загипнотизировал Клиндер, сказав: «Вы не будете помнить ничего. Прохладный ветерок с прекрасного озера. Тёплый летний день, вы играете в песке. Замечательная экскурсия к побережью. Вот все, что вы будете помнить».
Но с Майком это не сработало. Он помнил все. Кроме имён.
Он не хотел этого, но не мог ничего поделать.
Ерундистика, говорил он себе.
Сон, говорил он себе.
Но это не могло заставить его память замолчать.
Он помнил, как доктор в белом ходил взад и вперёд по проходам между койками. Несмотря на белую маску, он знал, что это был Клиндер. Он узнал его глаза.
У него была игла. И одному за другим, по одному ребёнку за раз, каждый день он погружал её в уголки их глаз. Не имело значения, сколько раз ты просил его не делать этого. Не имело значения, как вежливо ты просил. Это никогда не имело значения. И никто не менял им простыни. Спелёнутые так туго, что можно было разглядеть тела и ноги под белым материалом. И пятна, просачивающиеся сквозь них. Запахи. И пока игла делала своё дело, она шевелилась в руке доктора. И издавала вибрирующий гул. Он никогда не мог забыть этого.
Иногда ненадолго устанавливалась тишина. Потом снова шаги, и человек в белом, и дети опять начинали кричать.
И эта кашица, которую им заливали в рот, на вкус как прогорклый желатин. Половники для жаркого[59]. Он вспомнил: вот что для этого использовали. Половники для жаркого.
Изредка выдавались спокойные часы. Он поворачивался к мальчику на соседней койке. Мальчику, который плакал больше всех. «Папа, папа, папа». Костлявый маленький японский мальчик на соседней койке, который называл себя «Кио». Самый младший в их комнате и самый напуганный. «Я хочу домой», – кричал он. Чёрные доверчивые глаза, окружённые ужасными коричнево-жёлтыми синяками. И Майк дал клятву. «Я вытащу тебя из этого, Кио. Клянусь. Когда-нибудь я вытащу тебя из этого». И мальчик, не верящий ему, желающий ему поверить. Верящий. Плачущий. Благодарящий его.
В этот день Майк дал себе обещание, которое будет держать до конца своей жизни. Он никогда больше никому не будет верить, никогда не ослабит контроль, никогда не будет пешкой в чьей-то игре. Он поклялся. Он скорее умрёт, чем допустит, чтобы это случилось снова.
И эти облака, которые они насосом закачивали в комнату. И птицы. Птицы, порхающие повсюду. Протяжённый, вибрирующий гул, который не смолкал ни днём ни ночью. И иногда ему казалось, что он слышал голос, зовущий его по имени откуда-то издалека.
И иголки.
Именно там он научился уменьшать вещи. Он мог переместить себя далеко-далеко отсюда, шагнуть за пределы запахов и криков, пройти сквозь сочащуюся кирпичную стену и красную неоновую вывеску и посмотреть на все это глазами птицы, парящей высоко в небесах. Съёмка с крана. Фокус, благодаря которому любой объект становился настолько маленьким, что он мог зажать его между большим и указательным пальцами. И как бы близко они к нему ни подходили, они никогда не могли его достать.
Он смотрел на них из далёкого-далёкого далека.
Как стая птиц, летящая высоко над двумя мальчишками, лежащими в пшеничном поле.
По ту сторону красного неонового огня за окном, никогда не прекращавшего вспыхивать и гаснуть:
ТЕН ВОРЕМОН.
Майк вспомнил. Кио произнёс это странное слово в магазине «7-Eleven». Он подумал тогда, что тот говорит по-русски.
– Тен-во-ремон, – прошептал Майк и открыл глаза. – Номеров нет.
Кио плакал и курил.
– Я знал, что однажды ты придёшь, Майк. Я всегда знал, что ты придёшь.
– Кио? – спросил он. Это был первый раз, когда он назвал его по имени.
Кио кивнул.
Помолчав долгое время, Майк спросил:
– Они делают это с Шоном?
– Да. Вот почему я здесь. Вот почему мы должны остановить их.
– Убить их, – сказал он. – Назовём это своим именем.
– Убить их.
– И мальчика тоже, – сказал Майк.
– Да.
– И он будет мёртвым мертвецом.
– Да, – сказал Кио, вытирая слезы.
– Что происходит с мёртвыми мертвецами? – спросил Майк.
– Они отправляются домой.
Какое странное слово: домой. Оно застряло в его мозгу, как непроизносимое имя. Что бы это могло значить – домой? Дом – это место, где ты стираешь бельё. Где ты спишь. Он постоянно жил в отелях. Что такое дом? Это то, что было у Денни. Жена и ребёнок. Закладная и ограда из планок. Место, где лучше, чем в гостях. Место, куда тебя приглашают к себе. В страшной ярости Майк понял, что не имеет ни малейшего представления, о чем идёт речь. Он никогда не бывал там.
Он встал и подошёл к шкафчику, отпертому Кио. Взял банку с жидкостью для зажигалок и полил из неё кучу. Перья в тех местах, куда попала жидкость, потемнели. Он выхватил у Кио сигарету изо рта и швырнул её в спящих птиц. Пламя побежало дорожками там, куда плеснула жидкость, крест-накрест перечёркивая кучу, иногда ныряя в расщелины. Дым разрастался. Огонь охватил птиц. Через несколько минут это был уже настоящий костёр, полыхающий в углу раздевалки. Майк ждал, что раздадутся крики толпы людей, но ничего не услышал. Они приняли это так же, как тот буддийский монах во Вьетнаме. Они даже не проснулись.
Он представил себе, что сжигает кучу видеоплёнок, коллекцию садистских фильмов. Правда, он предполагал, что в этом не было большого смысла. Корректоров, скорее всего, снабдят новыми птицами, когда они возвратятся в следующий раз. От кучи шёл сладковатый запах, как от горящей травы. Дым чёрной колонной, как из дымовой трубы, поднимался к потолку, где разбивался, заворачиваясь по краям, образуя что-то вроде облака. В пятидесятых был такой примитивный эффект, ещё до цифровой обработки: облако чернил выпускалось через шприц в ёмкость с водой, наполняя её образами демонической угрозы, или божественного возмездия, или кильватерными следами НЛО.
Он хотел сжечь весь мир. Он хотел домой.
Удовлетворённый, он повернулся к Кио.
– Вы планировали эту операцию годами?
– Да. У меня есть все коды. Как только ты будешь готов, мы раздавим их. Хоть сегодня ночью.
Майк сказал:
– Так давай сделаем это.
Кио встал перед ним на колени в странном порыве восхищения и благодарности.
– Осанна, – сказал он.
– Заткнись, – ответил Майк. – Отдай мне мою пушку.
ПАПА?
В течение долгого времени Дэниел рассматривал человека в бумажном костюме. Человека, который утверждал, что был его отцом.
– Есть вопросы? – спросил наконец Клиндер. Дэниел решился на самую большую грубость, какую
мог придумать. Игнорировать вопрос. Лишить его удовольствия. По правде говоря, он не был уверен, что смог бы ответить – в его глотке застрял комок. Но слова вырвались из него против воли, удивив его самого. Такое ощущение, что он ждал всю свою жизнь, чтобы сказать это.
– Почему ты бросил нас?
– Твой любимый вопрос – почему, не так ли? Я учёный, сынок. Я спрашиваю – как? — Он посмотрел в лицо Дэниела. – Было вторжение, господи боже мой! Мы были в осаде. Под угрозой завоевания. Не зная, как защищаться. Я был нужен моей стране. Я был нужен всему миру. Что я должен был делать?
Странно, но благодаря этому Дэниелу стало легче отвергнуть его. У Клиндера не было ответа на самый важный вопрос его жизни. Это сказало ему все, что он хотел знать. Доктор больше не мог причинить ему боль.
– Дядюшка Луи был единственным, что у меня было вместо отца. Он был настоящей сволочью, но он был рядом.
