Арно Шмидт - Респубика ученых
В коридоре: на одной из дверей начертана изящная анаграмма из двух букв — «Р» и «В» (под ней — со значением- нарисованы серп, молот и шахматная доска). Я вопросительно взглянул на своих спутников:?. И они подтвердили мою догадку, коротко кивнув: «Рылеев и Вовейкой» («Для обмена»).
Сорвал марлевую повязку с лица; блокнот в руках (на него можно превосходно опереться! Тем более в хорошо обставленной комнате. И запечатлевать подробности «пробуждения»):
Сначала — остро колющая боль где-то сбоку (в локтевом сгибе, от «пробуждающего» шприца.)/Сначала очень медленно; очень медленно зашевелился «внизу» большой палец, повинуясь приказам, исходившим «сверху», от «я»./Мглистые сумерки. — : «Но они спят теперь все меньше и меньше: сначала шесть дней подряд; потом пять, четыре, три; потом несколько раз по два дня подряд; наконец, одну ночь: нормально.»/«Нечистоты черно-смоляного цвета, это верно: питание вообще относится к труднейшей задаче в первый месяц.»/Предаются оргиям из страха перед жизнью?: «Это случается. Даже стало правилом; и у мужчин, и у женщин». (Как только на плоском барельефе первых представлений об окружающем проступит четкий профиль партнера; тут чаще всего и завязываются знакомства.)
Их, восставших ото сна, обеспечили всем с избытком — здесь, в «хорошо обставленной комнате», их ждет толстый том с богатыми иллюстрациями, рассказывающий о том, что произошло за двадцать проведенных во сне лет в технике, изобразительном искусстве, литературе: Этот стал великим человеком; тот спился и умер — «обвал воспоминаний» — у них уже для всего готова специальная терминология! — не каждому оказывался по плечу./«А кто же пишет этим соням учебные пособия?»: Комитет. (Естественно, кто же еще). «Это вовсе не так просто!» (с нажимом; поскольку я не торопился продемонстрировать им свое изумление: но мне уж и демонстрировать-то почти нечего!).
И это — писатель? Высохший как щепка. Эх ты, старый трус!!: я едва сдерживался, чтобы не подпрыгнуть, сжимая кулаки, вне себя от ярости (насвистывая при этом танец масок из «Долины»): serves him right![215] Ведь он утратил всякую связь с нами, со всем остальным человечеством! Он только спал и вкушал наслаждения, веселился как мог: мы изнашивались — а он жил «вечно»: Ага, вот, значит, как Ты выглядишь! («Это у нас действительно совершается только восьмой раз…».)
Новый курьер? Генерал Коффин выпятил челюсть. Оч-чень решительно! И скрестил руки на груди. Взвешивал возможные последствия, оценивая степень ответственности (а что, если его «калькулятор» вышел из строя?!); он медленно поднял руку к нагрудному карману (медленно; и все же; по меньшей мере, это выглядело так, как будто он раздумывает — хотя о военных мне было известно, что раздумья у них не в чести.)/Медленно он вытащил из кармана сверхсекретный блокнот. Включил и нажал на кнопку:….!…!!..!!! - /И — после последней железом скрежетнувшей паузы — внизу появилось имя: КОФФИН!/(Означало ли это, что переговоры закончились неудачей? Или он подписал договор? Было ли это последнее предложение? Или, может быть, Инглфилд похитил Успенского? А может, наоборот, Успенский превратил Инглфилда в собаку? Или оба усыпили друг друга: на двадцать лет?!).
И последний каверзный вопрос: «А если за эти двадцать лет что-нибудь — э-э — произойдет?» (Разумеется, имелась в виду война. «И так далее?» — Он сразу же понял меня; хотя и выглядел довольно-таки туповатым):
«Заниматься подобными расчетами — не наша задача.» Да к тому же: «Об этом мы просто не имеем права рассуждать». (И я кивнул ему с понимающей, безукоризненно-вежливой улыбкой: если бы ты ответил по-другому, ты тоже принадлежал бы к породе «фениксов». Или самоубийц. — Я уже не мог выносить рожу Коффина ни за какие блага в мире, ни за какие сокровища форта Нокса! (Хотя нет, пожалуй, за них — согласился бы; ведь тогда мне все уже было бы безразлично!).)/Разбуженная поэтесса, как сообщила наша медсестра-монашенка, только что трижды глубоко вздохнула: все шло, по ее словам, гладко (и врачи заторопились к выходу. В надежде на то, что она еще дышит.)
Еще с четверть часа полистал учебники, пофлиртовал с затянутой в белое медсестрой: столь испорченное существо я встречал второй раз в жизни! Она употребляла — прикрываясь щитом медицинской «точности» — выражения, от которых глаза на лоб лезли! Ее поцелуй припахивал лизолом и пенициллином — но мне теперь на все было наплевать!).
На вольном воздухе, вдоль берега озера Оцего: «Абдалла!: Абдалла!», кричали вороны нам на прощанье: я не мог теперь без смеха видеть людей! (Ветви любого дерева мне милее, чем лицо Ступина! — Я — будет время — придам своему костяку растительные краски и формы, преображу его в растение, чтобы как можно меньше думать о себе./Все плыло у меня перед глазами. Как на карусели.)
Карусели? Вот и мой генерал расставляет ноги пошире — ни дать ни взять завзятый морской волк! Мы низко наклонились вперед: мне было очень нехорошо! (Может быть, только на меня одного напала эта слабость, это головокружение —: ведь может, в конце концов, у человека пропасть аппетит?!). -
Постой-постой, парень!: Неужто все это — лишь чисто субъективные ощущения? Или все же они имеют под собой объективную основу?: Ведь и впрямь человеку скрутило брюхо!:?!/Коффин икнул. Зажал рукой рот. Сказал: «Этот господин — э-э — Успенский: не согласился на наши условия. После этого я отдал приказ нашему машинному отделению: переключить винты на «полный назад»: мы должны двинуться в североамериканские прибрежные воды! Прочь отсюда, из этих безумных тропиков: мы еще покажем этим «больши»! Бешеный (механический?) шофер, делая головокружительные зигзаги, доставил нас обратно./«Нет: дальше. К телестудии.»
13 часов: пора уже, пока есть время, обдумать, что записать на прощанье в Золотую книгу! Но в голову лезла какая-то чепуха, бессвязный набор слов./И пока бронированная автомашина со своими икающими пассажирами валко катилась по асфальту, я пытался удержать в памяти хотя бы самые основные наметки: «предоставлено», «неожиданно», «незабываемые часы», «услуги», «прощание», «прекрасные дни». (Или нет: «прекрасные дни» поставить ближе к началу, «прощание» — в конец: не включить ли сюда и упоминание о «левом» и «правом» бортах? — О, боже ты мой, как все это связать в одно целое?!).).
Нет, он не был механическим, этот шофер! Он провез нас немыслимыми кривыми по Нейтральной полосе, хихикая при этом: мол, пьяны мы все, что ли?! (Что касается меня, то не исключено, что всему виной тот шприц, который всадила в меня эта бледноликая похитительница семени; кто его знает, что в нем было.)/Что это за заседание устраивают они сегодня?: Комитет острова? И все — ради моего ничтожества?!-
Действительно!!(А теперь примите праздничный вид, Уайнер!: торжественный акт транслировался через луну на все страны мира! — То есть в половину стран света; в ту, где этой ночью на небе сияла луна!)
: «Мистер Уайнер!»; передача на волне 17,892. Я попробовал придать своему лицу более воодушевленное выражение; передо мной на трибуне тот самый седовласый индиец; и какой-то американец таинственно прошептал мне на ухо, что все это затеяно ради меня! («Меня? Уайнера?»: Да, Вас!: Т-с-с!»).
И мне в торжественном пленарном заседании объявили о присвоении звания «почетного доктора ИРАС»! Хонорис кауза! Мне: Чарльзу Генри![216] Бог ты мой, в таком случае мне нужно срочно изменить текст, приготовленный для записи в Золотую книгу! Руки — и того, кто вручал грамоту о присвоении почетного звания, и того, кто принимал ее, дрожали; наши лица все еще отражали торжественность момента; но в то же время покрылись меловой бледностью; и на меня, и на моего визави напала икота: «Прошу-ик!»: «Ик! Благодарю!»).
Затем, в составе торжественной процессии, в докторской шапочке и мантии, назад к ратуше: на лицах всех сопровождающих отвратительная благостность: до чего же нелепо все это выглядело!/(И старый индиец, мой давний знакомец, шептал мне на ухо — какое именно, я уже не в состоянии был разобрать —: «Американцы дали команду «полный назад»; русские приказали: «Продолжать курс «полный вперед»./«И каков же результат?!).
Результат?: «Мы крутимся!: На месте!»/Края острова уже сейчас вращаются со скоростью пять метров в секунду (которая, если «игра» зайдет достаточно далеко, возрастет до десяти метров! И каждые двадцать пять минут остров будет совершать полный оборот вокруг своей оси. На 150-ти градусах долготы, 38-ми градусах широты: посреди тихоокеанского саргассова моря, в водах, кишащих водорослями, в тропических широтах). /: «Как мой самолет — готов к вылету?»
«Не торопитесь: сначала Золотая книга!» (Можно ли жить на карусели? Любить? И если да, то с каким результатом? Будет ли такая жизнь нормальной или центробежная сила стащит тебя к краю, чтобы сбросить с круга?/ «Луна вращается»: отмочил во время оно чокнутый поэт. Тогда это воспринималось как совершенно безумная, ни в какие ворота не лезущая метафора: но вот, оказывается, пришло время, когда она стала реальностью! Теперь луна и вправду вращалась! / Я брел, тяжело ступая, ноги словно вязли в глубоком песке.)
