Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ)
— Слишком стереотипно? — немедленно насторожился Золотце, не выказывая, впрочем, уныния.
— Вы же молоды! — Приблев предпочёл не медлить и, коротко пожав спутнику руку, зашагал вдоль переулка. — В нашем с вами возрасте юным специалистам вполне естественно играть в стереотипы о самих себе. — Он немного помолчал и прибавил со всей искренностью: — Полагаю, вы выглядите убедительней меня.
— Убедительней нас обоих выглядит бумага в кармане вашего пальто.
— Что не помешало вам подойти к своей роли весьма…
— Романное мышление! — безапелляционно воздел ладонь Золотце. — Не забывайте подлинные стереотипы.
Некоторое время они шагали молча. Это был один из тех ранних ноябрьских дней, когда, несмотря на солнце и чистый воздух, влага, кажется, выступает из самих домов, из щелей между камнями брусчатки, из дверных петель. После давешнего парада Охраны Петерберга город будто заикнулся, как если бы кто покорёжил катушку в телеграфоне, но на стенах Людского продолжали белеть листовки, а на Мшистой улице Приблев чуть не споткнулся о разбитый радиоаппарат.
Людям надоело слушать занимательные истории о том, как спасти душу по европейским лекалам, — с гораздо большим интересом они послушали бы, как живётся Четвёртому Патриархату, что он додумался до этих новых налогов. Но о таком радиоаппараты молчали. А ведь давешний площадной ажиотаж наглядно демонстрировал, сколько бы вышло пользы, понимай простые люди в делах политических… ну, хоть что-нибудь.
На Большом Скопническом Приблев заметил солдат, спешно, но не очень устремлённо куда-то бежавших. У самого высокого и, кажется, старшего по званию было необычной формы поджарое лицо — будто ему откусили часть щёк в попытке дотянуться до самых скул. На лице этом было написано нечто странное, почти лихорадочное, а на плече солдата висело ружьё.
Между ним и Приблевым, подумалось вдруг, не стояло никакой преграды. Знай солдат об авторстве листовок, снял бы он ружьё с плеча?
В Белом районе большинство зданий были в самом деле выложены светлым кирпичом, а потому здешние листовки предусмотрительно отпечатывали на цветной бумаге.
— Господин Золотце, — позвал Приблев и самому себе удивился: он вовсе не собирался заводить сторонних разговоров, особенно сейчас. — Господин Золотце, я не могу не… Вас не смущает то, что мы делаем?
Золотце ответил не сразу, но шаг его замедлился.
— Вы ставите меня в неудобное положение. Я ведь, как бы то ни было, рискую куда меньше вашего — потому хотя бы, что моё участие в сегодняшней афере доказать будет труднее…
— Нет-нет, я не о том. Я… Вы видели патруль, когда мы проходили Большой Скопнический? Я невольно подумал — я сам листовок не писал, так что в этом, ха, как раз таки я рискую меньше вашего, но расклеивал же — и я подумал: знай они о том, что это мы, стали бы они стрелять? И, знаете, мне вовсе не страшно. Вернее, страшно, конечно, но мы ведь не делаем ничего дурного, мы даже не нарушаем Пакт о неагрессии…
— Это временно, — мягко перебил Золотце, — о чём вам прекрасно известно.
— Да, но я про дух, а не про букву. Мы просто пытаемся говорить о несправедливости — это правильно, что может быть правильнее! Правильно и весело, и в этом есть неоспоримая романтика. Но, — Приблев замялся, — но то, что лично мы с вами делаем сегодня… это же совсем иное.
— Вам не хватает романтики? — язвительно уточнил Золотце.
— Тот солдат, — ответил после некоторого размышления Приблев, — нёс на плече ружьё. По большому счёту, пока это так, всё, что мы делаем, смешно. Я не хочу сказать, что бессмысленно, — поспешно прибавил он, — просто мы находимся в положении слабого. Мы, Революционный Комитет. Потому что они всегда могут выстрелить, а если не выстрелить, то поймать и — сами знаете… Говорить вслух о недостатках того, кто сильнее, — смелый поступок, даже если и не всегда полезный. Понимаете? Но то, что делаем мы — не «мы, Революционный Комитет», а мы с вами, — это ведь совсем другое. Это ведь наоборот. Мы идём к беззащитному, в сущности, человеку…
Фраза умолкла сама, поскольку продолжать Приблев не видел смысла. Золотце, по всей видимости, его понял, но ответить вновь не спешил.
— Мне нечего сказать вам в утешение, — медленно начал он. — Если вам нужна смелость, припомните ещё раз, что вы рискуете не только собой, но и репутацией своей семьи. Если же вас интересуют беседы о нравственности, право, обратитесь лучше к господину Скопцову.
— Просто я боюсь, что я боюсь, — тихо признался Приблев.
— Если господин Хикеракли не врёт, когда-то вы боялись тратить время на посещение Академии, — ободряюще улыбнулся Золотце.
И на этом они пришли.
В отличие от дома Золотца, к аристократическим Ройшам полагалось входить без стука — в передней посетителей встретил на удивление моложавый лакей, поклонившийся двум юным фельдшерам с чрезвычайной учтивостью и поспешивший наверх. Ожидание обещало быть недолгим.
Навстречу лакею, натягивая на ходу перчатки, спускался хэр Ройш.
По посетителям он скользнул равнодушным взглядом, после чего, не смущаясь отсутствием прислуги, самостоятельно открыл гардероб и накинул на плечи пальто. Приблев наблюдал за совершенно тривиальным ритуалом одевания столь заворожённо, будто перед ним был не знакомый и близкий хэр Ройш, а король всея Германии.
Ему невольно подумалось, что аристократ, решивший одеться без прислуги, — это ведь тоже в некотором смысле редкость.
А впрочем, граф Набедренных наверняка регулярно это проделывает, поскольку лакеев своих — или их отсутствия, — задумавшись, не примечает.
Хэр Ройш, собравшись, подошёл к двери всё с тем же равнодушием, но, положив пальцы на ручку, замер. Замер и Приблев. Смотрел хэр Ройш прямо перед собой, не поворачивая головы; в теле его не дрожало ни единого мускула. Аккуратно причёсанный, гладко выбритый, он будто позировал для картины или фотокарточки.
Лишь чуть повернув лицо и по-прежнему не глядя на своих однокашников, хэр Ройш коротко кивнул, решительно распахнул дверь и вышел.
Донёсшиеся с лестницы слова лакея о том, что «хэр Ройш готов их принять», прозвучали фантастически и нереально. Как же он может их принять, если только что изволил покинуть дом?
— Благодарим, — любезно улыбнулся Золотце и потащил Приблева вверх, а тот, считая ступеньки, поймал себя на мысли: ну какая нравственность, какой господин Скопцов? Вовсе никогда ему не приходилось слишком уж о нравственности терзаться, специальность не та, да и склад характера тоже. И тогда, когда Приблев не смел слишком часто заглядывать в Академию, дело тоже не в нравственности было.
Просто не слишком он решительный. Поболтать — это ведь одно, а самому сделать шаг — совсем иное, тут уж надо брать на себя всю ответственность.
Вот из-за боязни всю ответственность брать Приблев, наверное, так и не сумеет стать хорошим доктором.
А впрочем, с Академией же вышло славно. Тут прав Хикеракли: лучше не голову ломать, а делать просто каждому то, к чему он уродился.
Приблев вот, к примеру, уродился Придлевым.
Хэрхэр Ройш ожидал юных фельдшеров в комнате, являвшейся, по всей видимости, приёмным кабинетом. По массивному столу были рассыпаны некие бумаги, но вряд ли такие, которые хранят за восьмью замками, а софа и несколько кресел намекали на то, что сюда допускают посетителей. Над головой хэрхэра Ройша висел в широкой лакированной раме портрет некоего предка — изрядно напоминающего привычного Ройша, но в старомодном европейском костюме и с бородкой.
Сам хэр Константий Вальтерович Ройш своего сына тоже напоминал: несмотря на признаки возраста, старым его назвать бы не получилось. Он был так же длиннонос и черноглаз, как собственный отпрыск, худ и с длинными пальцами, но в движениях его читалась тяжесть, которая приходит только с годами. Хэрхэр Ройш — в парике, при лентах и костюме — писал. Пробежав по посетителям столь же равнодушным, как и у сына, взглядом, он вернулся к своему занятию и высказался лишь через некоторое время:
— Почему не господин Придлев?
— Перестановки в институте, нагрузили-с, — заспешил Золотце, но хэрхэр Ройш, не слушая его, заговорил слегка раздражённым тоном:
— Процедуре полагалось быть на следующей неделе, — он не глядя раскрыл ладонь. — Бумаги.
У Приблева ёкнуло сердце, но бумаги он подал недрогнувшей рукой. В них значилось, что «подателю сего» дозволяется проводить несложные медицинские процедуры от лица и имени Юра Ларьевича Придлева, поскольку тот доверяет и свидетельствует о достаточном его умении.
Разумеется, Юр с лёгкостью написал такую рекомендацию брату.
— Здесь указано в единственном числе, — всё так же быстро, поглощая реальность как проволочную ленту телеграфона, бросил хэрхэр Ройш, но потом поднял глаза и пригляделся: — Ах, вы ведь тоже господин Придлев! Решили сменить брата?
