Кристина Тарасова - Карамель
И теперь, расправив руки и приготовившись к вершению закона, я лежу навзничь и думаю о том, что делать мне и нечего, податься мне и некуда. Возможен ли выход из этой клетки? Я медленно поднимаюсь и осматриваюсь — вагон близ здания примыкает к нему, образуя букву «Г», за которой следует очередная решетка.
— Что тебе надо? — слышу голос за спиной.
Резко оборачиваюсь и замираю — млею от мысли, что это некто из охранников, но передо мной старик — с седыми длинными волосами почти до плеч и морщинистым лицом, щеки гладко выбриты, бакенбарды застилают дряхлые щеки. На мужчине полосатая пижама, в руках несколько деревянных коробок.
— Я потерялась, — отвечаю я невнятно. — Я запуталась.
— Ты бежала? — Старик делает шаг ко мне навстречу. — Куда?
Признаться, после первого вопроса я рассчитывала на второй: «от кого?».
— К другу. Я первый раз здесь. Я с…
— Поверхности, — заканчивает за меня старик. — Я вижу, откуда ты. Я знаю, от кого ты бежишь.
— Пожалуйста, помогите… — прошу я, оглядываясь.
Он кивает и зовет за собой, влечет рукой, махая в мою сторону и бегло роняя глаза на мою персону — перепачканную и заплаканную. Перед дверьми он опускает коробки и запускает меня через выцветшую дверь желтого цвета, крашенную множество раз и пахнущую ацетоном. Крики преследователей доносятся откуда-то со стороны; затем грохот и скрип металла — калитки.
— Что это за место? — интересуюсь я.
— Мой дом, — спокойно отвечает мужчина.
— Но здесь вагоны… — с не понимаем и, судя по всему, неуважением отзываюсь я. — Тут еще склады?
— До работы идти недолго, — отшучивается старик.
Мы идем по узким коридорам.
Смотрю на рваные обои, на сколы углов арок, что переводят нас все в новые и новые комнаты, на коробки, стоящие друг на друге в переходах; мебели практически нет, а если есть — потрепанная и старая. Наконец останавливаемся: старик достает связку ключей и начинает перебирать их для двустворчатой двери, на которую я смотрю; резьба у нее красочная, рисунок красивый, но вот цвет — уродливо коричневый, изувеченный временем.
— Кто вы? — раздается позади нас.
Я оглядываюсь — в углу комнаты, на простынях сидит женщина, на руках у нее маленький ребенок меньше года — сморщенная головка выглядывает из-под грязных пеленок, от которых разит стиральным порошком. Я теряюсь, не понимая, кому адресован вопрос, на что женщина хмурится.
— Меня зовут Карамель, — отвечаю я, чтобы смиловать ее взгляд, но незнакомка начинает причудливо вздергивать плечами и смеяться. — Я сказала что-то забавное?
Она видит мой обыкновенный прищур — язвительный, колющий, режущий; интонация с расположенной на беседу сменяется на обыкновенно злую.
— Все вы рано или поздно приходите сюда, — говорит она, и вдруг ребенок начинает плакать — хлюпанье от пеленок сменяется оглушающим визгом.
Старик зовет меня, выводит из комнаты. Я, глядя на женщину, следую за ним — слова ее предпочитаю пропустить мимо ушей. Прежде, чем оказаться на платформе, мы поднимаемся по лестнице — этаж за этажом; вдруг! улица. Я смотрю на низкорослые здания, которые ступеньками уходят ввысь дальше — что за отшиб?
Вижу, как на соседней платформе появляется Серафим — озирается по сторонам, зовет, замирает и хватается за голову, после чего резко оборачивается и замечает меня.
Я выкрикиваю его имя и бросаюсь навстречу.
— Здесь! Я здесь! — взвизгиваю и бегу; он бежит также — пересекает мелкий мосток-отросток: мы рядом.
Я кидаюсь к нему на шею и обнимаю, тепло разливается по венам и ударяет в голову. Тут же отстраняюсь и ругаю себя — что за дикость? Сумасшедшая! Разряды проносятся по телу, и я испытываю странное, неизвестное мне ранее чувство. Тепло разливается по рукам, ногам, циркулирует в голове и греет меня. Но такого быть не должно, Карамель-Карамель, причитает внутренний голос и заставляет подумать о Ромео, к которому за столько времени вместе я не смела даже притронуться пальцем. В мыслях у меня всплывает его образ — мальчик, защитник, однокашник, единственный; перед глазами мы в той чертовой забегаловке на Золотом Кольце: касание его руки и держащегося в ней полотенца током бьют по воспоминаниям и заставляют позабыть их.
Я быстро оглядываюсь — старик, что привел меня, исчезает.
— Как ты вышла? — спрашивает Серафим, и взгляд его очерчивает всю меня. — В порядке?
— Да-да, не волнуйся, — с улыбкой отвечаю я и стремлюсь рассказать еще. — Меня привел какой-то мужчина, я попала к нему домой. Он помог мне, представляешь? Просто так помог!
На эмоциях слова мои запинаются с огромной скоростью друг за друга. Я кидаюсь обратно — к двери, через которую меня вывели, но она оказывается заперта. Растерянно веду плечами и пробую открыть еще раз, смотрю на юношу и озвучиваю свои мысли. Что мы теперь будем делать, если попасть обратно нельзя?
— Вот не знаю… — протягивает парень, — ты же у нас самая умная; действуешь, как хочешь. Ты и скажи.
— Не злись, — почти смеюсь я, поняв обращение в виде шутки. — Главное, что мы оба целы и теперь вместе.
Смотрим на вывеску здания, рядом с которым остановились — «Школа Южного района». Я удивляюсь петле, которую мы умудрились совершить, оказавшись в ином районе с момента остановки. Признаюсь, что здесь пребываю впервые.
— Ты живешь в Новом Мире… — начинает причитать Серафим.
— Но это не мой мир, — срывается у меня с языка.
Ничего, кроме пары точек Нового Мира — а именно школы Северного района, Золотого Кольца, дома и единственного офиса, — посещаемых мной в Новом Мире, не было мне знакомо и ведомо; я не посещала другие районы, дабы лично убедиться в словах, извергнутых из чужих ртов, которые в красках расписывали мне плюсы и минусы тех или иных мест. Я верила каждому улавливаемому от них слову и придерживалась внушаемых мне взглядов. Школу Южного района я представляла грязным сараем, пригодным разве что для утилизации отходов вместе с самим зданием, но сейчас передо мной предстало достаточно хорошее, конечно, не так официально оформленное, но очень уютное заведение со свежим ремонтом — только крашенное, обложенное новыми плитами; низкое и не крупное, но для района бедняков — выше их уровня на целую голову и дальше.
Представляю, каково удивление Серафима на мою неосведомленность. Больше других лицо мое мелькает на экранах и в репортажах, больше других я рассказываю о структуризации и работе всего Нового Мира, включая каждый район его по отдельности, но воочию ничего из этого наблюдать я не смела — книги и слова служили моими глазами, но понапрасну.
И вдруг к нам приходит вой сирены. Нарастающий гул ее пробирается через пузатые здания и проскальзывает по улочкам, столкнувшись с нами лицом к лицу. Предполагаю, что тревогу подняли из-за устроенного побега, и персоны наши отныне находятся в розыске. Несколько машин проносятся в соседнем квартале — в паре высоток, и я знаю, что автомобили для этого района чужды, ибо содержание их и дорогостоящая эксплуатация — непозволительная роскошь для местных жителей. Со смехом я наблюдаю за толстыми, низкорослыми домами Южного района; Северный вмещал в себя только точенные, острые, худые здания. Единственный мост, уводящий к центральным домам, оказывается перекрыт решеткой, однако мы все равно подбегаем к ней и дергаем несколько раз — действительно закрыто. Подумываю, что это для учеников, которые могут сбежать во время уроков.
Мы не успели покинуть это место, и теперь я не знаю, что вообще возможно предпринять. Тычу пальцем по направлению ближайшей крыши, которая находится ниже нас и от которой отходит несколько мостков, обращаю внимание и говорю, что если окажемся там — сможем уйти. Но Серафим еле слышно говорит — словно самому себе — «Опасно, опасно», и я не понимаю его слов. Отдергиваю за руку и прошу посмотреть на себя, уговариваю его начать действовать, пока те машины не обнаружили нас и не схватили в свой плен кожаных сидений.
— Я должен спасти тебя, а не еще больше покалечить, — повторяет раз за разом юноша, и лицо его печатью замирает с отчаянный взглядом.
— Скоро это сделает кто-нибудь другой, — рычу в ответ я.
— Нельзя просто так прыгать с крыши на крышу, Карамель, — обращается ко мне Серафим интонацией, свойственной людям, которые любят свои знания ставить превыше других. — Ты переломаешь себе все кости.
— Ты не можешь знать наверняка, — спорю я с его утверждением.
— Черт возьми, Карамель! Я не первый день живу, не первый раз в Южном районе и знаю, о чем говорю.
Он талдычит мне о том, что я позабыла в какой момент все это перестало быть игрой — глупым побегом, наигранными речами до этого и захватывающей погоней; это не игра, и ничего по представлению моему случаться не может.
Сигнализация завывает еще сильней — машины приближаются.
