Сергей Попов - Небо цвета крови
— Деньги у меня есть. Огромная сумма. Очень. Такие суммы ни мне, ни тебе не виделись даже во сне… — докурил, кинул под подошву окурок, засмолил второй, — …в сарае лежат, спрятанные в одной из бочек. Поначалу брал оттуда, отоваривался в Гриме, и всегда у разных торгашей, по возможности расплачиваясь маленькими затертыми купюрами, чтобы не было подозрений. А потом опасно стало — начали много интересоваться, подолгу разглядывать деньги, взгляды кривые кидать. Один раз даже охрана спохватилась, долго по пятам шла с оружием… — наморщил лоб, окунаясь в полустертое воспоминание. С минуту мучил безмолвием, потом продолжил тихо, страшно, беспокойно почесывая правую щечку, будто внутренне боролся с собой, ни в чем не хотел признаваться: — Я их у развилки подождал, а уже темнеть начинало… зима все-таки, ветер поднимался холодный… — опять помолчал, сбил пепел, отвисший на краешке сигареты, — ну, слово за слово, так и сяк — двоих в расход, в общем. Ничего брать, конечно, не стал — рискованно, тела в овраг сбросил, снегом прикрыл, чтобы неприметно было, скрыл следы.
Дин, не прерывая, все слушал, курил, пропадал в утлом табачном дыму, а глаза мрачнели, наполнялись тяжестью, изумлением — ломало изнутри раскрываемое перед ним признание, незнание того, как на все это реагировать.
— И… что потом?.. — сплюнув окурок, опешенно сронил он, тоже вынул следующую сигарету, прикурил с третьей попытки. Руки потрясывались, голос подводил, тонул в глотке. — Что было дальше?..
— Что-что… домой пошел. А мог вообще не прийти. Ради всего того, чего я накупил тогда в Гриме, меня обчистить захотел бы любой, даже самый миролюбивый с виду попутчик, — возобновил рассказ Курт, понемногу вскипая от ненужного допроса, повернул голову — напарник смотрел холодно, отчужденно, как на незнакомца. Догадавшись, что в нем зреют какие-то перемены, — спросил прямо, сузив губы: — Что ты так смотришь на меня? Презираешь насилие? Ах, да… ты же у нас пацифист, черт тебя дери, а мне что делать надо было? Отдать все? Голым остаться? А семья чем жила бы? Святым духом? Божьим словом, а? Скажи?.. Нет, ты скажи, не отворачивайся…
Подошел, выплевывая сигарету, взял Дина за грудки, выбив изо рта недокуренный бычок, и прибавил, брызгаясь слюнями, как бешеный:
— Нет, скажи!.. Я плохой теперь, да?! Людей же убил! А ты сам?.. Сам-то?.. — слова вылетали с языка пулями, но разили не насмерть, а вхолостую, быстро слипались в бессвязный набор жарких восклицаний и вопросов. Дин, утираясь от сухих слюней, вовсе не боялся слышать разгневанного друга, напротив — филантропически жалел в нем эти неосознанные порывы. Даже вырваться не старался — просто стоял, видя перед собой уже не взрослого мужчину, мужа и отца, а скорее оправдывающегося, разбитого обидой мальчишку: то же поведение, поток разрушительных эмоций. А тот все не унимался, плевался обвинениями, старательно выискивая больное место: — Что ты смотришь так?.. А в детском саду!.. А?.. Чей труп там лежал?! Кто его завалил там, а?.. Не ты ли? Нет? Не ты ли, спрашиваю?.. — весь в ярости очертил над головой нимб. — Ты же святой у нас! Заслужил, носи — не снимай! Любимчик бога! Апостол!..
Не вытерпев, Дин отпихнул рассвирепевшего Курта, рубанул сплеча:
— Не путай, Курт: я в людей стрелял, чтобы себя защитить, а ты… — договаривать не захотел, отвернулся. Потом, помолчав, все же решил закончить: — А ты бездумно, как клопов, как вшу какую-то… не раскусив толком намерений, — и дальше: — И бога сюда не вплетай, не надо — грех. Он здесь ни при чем! ТЫ кровью руки мажешь, а не ОН. Потом еще удивляешься, почему бог тебе не отвечает. А действительно — почему же?! Ты сам виноват, Курт. Зверь ты… зверем и помрешь…
Замолчали, враждебно смотрели друг на друга, как кобели, жали кулаки, скрежетали зубами.
Заговорили нескоро. На примирение первым пошел Курт. Сняв с лица гримасу злобы — устало подышал, словно все это время таскал мешки, исторг:
— Можешь меня за это ненавидеть, друг мой хороший, но я не считаю себя виноватым, хоть ты тресни. Не считаю — и все! У меня не было времени, чтобы, как ты говоришь, «раскусить их намерений»… на меня два ствола смотрело. Ты понимаешь это или нет? Два ствола! ДВА! Очередями бы дали — и нет у Клер больше папки, а у Джин — мужа. Рисковать прикажешь? Семью под корень подводить? Разговоры разговаривать? О чем ты, Дин?.. Ты что, в сказке, что ли, живешь до сих пор или забыл, в каком мире находишься? — угрюмо, сдержанно улыбнулся и с осуждением: — Вряд ли ты бы стал с ними о чем-то договариваться, когда на кону твоя жизнь и жизни твоих родных. Еще судишь меня тут…
Дин не полез за словом в карман:
— Я не арбитр, чтоб судить… — наморщился, — все равно, как мне кажется, можно было обойтись без лишних жертв.
— Это тебе так кажется. Тебя там не было, я тебя вообще на тот момент не знал… — окрысился Курт, — и не надо языком чесать не по делу. Здесь мы друг друга никогда не поймем — разными глазами смотрим на все…
Умолкли оба. Несколько минут простояли, не разговаривая.
— Поведаешь хоть, откуда у тебя деньги такие?.. — вдруг поинтересовался Дин, прикрыл один глаз, точно целился. Сам откинул голову, рассматривал небо. То кровоточило, полыхало. — Или не станешь?
Курт шельмовато усмехнулся, но ответил, правда несколько облачно:
— Это по дороге. Заодно будет тема для общения, — затем подступился, какое-то мгновение мялся, извинительно разглядывал налитое открытой неприязнью лицо, потом осмелел и сунул руку. Дин посмотрел на нее с какой-то тоской, потом ударил по тому глазами, все же пожал, но без удовольствия, произнес:
— Ладно, так уж и быть, закрою на все глаза, хотя ты и не заслуживаешь этого… — подчеркнул: — Наверно, — и добавил вопросительно: — Джин-то знает?.. — поправился: — Про деньги, в смысле?
— Знает. Про них знает, но разговор на этот счет с ней не завожу — боится она. Боится, что за ними однажды придут… — пояснил тот, — вот и приходится втайне их брать. А как жить-то? Мало ли что…
— Ну, а если спросит, на что будем новый генератор покупать, что ответим?
— Скажем, что автомат один продадим с магазинами и пулеметные ленты. Нам-то они на что? Крупнокалиберного оружия в доме все равно нет, — отбился Курт и прибавил заговорщицки: — А мы их с собой и так и так возьмем — для отвода глаз, а заодно — на всякий пожарный случай: может, продадим за хорошую сумму, и к тем деньгам не надо будет обращаться. Заодно купим тебе противогаз, раз повод представился.
— Хитришь, значит, — с долгожданной для того улыбкой подметил Дин, и от уголков глаз к вискам потянулись расщепы радостных морщин.
— Приходится, а что поделаешь-то?
— Как действовать будем? — вновь закуривая, поднял вопрос тот.
— Сейчас Джин скажем, что в Грим идем за новым генератором, потом я незаметно заберу деньги, соберемся и где-то через часик отчаливаем, — наметил ход действий Курт, кидая в напарника опасливые взгляды, будто чего-то ожидал, — нормально?
— А чего ж нет-то? Конечно, нормально — поваляться даже успею! — заливистым смешком отозвался Дин и, дососав сигарету, протрубил сипло, с басом: — Ну, пошли тогда говорить, что ли?
И направились к теплице, откуда вылетали тихие разговоры и звонкий хохот.
* * *На ночевку общим мнением решили остаться в четвертом, полностью обворованном товарном вагоне поезда дальнего следования, что прервался на затяжную, растянувшуюся более чем на десять лет остановку по «техническим причинам» всего-то в тридцати минутах от пригородной платформы Хайтвэлли. Или же, если не полениться и вспомнить элементарный устный счет начальной школы, как это достаточно часто делают ради хоть какого-то развлечения и коротания времени не раз идущие таковым маршрутом собиратели и охотники, — ровно одна тысяча четыреста пятьдесят шесть шпал. И всякий, кто проходил этой дорожкой к Гриму — к слову сказать, самой безопасной из всего изобилия имеющихся троп, — в благодарность за кров клал возле последней, шестой, какой-нибудь дар. Да пусть даже пустяк — камешек, монетку там, крышечку от газировки, патрон. Некоторые, особенно признательные, бывало, расщедривались на консервы и воду, выцарапывали на рельсах свои имена, пожелания и напутствия другим постояльцам. Так вот и закрепился за этим местом в народе негласный обычай, ритуал, пока еще никем не нарушающийся, потому что свято и истово верили: уйдешь, не сказав «спасибо» — и больше здесь уже никогда не пройдешь. В любом случае храбрецов, отважившихся на такое вероломное кощунство, еще не находилось ни среди простых вольных путников, ни в бандитском стане, как известно не считающимся ни с какими моральными устоями, ни в обществе «Варанов» — те в особенности не скупились на языческие подношения, насыпали горы гильз, точно золота.
Помимо всего прочего, в рассказах многих странников фигурировали случаи встреч с так называемой «провожатой» — одинокой безглазой старушкой, машущей вслед мертвому составу. Однако очевидцев, всецело глаголющих: «Видел своими собственными глазами, как тебя сейчас перед собой!» — не объявилось ни одного. Да, в общем-то, оно и неудивительно: мастеров на пустой треп в округах немало, а выдумщиков, кому чудится разная чертовщина, — еще больше. Следует вдобавок упомянуть о невероятном фольклорном обилии прозвищ, посвященных этому всеобщему убежищу. «Счастливая тысяча», «Дорога 14/56», «Железная долина», «Проход удачи» — вот тот малый список, крутящийся на языке едва ли ни у каждого человека в Истлевших Землях. А родное название — Вествильская железная дорога, соединяющая, собственно, сам Вествиль — незаселенный город далеко на юге — и Нелем — логово фракции «Бесы», — медленно, но верно вымывалось из памяти людей, слышалось отныне все реже и как-то вскользь…
