Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки
Она подошла совсем близко, и Михаил, резко вытянув руку вперед, скинул с ее головы капюшон. Рита ошарашенно замолчала.
— Никогда, — сказал он, — не прячь свои волосы. У тебя чудесные длинные волосы.
Они оказались собраны в конский хвост и прихвачены уродливой бархатной резинкой. Михаил поморщился. Он обхватил резинку двумя пальцами и потянул. Она легко заскользила вниз. Лишь несколько тонких волосинок запутались в ней и порвались.
— Вот так, — выдохнул Михаил. Одной рукой он укладывал Ритины волосы так, как нравилось ему, а резким движением другой руки отшвырнул прочь резинку. Она упала на рельсы, и Рита почти сразу перестала видеть ее в предутренней темноте. — Теперь ты красива, как Снежная королева.
Рита хотела поправить волосы затянутой в перчатку рукой, но Михаил не позволил, задержав руку на полпути. Он любовался наброском, который вышел у него: любовался, как художник. Ее бледное после бессонной ночи лицо почти сливалось с белым фоном: снег густел, скрывал поезда, рельсы и даже здание вокзала превратил в смутную расплывчатую тень. Глаза Риты казались серыми, как зимнее небо. И тушь не была уже такой четкой — возможно, ее унес с собой тающий на ресницах снег.
Только губы, крашенные ярко-красным, смотрелись на этом утонченном лице неестественно и даже нелепо. Смотреть на них Михаилу было почти так же неприятно, как на оптическую иллюзию, когда часть картинки будто бы отрывается от остального изображения и плывет над ним сама по себе.
Михаил никогда не любил оптических иллюзий. Музей Дали в Фигерасе стал для него худшим местом на земле, камерой пыток. Он поехал в Испанию, как только начал прилично зарабатывать, и сбежал, не дав своей спутнице (он пытался вспомнить, как ее звали, но безуспешно) насладиться Авраамом Линкольном, в лице которого скрывалась обнаженная женская фигура. Дали играл не по правилам и победил. Михаила едва не вырвало. Они вышли на пыльную городскую улицу, залитую жалящим солнцем, и около двух часов дожидались у автобуса свою экскурсионную группу. Но солнце — видит бог — Михаил выносил гораздо легче, чем игру не по правилам. Солнце честно и жестко выполняло свою работу.
Риту нужно было привести в порядок.
Михаил наклонился и поцеловал ее в губы. Рита вздрогнула и слегка подалась назад. Предугадав ее движение, Михаил положил ей на затылок руку и слегка нажал, подталкивая к себе. Ладонь ощутила нежное, шелковистое полотно разглаженных волос: теперь и на ощупь Рита была так же хороша, как и на вид.
Он целовал ее долго и жадно, почти не работая языком, но тщательно проводя губами по губам, и остановился только тогда, когда перестал чувствовать химический вкус ее помады. Михаил отстранился и замер, обхватив лицо Риты ладонями. Он стоял, внимательно вглядываясь, даже прищурив один глаз, а она замерла, будто охваченная ужасом жертва.
Рите и правда было страшно.
Полчаса назад она бежала к вокзалу, чувствуя, что опаздывает, а мокрый снег летел в лицо, мешая смотреть и уничтожая макияж. На голову пришлось надеть капюшон и волосы схватить резинкой, чтобы мокрые пряди космами не висели вокруг лица…
А потом Вестник напугал ее своими странными жестами: тем, как снял капюшон с ее головы, и наклонился, и сдернул резинку с волос.
Поцелуй вызвал у Риты жгучий протест. Вестник пах табаком и слишком сладкой туалетной водой с оттенками южных специй. Он грубо прижимал ее затылок. Он слишком сильно двигал губами, так что под ними что-то чавкало. А главное — она до сих пор не была уверена, хочет ли поцелуя.
Оторвавшись от Риты, Вестник встал, пристально глядя ей в лицо, и его ладони тисками сжимали ее голову с двух сторон, так что Рита ощущала себя заготовкой в токарном станке.
Ей было страшно, потому что она поняла, что человек, стоящий перед ней, совершенно непредсказуем, и в этой непредсказуемости ей виделось мало веселого.
А он, не переставая прижимать ладони к Ритиному лицу, подушечками больших пальцев стер остатки помады с ее губ, и в этом было что-то от художника, вносящего последние штрихи в пастельный набросок. Это были сильные, уверенные нажимы. Рите стало от них чуть-чуть больно, но Вестник уже отпустил.
— Ты такая красивая, — с чувством сказал он, а потом нежно поцеловал ее в щеку и отставил в сторону правый локоть, предлагая хвататься за него.
3Тут же и перрон перестал быть пустым: подошла электричка, и черно-белое, заполненное снегом, но одновременно пустое пространство заняли плотные, темные кляксы людей.
Теперь Вестник и Рита не были двумя чудаками, стоящими под густым снегом на пустом перроне. Теперь они, как и все, под руку и склонив головы, чтобы снежинки не били в лицо, брели к зданию вокзала. Со стороны Вестника Рита чувствовала тепло и инстинктивно жалась к нему, словно кошка к батарее.
Вестник молчал, от этого становилось спокойнее. Рита подумала, что могла бы идти так очень долго. Она шла бы под снегом и, наверное, научилась бы в конце концов гордиться тем, что красива, как Снежная королева, если бы не смутная тревога. Не за себя. Почему-то за Сашу.
Она стала раздумывать, откуда же могла возникнуть такая тревога, и даже слегка наклонила голову набок, будто пыталась услышать ответ в собственной голове.
Плотно застегнутая в пуховик низкая толстая женщина, каких много в каждой толпе, толкнула ее под локоть, Рита покачнулась, крепче вцепилась в Вестника и только тут поняла, что он что-то говорит.
— Что? — растерянно спросила она.
— Я спрашиваю, куда бы мы могли пойти?
Рита замолчала, не зная, что ответить, и чувствуя, как в груди у нее поднимается ощущение вины пополам с легким холодноватым страхом, которые всегда возникали, когда на экзамене она вытягивала билет, ответ на который знала смутно.
Вестник был жесток. Он внимательно смотрел на нее, и, как только почувствовал, что Рита не находит ответа, спросил:
— Может быть, пригласишь меня к себе?
Рита споткнулась, отшатнулась в сторону — может быть, нога ее наступила на комок смерзшегося снега, — но Вестник не отпустил ее от себя, локтем прижал Ритину ладонь к своему горячему боку.
— У меня же муж… — шепнула Рита. — Дома.
— И он…
— Нет, он для меня ничего не значит. Мы чужие люди, просто живем в одной квартире. Для меня это просто неудобно — вот так вот приводить…
И тут она вспомнила исхудавшее Витино лицо и непроизвольно подумала, что хорошо было бы оказаться сейчас дома. Выяснить, почему он не пошел на работу и не болен ли он…
— А еще у меня дочь, — добавила она и почти обрадовалась тому, что нашла такой весомый, такой неопровержимый аргумент. Что-то, связанное с дочерью, ее тревожило, и Рита пыталась понять, что именно, но Вестник снова перебил:
— Тогда давай я отвезу тебя в особенное место.
Они зашли в здание вокзала. Вестник отряхнулся сам, потом стал смахивать снег с Ритиных волос — даже уже не снег, а крупные капли талой воды.
Рита тоже сделала несколько вялых движений рукой, потом снова взяла его под локоть. Перед ними был подземный переход — с низким потолком, выщербленным бетонным полом и стенками, обитыми мрачным гофрированным железом, кое-где расписанным граффити.
Ступая на первую ступеньку, Рита подобрала свободной рукой полы длинного пальто. При этом она взглянула вниз, и переход показался ей таким темным и низким, что она запаниковала. Ее голова стала поворачиваться к ярко освещенному холлу перед кассами, но тут какой-то голос словно сказал ей прямо в ухо: «Не оборачивайся». Это было похоже на игру в Орфея: оглянешься — никогда не поднимешься наверх из темных глубин.
Она не смогла. Уж если Орфей не смог, что было говорить о простой преподавательнице английского? Рита обернулась к свету, и ощущение у нее было как у тонущего, который в последний раз вырвался на поверхность и вдохнул полную грудь свежего, влажного морского воздуха.
Она почти поняла, почему беспокоится о Саше, но времени додумать эту мысль до конца у нее опять не хватило.
Ритина нога подвернулась. Рита обрушилась на ступню всем весом, чувствуя резкую боль, а еще — как слабнут колени и как все тело кричит: упади, упади, только не нажимай больше. Но Вестник поймал ее, не дал упасть, и, прежде чем Рита перенесла вес на правую ногу, ей пришлось опереться на больную левую, и в глазах от боли потемнело. Когда сознание прояснилось, оказалось, что они уже внизу, в подземном переходе, и Вестник держит ее на руках.
— Смотри-ка, — сказал он, весело подмигивая, — за тобой глаз да глаз. Ну ничего, буду носить тебя на руках до конца твоей жизни.
— Не надо, — слабо запротестовала Рита, пытаясь встать на ноги, но он прижал ее к себе и не отпустил. Ее ненакрашенные губы прислонились к шершавому драпу пальто, нос вдохнул терпкий запах влажной ткани, и вдруг этот слабый запах показался Рите удушающим. Она закашлялась и отодвинула лицо.
