Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
– Знаешь, – сказал он, – я сейчас подумал: как жаль, что Орландо сбросил рояль не на меня. Может быть, я был бы счастливее.
Лаэрт захлюпал носом.
– Не реви, – приказал Филипп.
– Это не я, – виновато сказал Лаэрт.
– А кто?
– Не знаю, – хлюпнул Лаэрт и зарыдал в три ручья. Они потекли на пол и залили гостиную. Система безопасности жилища пронзительно заверещала, угрожая потопом, наводнением и тысячью бед. Филипп ничего не предпринимал, хотя вода стояла уже по колено и по ее глади весело бежали бумажные кораблики. Квакали лягушки. Наконец он обратил внимание, что столик плавает.
– Почему здесь вода? – спросил он.
Лаэрт вытер глаза.
– Дождь на улице, – объяснил он и включил аварийную автосушку.
– Я ее найду, – не слыша его, пообещал Филипп. – Я должен с ней поговорить. Ты радо? – спросил он у зеркала.
«Пушистый был прав, – подумал Лаэрт, – он не в себе».
Филипп облачился в черный джемпер и брюки из джинсовой парчи. Он явно был угнетен и не старался скрыть этого. Когда Лаэрт предложил ему на всякий случай взять с собой дырокол, Филипп отстранил его лапу от себя; также он не захотел, чтобы верный вампир провожал его на крышу, где стоял истребитель.
Сон тридцатый
Филипп стоял у края крыши. Ветер шевелил его непокорные волосы. Тяжелые облака ползли по небу, но ни капли дождя не падало из них. Истребитель, в полной боевой готовности, молча дожидался своего хозяина.
«Я найду ее», – решил Филипп и, зажмурившись, скользнул вниз. Земля закачалась и поплыла ему навстречу, поток воздуха омывал тело. Он падал.
«Разобьюсь или нет?»
Филипп пролетел мимо окон Орландо, пустых и черных, – звезды не было дома. Алая мостовая неуклонно приближалась, и на втором этаже молодой человек, сделав гигантское усилие, остановился, но тотчас же неодолимая сила подхватила и понесла его. Филипп тяжело дышал; он лежал на тротуаре. При падении он рассек висок. Юноша не знал, опасно это или нет; он поднялся и невольно посмотрел вверх, на башни, с которых прыгнул так бездумно. Голова у него слегка кружилась. Он отошел к стене, прижался к ней и закрыл глаза. Сердце билось напряженно и яростно, как колокол, оглушая его. Кто-то чихнул вблизи Филиппа, и он открыл глаза. Человек чихал, не переставая.
– Простите, – сказал он, – вы не подскажете…
Тут он снова чихнул, потянул носом и напоследок раскашлялся. Незнакомец выглядел прежалко. С каждым разом он чихал все сильнее и сильнее; голова его подскакивала и наконец, когда он чихнул опять, оторвалась и укатилась.
– Простите, – прошептал безголовый и, опустившись на колени, стал ощупывать руками вокруг себя, ища убежавшую голову. Филипп подобрал ее и вручил владельцу, который рассыпался в изъявлениях благодарности. Но Филиппу было некогда; почувствовав себя спокойнее, он зашагал прочь. Обезглавленный вновь упустил свою голову и причитал на всю улицу. Рядом с ним остановились мышкетеры в истребителе и, разобравшись, в чем дело, забрали бедолагу вместе с головой для выяснения личности обоих.
Улицы поглотили Филиппа – прямые, извилистые, ровные, в буераках, колдобинах и трещинах, богатые, бедные, неказистые, величественные, немые. Изредка ему попадались люди; он сторонился их, они сторонились его и провожали удивленными взглядами. На огромных экранах реклама синтетической воды чередовалась с выступлениями генерала Дромадура. Филипп устал блуждать бесцельно и решил спуститься к маяку. В конце улицы, по которой он двигался, намечалось какое-то оживление. Молодой человек подошел ближе. Рота мышкетеров стояла в оцеплении; между ней и Филиппом громоздилась, ежесекундно разбухая, толпа. Филипп спросил, что произошло.
– Кальмары подняли восстание, – объявил какой-то словоохотливый зевака. – Не хотят, чтобы их ели с майонезом, требуют соус «Последний оплот».
– Да, – сказал Филипп, – это серьезно.
На передовой кальмар ругался с капитаном мышкетеров, обладателем воистину д’артаньяновских усов.
– Отойди, а то за жабры схвачу! – грозился капитан.
– Требуем соус! – кричал кальмар-смутьян.
– Соус! Соус! – взревели кальмарьи голоса. Раздались рукоплескания щупальцами.
– Ой, что сейчас будет… – сладко пропел зевака, обмирая от счастья.
– Стройсь! – рявкнул капитан. Восхищенный шепот побежал по толпе: мышкетеры сомкнули цепь.
– За-ря-жай!
Мышкет, как это вам отлично известно, заряжается бешеной мышью, обладающей мощнейшим убойным потенциалом. Мышь забирается в дуло и по сигналу «На абордаж!» с писком бросается на врага, производя опустошение в его рядах, ибо ничто на свете не может устоять перед натиском бешеной мыши.
– Последний раз предупреждаю! – начал капитан.
– Долой майонез, даешь соус! – закричало несколько голосов.
Залп грянул, но Филипп был уже далеко. Он забыл, куда двигался; в нем жило только одно желание, мучительное и неосуществимое – увидеть Аду, увидеть ту, которая его отвергла. По пути ему попадались женщины, молодые и не слишком, хорошенькие и очень хорошенькие, но ни одна из них не была ею, и их улыбки причиняли ему боль, схожую с физической. Экраны обрушивали на него потоки слов, а дромадурово солнце – свои прямые, жесткие, белые лучи. По краю дороги полз нищий в живописных лохмотьях; Филипп обогнал его и зачем-то обернулся. Нищий низко наклонил голову, и все же, несмотря на это, Филипп с удивлением узнал в нем Ромула.
– Ро…
– Тс! – прошипел «нищий». – За нами следят.
– Кто? – тоже шепотом спросил Филипп, убедившись, что улица совершенно пустынна.
– Все, – ответил Ромул. – Не мешай мне, у меня важное дело. Притворись, что подаешь нищему, а не то пиши пропало.
– Что пропало?
– Я пропал, – объяснил Ромул.
Филипп вывернул карманы.
– Вот все, что у меня есть. Ромул, дружище, как же так? Ты хотя бы позвонил мне…
– У меня все хорошо, – прошептал Лиходей, отпихивая от себя бублики. – Убери. Ты думаешь, что я скатился? Ха! Как бы не так!
– Я думал, изготовление фальшивых денег – прибыльное дело, – осторожно сказал Филипп.
– Я тоже так думал. Но деньги лучше иметь настоящие, – загадочно изрек Ромул. – Ладно, Филипп, мне пора, и помни: мы незнакомы.
– …Предоставляем слово почтенному доктору Гнусу, – заворковали экраны. Филипп сбежал вниз по улице; тут ему показалось, что у девушки, выходящей из дома, такие же ресницы, как у Ады, и он загрустил.
– Собственно, вместо меня должен был выступать доктор Пробиркин, – говорил субъект по имени Гнус, краснея и потея, – но поскольку он оказался болен…
Филипп рванул с места, чтобы не слышать. Одним махом он проскочил через несколько улиц и оказался на площади Расцвета – название, которое некоторые члены правительства считали крамольным. Крамольная площадь была заполнена толпой, а посреди ее стоял большой чан с кипятком, к которому мыши-диверсантки подтаскивали поверженных кальмаров. Капитан мышкетеров, краснея от натуги, призывал к спокойствию. Восстание, как видно, закончилось тем, что его подавили, а кальмаров сварили. Филипп обошел чан, где кипели кальмарьи страсти; некоторых бросали туда еще живыми, и они слабо трепыхались в глубине. Ком тошноты подступил к горлу Филиппа, он закрыл глаза и пожелал очутиться подальше отсюда, как можно дальше…
Он шел долго, очень долго; искусственное солнце заходило, очертания теней и их теней – предметов – терялись в мягком сумраке, а он все шел. Мир стал казаться ему слишком огромным, и он начал бояться, что Ада затерялась в нем, и ему уже не найти ее в этой пустыне. Потом он подумал, что мог бы никогда не встретиться с ней, если бы не случайность – ведь мир так велик, и очень мало надежды на то, что двое в нем сумеют найти друг друга. Сердце Филиппа ожесточилось, он и сам не заметил, как полил дождь, а за ним высыпал снег. Город остался позади; Филипп огляделся и увидел, что над головой его, зацепившись за ветви дерева, покачивается желтый шар, и вспомнил это место. Тогда он сел на какой-то пень и решил никуда не двигаться больше. Ему было так плохо, так больно, что хотелось умереть, только бы не чувствовать этой тоски. Падал град, падал снег, красный, зеленый, белый, потом лил дождь, потом вновь подымалась метель и кружила вьюга. Филипп заставил небо плакать, потому что сам он плакать уже не мог. Ада преследовала его как наваждение; облака, ветер, скрипучие голоса ветхих аттракционов – все говорило ему о той, которую он потерял, и ее легкая фигурка белым пятном рисовалась сквозь стену дождя. Филипп поднял руку и распутал нитку, на которой держался шар; тот улетел, и Филипп долго следил за ним глазами. Теперь он остался совершенно один. Дождь тек по его лицу, каштановые волосы Филиппа прядями прилипали ко лбу, и по-прежнему светлая фигура маячила перед ним, мучая и дразня.
– Уходи, – сказал ей Филипп, – я больше не хочу тебя знать.
Но она не уходила, продолжая смотреть на него печальными, бездонными глазами. Филипп поднялся, не чувствуя своего сердца. Волнение перехватило ему горло; он закрыл лицо руками – и тогда Ада, живая Ада шагнула ему навстречу из дождя.
