Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
Сон тридцать первый
Ромул Лиходей полз по вентиляционной шахте. Коленки у него ныли, руки болели. Время от времени он стукался головой об обшивку, отвечавшую ему нежным звоном, и, охая, протискивался дольше. Когда становилось совсем невмоготу, Лиходей представлял себе много спелых, сочных бубликов, и силы возвращались к нему. Труба вела в банк Вуглускра, и все входы в нее зорко охранялись грабителями, дожидавшимися удобного случая, но Ромулу все же удалось найти обходной путь. Все было готово, и тут, как назло, ему повстречался этот Филипп. Конечно же, Ромул не держал на него зла и очень гордился этим; трудно относиться хорошо к человеку, которому всегда везет, и все-таки его приятель возник не вовремя. Предприятие, которое затевал бывший фальшивомонетчик, требовало строжайшего соблюдения тайны; в случае успеха оно обернулось бы золотым дождем, зато в случае неудачи грозило серьезнейшими осложнениями. Ромул осветил фонариком шахту и, увидев, что она разветвляется, воспрянул духом. Цель, к которой он стремился, была близка, и Лиходей пополз с удвоенной энергией.
В этом месте шахта расходилась в три стороны. Во избежание путаницы к каждому ходу была прикреплена табличка, дабы тот, кто вздумал бы проверить состояние подвалов Вуглускра, не заблудился ненароком в этом лабиринте.
Первая надпись, по левую руку от Ромула, лаконично гласила: «Для крыс». На надписи впереди значилось: «Для грабителей», а на правой – «Канализация». Ясно, что вторая табличка была приделана исключительно для отвода глаз, потому что дальше в трубе ждала мышкетерская засада, и тому, кто в нее попал, явно не поздоровилось бы. Принимая во внимание это соображение, а также горький опыт своих предшественников, Ромул взял направо, предварительно натянув противогаз.
Следуя указаниям карты, вызубренной наизусть, на второй развилке он свернул опять-таки направо и пополз, поминутно роняя фонарик и чертыхаясь. В шахте сквозил ледяной ветер, и Ромул продрог до костей. Противогаз вскоре вышел из строя; едва не задохнувшись, Лиходей сорвал его с себя и тут чуть не задохся вторично. Странный, воющий звук коснулся его слуха; он приближался, грозно нарастая. Ветер, гулявший в трубе, обрушился на Ромула, толкнул его в спину, сбил с ног и поволок за собой. Ромул падал в вертикальной трубе, затем его несло по горизонтали, кружа и разбивая о стенки. Какой-то люк распахнулся перед злоумышленником, и он упал в большое мягкое кресло, стоявшее в комнате без окон и дверей. Прежде чем Ромул успел сообразить что-либо, на его запястьях защелкнулись автоматические наручники, бывшие частью подлокотников, так что теперь он не мог пошевельнуться. Люк захлопнулся. Комната, куда попал Ромул, имела очертания правильного восьмиугольника с девятью углами; стены ее, как и потолок, были выкрашены в черный цвет. По-видимому, Ромула здесь ждали; несколько человек в мышкетерской форме попивали тархун из глазированных кофейных чашечек и дружелюбно разговаривали. При виде Ромула один даже привстал от изумления.
– Уже поспел?
– Милости просим! – пробасил второй, детина впечатляющего роста и комплекции.
– Это новичок, сразу видно, – пояснил третий. – Ну-с, приступим…
Ромул сделал последнюю попытку вырваться из тисков, но наручники держали крепко.
– Я, собственно, не понимаю, в чем тут дело, – сказал он с заискивающей улыбкой. – Я просто гулял.
– Так и запишем, – согласился первый мышкетер. – Пиши, – обратился он к компьютеру. – Фонарь – один. Грабитель – один. Мешок для денег… Студень, обыщи его. Мешок для денег – один.
Второй мышкетер развернул мешок, который Ромул прихватил с собой в тот миг, когда недобрая звезда внушила ему надежду поживиться за чужой счет.
– Это тянет на пять миллионов, – задумчиво пробасил Студень. – А ты жадный, парень! Не надо быть таким жадным. Видишь, к чему это приводит!
– Прошу обратить ваше внимание на то, что мешок пустой, – шепнул Ромул, бледнея.
– Правильно, – сказал Студень. – Стараешься для вас, жмотов, стараешься, и все зря. Уж, кажется, человеческим языком написали: «Для грабителей», а они все в дерьмо лезут.
– Вы поменяли таблички? – беззвучно вскричал Ромул, ибо голос больше не служил ему.
– О чем это он? – удивился Студень. – Что написано, то и есть, но вы, как всегда, думаете, что написано то, чего нет. Вот народ! Исправь, компьютер: не пять миллионов, а десять. Такой пятью не удовольствуется, так что отягчающее обстоятельство налицо.
– Протестую, я невиновен, – заявил Ромул.
– Пока – невиновен, а так все равно был бы виновен, так что предполагаемая невиновность в расчет не принимается в свете и по подозрению, – жизнерадостно пояснил третий мышкетер. – Говорят тебе: фонарь один, мешок один. Кто ходит по вентиляции с мешком и фонарем? Грабитель. Грабитель – один, все сходится… Студень, плесни-ка мне еще тархуна.
Ромул сник. Все его надежды рассыпались в прах, а будущее не сулило абсолютно ничего хорошего.
– Что же со мной теперь будет? – спросил он.
– Поместим тебя в изоляцию, – сказал Студень, – от мешков, фонарей и вентиляции. Ничего не поделаешь, приятель.
– И надолго эта изоляция?
– Двадцать пять лет, – пискнул компьютер. – Кодекс Дромадура, статья вторая, часть двести сорок восьмая, пункт девять а, подпункт третья римская, примечание гамма восемь.
– Это уже слишком! – возмутился Лиходей.
– Ромул – изготовитель фальшивых бубликов, – не унимался компьютер. – Ромул – фальшивомонетчик и вообще гад свинячий. Удвоить срок. Кодекс Дромадура, статья первая, часть семидесятая.
Мышкетеры переглянулись.
– Так-то вот, – сказал первый. – Хочешь тархуна? Все-таки пять десятков тебе светит, – вещь немалая. А тархун классный.
– Я хочу на волю, – уныло отозвался Ромул. – Скажите, а если я покаюсь, мне скинут срок?
– Не советую, – вмешался Студень, – могут еще добавить десятку за малодушие.
Ромул залился слезами: кресло содрогалось от его рыданий. Третий мышкетер пожал плечами:
– Послушай, это, конечно, не мое дело, но ты сам виноват. В конце концов, у тебя была хорошая работа. Если бы ты держался за нее, ничего бы не случилось.
– Пятьдесят лет! – стонал Ромул. – Пятьдесят! Неужели я так провинился? Я знаю одного парня, который летает и насылает дождь с ураганом, – и ничего! Скажите, что ему будет по вашему кодексу? А? А другой – я же видел собственными глазами, как его рука превратилась в лист. Ну? Что вы ему сделаете за это?
– Постой-постой, – вмешался первый мышкетер. – Кто это превращается в лист, а?
– Это же подсудное дело! – вскричал Студень.
Но Ромул уже разошелся, и унять его нельзя было никакими средствами.
– И что? И ничего! Меня тошнит от его физиономии! Куда ни плюнешь – всюду он! Надоел! Говорю вам: я сам видел. Он упал, и рука стала листом. Знаете, как у растений! Это вампир его укусил, когда он отвернулся. А она взяла и прикрыла ее. Может, она тоже, а? С ним заодно?
– Прекратить галдеж! – заорал компьютер. – Подсудимый, держите себя в руках!
Ромул стих и смотрел на мышкетеров обессмыслившимся взором. Первый из них подошел и сел перед ним на край стола.
– А теперь ты расскажешь нам все, что знаешь, и помни: твое спасение может зависеть от этого. Давай по порядку. Кто превращался в лист? Что за вампир? И какая такая она?
Наступило напряженное молчание.
– Да, – сказал Ромул, – я готов.
Сон тридцать второй
Когда Филипп отнял руки от лица, Ада, настоящая Ада по-прежнему была там. Молодой человек не решался поднять на нее глаза; и оба они стояли чужие, как враги.
– Зачем ты пришла? – тихо спросил Филипп.
«Ты пришла. Ты пришла. Ты пришла», – отстучало его сердце.
– Ты хотел меня видеть, – сказала она.
– Откуда ты знаешь?
Она протянула к нему сжатую руку и разомкнула пальцы. На ладони лежали капельки дождя. Но вид у Филиппа был такой угрюмый, что Ада виновато опустила руку.
– Я могу уйти, – сказала она.
Филипп улыбнулся, и улыбка его причиняла боль.
– Это ужасно, – сказал он, глядя куда-то поверх ее плеча. – Я не могу тебя видеть… и не могу не видеть тебя.
Ада задрожала; но она вспомнила, зачем пришла сюда, и собрала все свое мужество.
– Филипп, – начала она, – ты очень славный, но…
Филипп предостерегающе поднял руку.
– Не надо. Я знаю, что за этим следует. Ты больше не любишь меня?
– Нет.
– Ты никогда не любила меня.
– Нет.
«Нет; я всегда любила тебя, но, Филипп, Филипп… Если бы ты только мог понять!»
Филипп повел плечом. Ему было очень больно, он задыхался от бессилия, гнева, горечи, и в то же время какое-то нечеловеческое спокойствие разливалось по всему его телу. Так, наверное, чувствует себя человек на обреченном космическом корабле, оставивший всякую надежду на спасение. Он только обронил:
– Может быть, ты и права. Я бы все отдал на свете, чтобы сказать то же, что ты сказала мне сейчас.
