Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)
— Ну что вы, сударыня, — тут же вскочил на любимого конька Золотце. — Если бы они хотели нас всех перестрелять, они бы уже стреляли — посмотрите, какое тут сборище. Другое дело — что, конечно, вся ситуация кажется не слишком гражданской…
— У меня сын, — засуетилась дама, бестолково порываясь выбраться из толпы, — у меня сын дома!
— А у нас трупы на площади, — буркнул Золотце, тоже повертел головой и ткнул Приблева локтём в бок: — Глядите, да там Хикеракли! Уж он-то наверняка успел разобраться, что к чему.
Хикеракли действительно стоял в толпе, в самом переднем ряду, нетипически бледный и притихший. Приблев с Золотцем без особых затруднений пробрались к нему, но надеждам их оправдаться не удалось: в ответ на расспросы Хикеракли только как-то коротко и тоже очень не в своём духе посмеивался.
— Что произошло? Тви́рин. Тви-рин… — проговорил он по слогам, пытаясь распробовать слово. — Да разве ж вы ослепли, господа мои уважаемые? У нас переворот-с, спасайся кто может.
— Кто такой Твирин? — чуть недовольно поторопил его Золотце.
— Не знаете? Не зна-а-аете? — Хикеракли, встряхнувшись, кажется, несколько пришёл в себя. — И я не знаю, хотя имею догадку. Я бы рассудил, что, ежели мыслить, как говорится, политически, это просто случайный человек, необходимый для оправдания… — он замолк.
— Того, что ответственность не Охраны Петерберга, а, гм, народа? — Приблев потёр лоб. — А ведь и правда, с логической точки зрения это очень разумно, тем более если этот Твирин действительно первым стрелял.
Хикеракли обернулся к нему всем корпусом и долгим, совершенно непонятным взглядом всмотрелся куда-то в ноздри.
— Знаешь, Сашка, — негромко заметил он, — а ведь барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой.
Глава 34. Барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой
Барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой. Промысел его, видать, к тому расположил: владел барон не только шахтами-лесопилками, но и обширными угодьями в паре часов езды от Петерберга, где деревья слишком не трогал, а отстреливал зато всяческих редких зверей на пушнину. Это дело премудрое, в нём требуются, так сказать, баланс да гармония, а потому барышей с того барон Копчевиг собирал не слишком много, но зато ежегодно, и даже завёл в своих лесах не просто лесника, но специального егеря, чтоб тот следил за болезнями и прочими развитиями популяций. По уму отстреливал.
Он и в жизни такой же был, по уму. Когда папаша и мамаша Хикеракли породили, собственно, Хикеракли, барон спросил, намереваются ли они по бумагам жениться, и деньжат на свадьбу предлагал. Те отказались, а он зато повелел ребёнка обучить грамоте — мол, дальше уж пусть сам, ежели ему науки интересны, но начало дать полагается. Когда по вечерам барон рассказывал детям всяческие истории, то слуг от себя не гонял, а позже, когда собственные его отпрыски уже подросли, всё равно иногда всех собирал. Любил, что называется, общество.
Барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой, а граф Идьев — последней сволочью, но оба они лежали на ступенях Городского совета совершенно одинаково, только у барона, пожалуй, дырка в затылке вышла погрязней.
— Ах да, это ведь твой хозяин… — смешался Приблев.
— Был, — скучно поправил Хикеракли, — был да сплыл. Все сплывают, да не все так дружно.
— Небрежно они подошли к вопросу, — Золотце скорчил предельно серьёзную мину. — Здесь ни хэрхэра Ройша нет, ни наместника, ни кого бы то ни было из наместнического корпуса.
— А также генерала Йорба и, слава лешему, генерала Скворцова, — кивнул Приблев и спешно пояснил, будто кто его не понял: — Они ведь тоже в Городском совете.
— Видать, в Охране Петерберга они всё ж сильнее, — пожал плечами Хикеракли.
Оторвать взгляд от ступеней было сложно, как сложно было в детстве отрывать таблички от домов. Самым, наверное, странным тут было то, что тела свалили грудой — вроде и без глумления, и без каких-либо издевательств, но и без внимания тоже, как старую одежду или там бумаги в корзину. Вот, мол, свидетельствуйте — и правда мёртвые, а теперь уж давайте к делу переходить, хорош пялиться.
Это вам не листовки клеить и не солдат на стройке задирать.
— Вы сказали, что имеете догадку касательно Тви́рина, — нетерпеливо заметил Золотце. — Поделитесь?
Волосами рыж, как твиров бальзам, и как твиров же бальзам неожиданно резок в движениях.
Глупость? Не глупость? Ежели посмотреть с точки зрения рассудка — глупость полнейшая, тут и голову ломать не над чем. Но, ежели думать не головой, а чутьём, то бывают такие вот глупости, которые эдак однозначно в душу западают, что и не отмашешься. Да ведь и есть, наверное, просто такая фамилия — Тви́рин, отчего б ей не быть? Нужно же душе непременно всяческие, так сказать, теоремы выискивать!
Но ведь после «Коленвала»-то показалось, что ему, как два года назад Приблеву, того же хотелось — чтоб и прозвание, и вроде как по этому поводу место в компании.
А как это всё вяжется с дыркой в затылке барона Копчевига — вопрос другой и, можно сказать, сторонний.
— Ивин, Тимофей Володьевич, — ровнёхоньким голосом ответил Хикеракли. — Т. В. Ивин, ежели сокращать.
— Ну знаете… — Золотце разочарованно скривился. — Я-то думал, у вас обоснованные предположения, а тут опять шуточки.
— Знаю, не знаю — как уж посмотреть. Вам, сударь Золотце, известно, — изобразил Хикеракли раздражённый полупоклон, — известно вам, называл я его так или не называл?
Лицо Золотца вытянулось.
— Вообще говоря, очень стройно, — одобрительно и, по обычаю своему, чуть рассеянно заметил Приблев. — Удачное прозвище, если вдуматься. Бальзам ведь и правда золотистый, даже почти рыжий, да и на вкус… вызывает какие-то ассоциации.
Хикеракли язвительно поклонился и ему.
— Но если это в самом деле он, то ведь непонятно… ну, собственно, ничего, — Приблев сосредоточенно поправил очки. — Если тут людей послушать, выходит, что этот Твирин всё и начал. Как? Каким образом? Говорят, он в членов Городского совета первым стрелял. Ты только не обижайся, но представить в таком положении Тимофея… ну, у меня не получается.
— Ты его не знаешь, — слова выскочили у Хикеракли быстрее, чем успела потянуться за ними мысль. — И я, что характерно, тоже.
А мысль тянулась вот какая: когда юный да прекрасный Революционный Комитет впервые в Алмазах собрался, когда Хикеракли про солдат и жажду у них крови заговорил, Тимофей в лице изменился так, будто понял что-то эдакое, чего раньше не знал. Там, в рассказах, кровь и тут, на ступенях, кровь. Связь, как говорится, наглядная!
Логически оно, конечно, не сходится, и представить, как Тимофей в кого-то где-то стреляет, невозможно ни с каких разумных позиций, но душе-то плевать на представления, ей запало, да с такой уверенностью, что не отгонишь.
Да только даже если душа и права, что ж из этого следует?
А следует из этого, к примеру, вопрос.
Господин Твирин, вы ведь, когда стреляли — если стреляли, — вы стреляли в кого-то одного, так?
В кого?
Дырки в затылке, конечно, различаются — у кого дырки, а кому и полголовы расквасило, — но тут без подсказки, уж извиняйте-с, не разберёшь.
— Вот и перегруппировали, — Золотце тем временем сложил руки на груди, продолжая пыхать недовольством, будто убийство Городского совета было для него чем-то вроде неудачной перестановки экзамена. — Ну, помните, господин Приблев, вы сказали, что силы не две, а три? Что надо перегруппировать Охрану Петерберга заодно с народом? А она, как видите, сама — и верфями графа разбрасываться не пришлось.
— Я бы на вашем месте не стал так оптимистично рассуждать, — совершенно серьёзно отозвался Приблев, — я бы сказал, что верфи, пожалуй, нам теперь ещё сильнее, чем раньше, могут пригодиться.
— А уж им-то как они любезны! — Хикеракли коротко засмеялся и сам заметил, что голос у него будто ненормальный.
— Но не станет же Охрана Петерберга грабить графа! — впервые с момента появления на площади ужаснулся Золотце. Ужаснулся не трупам на ступенях, не смутности перспектив, не догадкам о Твирине, а всего лишь гипотезе, что кому-то может прийти в голову обидеть графа Набедренных.
— Ну, знаете, верфи довольно трудно унести, — похлопал глазами Приблев.
— Но можно сыскать себе цели попроще.
Собеседники уставились на Хикеракли с вопросом.
— Есть у нас за кольцом казарм среди прочих заводик аристократический, да хозяин его молодой нынче в Столицах пребывает-с, самое то, ежели возникнет желание за чужой счёт финансы поправить, — Хикеракли одарил Приблева с Золотцем ободряющей улыбкой и с непривычки опешил, почуяв, что совершенно она неискренняя. — И если тут такие дела творятся, а я умолчу, Коленвал мне не простит-с. Он же самый у нас нынче горячный — ну, не считая неведомого господина Твирина, — а потому совершенно с нашей стороны было бы бес-со-вест-но его о делах петербержских не осведомить и тем самым лишить возможности приникнуть к праведному перевороту! Иными словами, один только леший знает, что тут будет хотя бы вот к вечеру. Коленвала надобно предупредить, а с ним и Драмина, и Гныщевича, ежели он на заводе.
