Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки
Рита замолчала и стала вспоминать. Она перевезла к себе бабушку двенадцать лет назад, когда Саше было четыре. Все началось с маминого звонка. Мама звонила из Пскова: она жила там с Ритиным сводным братом и его семьей.
— Тетя Зоя сейчас звонила, — рыдала она в трубку. — Маме плохо совсем. В больницу отвезли. Зоя говорит: утром пришла, дверь никто не открывает. Позвала там кого-то, взломали дверь, мама на полу лежит, не двигается. Даже сначала подумали, что мертвая. Отвезли в район, а она не слышит ничего… И не соображает…
Мама в трубке захлебнулась слезами и застонала.
Ритина бабушка всю жизнь прожила в деревне и наотрез отказывалась переезжать к родственникам. И по телефону никогда не звонила, так что мама приспособилась держать с ней связь через соседку тетю Зою.
— Надо ее забирать, — сказала Рита. Она любила бабушку, и лета, прожитые в ее уютном деревенском доме, отозвались в памяти приятной ностальгией по детству.
— Ой, надо, надо, — мама на псковском конце провода проглотила слезы. — Вот сижу и думаю: надо забирать… Только мы-то… Мы-то как? У нас две комнаты да ребенок у Костика. А вас трое на трехкомнатную. Как ты, Рит?
Рита забрала бабушку к себе. Она прожила в маленькой комнате их трехкомнатной квартиры десять лет, ничуть не напоминая того человека, к которому Рита прибегала за утешением и помощью в детстве.
А однажды, лет через шесть после переезда, напугала ее до смерти — напутала тем, что оказалась такой же, как Саша.
Рита пришла домой и услышала странный звук: полусвист-полузвон, который бывает от большого числа работающих электроприборов и от свитых в клубок проводов. Она скинула туфли и быстро прошла в квартиру, стараясь понять, откуда звук. Но гудение разливалось повсюду.
Рита открыла дверь в бабушкину комнату и увидела бабушкин карий взгляд в золотистых ресницах — тот самый взгляд, который встречал ее когда-то по утрам и был связан с запахом парного молока, чистой скатертью, вкусом майского меда на свежей булочке, липовым чаем или малиновым вареньем. Так смотрела бабушка из Ритиного детства. Совершенно здоровая бабушка.
День за окном был хмур, но комната была заполнена золотом солнечного света. Десятилетняя Саша кружила вокруг бабушки в полосах прозрачного шелка, и ноги ее временами не касались пола.
Саша смеялась, в бабушкиных глазах плескалось счастье. Она увидела внучку, приоткрывшую дверь, и прижала палец к губам.
Рита закрыла дверь, отпрянула от нее и прижалась спиной к стене. Сердце ее колотилось, и сглотнуть получилось не сразу, словно Рита вынырнула из кошмарного сна.
Она отказывалась верить тому, что только что увидела, однако заглянуть за дверь снова ей было страшно.
К вечеру бабушкины глаза снова померкли, но время от времени Рите казалось, что за темнотой плещется живое, обманчивое золото.
Рита лежала в кладовке, на коленях у монстра, и прислушивалась к себе. Ей казалось, что сквозь затхлость пробивается свежая нотка знакомого сладкого запаха. Это было малиновое варенье. Чем больше Рита принюхивалась, тем больше убеждалась: да, малиновое варенье.
— Наверное, Витя был прав, — продолжила она. — Наверное, я была не готова, что у меня появится Сашка. Мне и было-то тогда девятнадцать. Вите побольше, но мне-то — девятнадцать. Я уставала, он упрекал меня за слабость. Мы как-то не смогли друг друга поддержать. Стали ругаться, и все развалилось… Я бы развелась еще лет десять назад, но я не могла жить с Сашей и бабушкой, я боялась остаться с ними одна.
Запах варенья усилился. И еще запахло чаем с липой. Рита стала засыпать: обняв монстра, поджав ноги к груди, касаясь коленями и лбом его живота. Комната начинала кружиться, стоило ей прикрыть глаза, и от этого слегка мутило. Как будто тело наконец расслабилось, и отпускало многолетнее опьянение.
Рита уснула прямо в кладовке, на коленях у домашнего монстра. Она твердо знала, что ей нельзя проспать. В восемь двадцать три она планировала быть на вокзале.
5Рита не проспала. Лежать на коленях у кладовочного монстра оказалось очень неудобно, и около шести утра она проснулась от боли в шее и в боку.
Пыльный медведь растаял.
Рита лежала на полу, прижавшись затылком к острому углу ящика с инструментами и подмяв под себя старый фотоальбом.
Это было дико — проспать всю ночь в кладовке, но как бы то ни было, Рита чувствовала себя отдохнувшей и словно бы ожившей.
Она встала и отправилась в ванную, приводить себя в порядок. В конце концов, ей предстояло идти на свидание, о котором она же и просила, и не вина Вестника, что Рита больше его не хотела.
Вестник был человеком, и отнестись к нему нужно было по-человечески. То есть прийти и сказать, что она не может. По крайней мере сейчас, сразу. И оставалась еще вероятность того, что Вестник ей на самом деле понравится. Тогда с одиночеством будет покончено.
Рита вымыла и тщательно уложила волосы, перетряхнула косметичку в поисках лучшей косметики, долго раздумывала над духами и выбрала тонкие, свежие, едва уловимые.
Потом вышла в коридор и вдруг наткнулась на Виктора. Она смотрела на него, словно бы не узнавая. Этот ссутулившийся, исхудавший человек мог быть принят за Виктора только потому, что вышел из его комнаты в восьмом часу утра в растянутой футболке и домашних потрепанных штанах.
Рита помнила его другим: раньше он был стройным, но не худым, и казался выше, потому что ходил, подняв голову и расправив плечи. Тогда он был похож на Теда Нили, а теперь казался Майклом Дугласом последних лет: постаревшим, со складками кожи, висящими под подбородком, жестким ежиком седеющих волос и немного сумасшедшим взглядом. Рита опустила глаза и при взгляде на его ноги почувствовала еще большую жалость. Ступни его казались совсем плоскими, точно истончившимися, стертыми… И еще он начал носить очки — с прямоугольными стеклами, в темной, массивной оправе из дешевой пластмассы.
«Сколько же я его не видела?» — подумала Рита, и мысль о том, что это был какой-то немыслимо длинный промежуток времени для людей, живущих в одной квартире, ужаснула ее. Ужаснула еще и потому, что Виктор мог быть серьезно болен. По крайней мере он выглядел серьезно больным.
Впрочем, все это могло подождать. Рита хотела разобраться с Вестником. Потому что, хоть Кейдж и был гораздо хуже Траволты, постаревший Дуглас не шел с ним ни в какое сравнение.
— Привет, — сказала Рита. — С добрым утром.
— Привет, — ответил Виктор, и его голос прозвучал неожиданно сипло, точно он долго им не пользовался. Рита подумала, что если бы кладовочный монстр говорил, то у него был бы как раз такой, пыльный и блеклый, голос.
— На работу? — спросила Рита, отчаянно ища тему для разговора, потому что — она же ясно это помнила — раньше они всегда подолгу разговаривали, даже когда начали ругаться и злились друг на друга.
— Нет, — и Виктор выдавил некое подобие пыльного смешка. — Прогуливаю.
Потом взглянул на жену еще раз, развернулся и скрылся в комнате. Тихо стукнула, закрываясь, отделанная дубовым шпоном дверь. Рита вспомнила, во сколько им обошлись двери, и в глубине ее души шевельнулось неясное сожаление о временах, когда они были семьей, вместе делали ремонт и могли поссориться из-за цвета обоев. В этих ссорах — тогда — мелькало что-то обнадеживающее, потому что в конце концов они таки выбирали то, что всех устраивало.
Часы тикали и жгли запястье: Рита взглянула на них и поняла, что может опоздать к электричке.
Нервным, торопливым жестом она закинула за спину прядь длинных нарощенных волос, которые Виктору совершенно не понравились.
Он очень удивился и расстроился, увидев жену. Длинные, безжизненно висящие у лица пряди делали ее похожей на потрепанную русалку. Волосы были так светлы, что Виктор сначала подумал о седине. В глазах у Риты появился лихорадочный болезненный блеск, руки все время двигались, словно жвальца вечно голодного насекомого. И она похудела — даже не то чтобы похудела, потому что никогда не была толстой, — а просто стала более острой, более жесткой. Совсем не похожей на ту, на которой Виктор когда-то женился.
Они были когда-то забавной парой. Ей — восемнадцать, ему — двадцать два. Он — длинноволосый, с бородкой, вечно одетый в нелепые широкие рубахи, а она — короткостриженая, в джинсах и очень маленькая. Виктор рядом с ней смотрелся сильным мужчиной, это было очень приятно. Они вечно болтались вместе: с утра до вечера, держась за руки и целуясь почти постоянно. Целуясь, когда он не играл на гитаре, а она не подпевала, и Виктор подумал: как же давно они вместе не пели, и вспомнил ее приятный низкий голос.
Потом — Саша, свадьба, вечная усталость, страхи и бабушка. Бабушка с инсультом, которая отняла у Риты последние силы. Саша выросла и стала отдаляться — и порой ему казалось, что слишком резко даже для подростка, словно была еще причина, которой он не мог понять. Рита устала и разучилась быть прежней Ритой. Так он остался один.
