Йен Макдональд - Дом дервиша
Он понял, что мать стоит за спиной, только по прикосновению к руке.
— Что происходит? — спросил Джан. Собственный голос показался тихим, как у ящерицы. Мать присела на корточки рядом с ним и прижалась губами к самому уху. Когда она заговорила, то Джан не только услышал слова, но и почувствовал, как губы щекочут ухо.
— Джан, милый, мы теперь европейцы.
Джан бежит через тихие коридоры дома дервиша. Он знает, откуда открывается самый лучший вид на мир за пределами дома. Взбегает наверх на террасу. Там пахнет нагревшейся на солнце деревянной садовой мебелью и увядающей геранью. Джан поднимается на цыпочки, чтобы выглянуть за шаткое деревянное ограждение. Родители заперли его в мире шепотов, но никогда не думали, что он может попросту упасть с террасы. Он видит дым, поднимающийся между кружащимися аистами. Дыма не так уж много. Это на проспекте Неджатибей, как он и думал. Потом его пальцы вцепились мертвой хваткой в балконные перила. Воздух над площадью Адема Деде наполняется мелкой рябью, похожей на вихрь пыли или рой саранчи. Стая ройботов размером с насекомое несется на средней высоте, огибая фонари и электропровода, сливаясь в бурный поток между близко стоящими многоквартирными домами. Джан возбужденно колотит кулаком по ограждению. Любому девятилетнему мальчику нравятся роботы. На его глазах ройботы прямо в воздухе поворачивают и текут по крутому спуску Киноварного переулка, как вода по камням. В открытом небе над крышами, служившем танцевальным залом для аистов, ветер пересилил бы нанотурбодвигатели ройботов и рассеял бы их, как пыль. Джан замечает один рой внутри другого, поток внутри потока, странные течения, фрактальные формы, самоорганизующиеся общности. Господин Ферентину научил его видеть кровь под кожей мира: простые правила, состоящие из еще более простых, которые формируются в кажущуюся сложность величия.
— Обезьяна! Обезьяна! — кричит Джан Дурукан, когда хвост роя исчезает в закоулках Киноварного переулка. — За ними!
В темном уголке столовой что-то шевелится и снует за затейливой резьбой перегородки на террасе. Из закоулков и трещинок вылезают, катятся и ползут маленькие механизмы. Катящиеся шары соединяются, превращаясь в бегущих крабов, ползучие существа с несколькими конечностями сплетаются, становясь лапами. Фрагмент за фрагментом разрозненные куски сами собой соединяются, пока не встает на место последняя деталь, и тогда пластиковая обезьянка прыгает вверх на балконное ограждение, цепляясь за него лапами и хвостом, и поворачивает усыпанную сенсорами голову в сторону хозяина.
Джан вытаскивает из кармана компьютер из смарт-шелка, разворачивает его и открывает тактильный экран. Он сгибает палец. Робот-обезьяна резко дергается. Джан тычет пальцем, и робот делает огромный скачок на линию электропередач и несется галопом, цепляясь всеми конечностями, чтобы пружиной прыгнуть на противоположный балкон, где соседка-грузинка упорно развешивает сушиться свое нижнее белье. Выше и выше. Джан видит, как обезьяна сидит на перилах: темный силуэт на фоне неба.
Игрушечные битботы Джана не могут сравниться с полицейскими роботами, стаей пролетевшими мимо него, но благодаря господину Ферентину их технические характеристики намного превышают заводские параметры. Джан кликнул на иконку с изображением Обезьяны. Его битботы могли перевоплощаться в Птицу, Змею, Крысу и Обезьяну. Из этих четырех элементов они воссоздавали город, от которого мальчик был отрезан. Он видел мир их глазами. Джан возбужденно хихикает, пока, следуя за картинкой с многочисленных сенсоров Обезьяны, несется по крышам, маневрируя в лабиринтах антенн и проводов, перепрыгивая через целые пропасти между стоящими по соседству соседними конаками. С помощью карты и камеры, передающей картинку в режиме реального времени, Джан направляет взгляд сквозь крыши старого разрушающегося района Эскикей. Такое мог сделать только мальчик. Он немного супергерой, немного спортсмен-экстремал, немного трейсер,[9] немного ниндзя. Это самая увлекательная компьютерная игра. С одних перил на другие, потом на столб, а потом, цепляясь всеми четырьмя лапами и хвостом, слезть вниз по пластиковой вывеске «Альянс Страхование». Джан Дурукан прибывает на место взрыва, вися вниз головой на хвостике гигантской буквы «С».
Сплошное разочарование. Не такой уж и большой взрыв. Подъезжают скорые, пожарные и полицейские машины с включенными мигалками, а также съемочные группы, но трамвай почти не выглядит поврежденным. Джан сканирует толпу. Лица, камеры, лица, камеры. Одно лицо среди толпы зевак он узнал: тот парень с крысиным лицом, который переехал в пустующее крыло старого дома, у него еще брат уличный судья или что-то типа того. Сначала Джана возмутило их незаконное вселение. Пустые комнаты, полные пыли и голубиного помета, были его неразведанной страной. Сперва Джан подумывал отправить Обезьяну, единственного своего агента, у которого есть руки, передвинуть вещи, притворившись, что это духи потревоженных старых дервишей, но Крысиная Морда может устроить ловушку на озорную Обезьяну и схватить ее прежде, чем та развалится на отдельные элементы и ускользнет. Наблюдение было игрой.
Крысиная Морда старается сбежать. Он чуть было не начал драться со здоровым мужиком в белой футболке. Что это он делает? Выглядит так, словно увидел привидение. Теперь он пробирается сквозь толпу. Если роботы, изучающие место преступления, заметят его, то выпустят свои жала. Будет весело. Джан все еще желал зла Крысиной Морде и его братцу-кади,[10] вторгшимся в его священное пространство. Нет… ему удалось сбежать.
Обезьяна отцепила хвост от стойки, приготовившись прыгнуть обратно на крыши. Ничего интересного, чтобы запустить в Сеть. Тут Джан замечает какое-то движение в районе вывески «Коммерцбанка» на здании слева. Там что-то есть. Обезьяна поворачивает напичканную сенсорами голову и увеличивает изображение. Щелк-щелк-щелк. Какое-то движение, блеск пластика. Потом размытые движения складываются в единую картинку.
Джан задерживает дыхание. Он смотрит на морду такой же многоглазой обезьяны-робота. В этот момент голова обезьяны поворачивается, глаза-камеры из смарт-пластика расширяются, фокусируются, и вот уже обезьяна уставилась прямо на него.
Кондитер Лефтерес любил говорить, что все греки в Эскикей поместились бы в одной чайной. А сегодня они поместились и вовсе за одним столом.
— Вот и он!
Георгиос Ферентину идет вразвалочку через площадь Адема Деде. «Площадь» — слишком громкое название для того, что выглядит как расширение улицы, идущей мимо текке ордена Мевлеви.[11] Старый общественный фонтан расположен в стенной нише, но воды там нет с незапамятных времен, никто в Эскикей уже и не помнит, когда он работал. Места хватает, чтобы разместились две чайханы, киоск Айдына на углу переулка Украденных кур с впечатляющим выбором русских порножурналов, которые прицеплены бельевыми прищепками к тенту, «Наномарт» Арслана, «Развивающий книжный», специализирующийся на ярких книжках для младшего школьного возраста, и художественная галерея «Той Женщины». Айдын, распространитель порнографии, пьет утренний чай в чайхане «Фетхи Бей» на шаткой лестнице в брошенной части дома дервиша. Площадь Адема Деде слишком мала для двух чайных, но она достаточно большая для конкурентов.
— Жара, — хрипит Георгиос Ферентину.
Он обмахивается заламинированным меню. Заказ неизменен, как камни собора Святой Софии, но Бюлент, владелец чайханы, всегда выкладывает меню. Этот дешевый ублюдок Айкут через площадь никогда себя этим не утруждает.
— Снова.
Он сильно потеет. Георгиос Ферентину — огромная туша, насаженная на миниатюрные ноги танцовщика, поэтому всегда кажется, что он раскачивается на детских качельках. Никто из его товарищей по чайхане никогда не видел, чтобы на нем было надето что-то, кроме брюк с высокой талией и белого хлопчатобумажного пиджака, который на нем и сегодня. Ну, может быть, шляпа в самый разгар лета, как в ужасном двадцать втором году, а еще, когда солнце садится и светит через прореху в небе над Киноварным переулком, пара крошечных темных очков, из-за которых его глаза превращаются в две черные изюминки. А когда (правда, с каждым годом все реже и реже) над площадью Адема Деде кружит снег, и любители чая вынуждены прятаться за окнами, запотевшими от дыхания, к наряду добавляются красный шерстяной шарф и великолепное черное пальто, делающие его похожим на старого крымского купца времен последних дней империи.
— Чертовски жарко, — соглашается Константин. — Уже.
— Мы оставили тебе ножку. — Лефтерес пододвигает тарелку через маленький столик кафе. На ней лежит марципановый агнец, уже утративший целостность. Его кудрявые желтые бока украшены нежными красными крестами из глазури. Более ста пятидесяти лет, с момента приезда из Салоник в столицу империи, семья Лефтерес изготавливает марципановых пасхальных агнцев для христиан Константинополя. Агнцы на Пасху, а засахаренные фрукты, глянцевые, со съедобными золотыми и серебряными листочками — дары волхвов — на Рождество. Мусульман Лефтерес тоже не обделял вниманием: делал кунжутные козинаки и пахлаву для праздника Шекер[12] Байрам, который празднуют в конце священного месяца Рамазан. Коробки специального лукума и фисташек в карамели для приглашенных на свадьбу и чтобы подсластить беседу. Семья Лефтерес продала лавку в конце прошлого века, но последний из рода Лефтерес все еще производит своих сладких агнцев и засахаренные фрукты, сласти, которыми лакомились жители площади Адема Деде. Он до сих пор известен как Кондитер Лефтерес.
