Сергей Кусков - Игрушки для императоров: Прекрасный Новый мир
– Мы будем разочарованы. И немного опечалены. – Она подбадривающее улыбнулась, не уточняя, что именно за «мы».
Что мне нравилось в ее улыбке, она не была надменной, со скрытым чувством превосходства, как у Оливии, например. Эта девочка хоть и отдавала отчет, что круче меня, но никоим образом не стремилась продемонстрировать это. Я бы сказал наоборот, старалась показать равенство между нами, что мы одинаковые. И это подкупало.
– Новое всегда интересно, – закончила она. – У нас бывает очень мало нового. А нового НАСТОЛЬКО!..
Она вздохнула и покачала головой. На это я так же не нашелся, что сказать.
– Меня зовут не Пенелопа, – начала эта сеньорита назревший разговор. – Я придумала это имя в момент, когда ты спросил.
…Если честно, с момента, как узнал, кто она, чего-то подобного я ждал. Но мне было все равно. Однако ей отчего-то нет. Со страдальческим выражением она продолжила:
– Это была ложь, я выпустила ее во внешний мир, и мир стал хуже. Я раскаиваюсь за это. Мне жаль.
– Не бери в голову. – Это не стоит того. – Я пожал плечами.
– Я знаю. Но я так воспитана. Я знаю, что это плохо, и мне стыдно.
– Как же тебя зовут на самом деле?
Ее губы сжались в две тонкие ниточки.
– Называй меня Маркизой. Просто Маркизой. Так прозвали меня в приюте, и теперь это мой позывной. А настоящее имя назвать я не имею права. Извини.
Я вновь усмехнулся, но на сей раз про себя. Восточные заморочки, помноженные на заморочки корпуса. И как служба Катарины не отсеяла такую особь? Как позволила служить, принять присягу? Или я чего-то не понимаю?
– Тогда тебе должно быть стыдно не только за это. Но и за все, что ты говорила в принципе. Относительно себя. Это ведь всё ложь, не правда ли?
Она отрицательно покачала головой.
– Я не врала. Кроме имени я ни о чем не врала, мне не о чем сожалеть.
Пауза.
– Мой отец, действительно, вышел из общины. Он, действительно, смотрел на мир иначе и не ставил религию выше всего остального. Он считал, что мы можем жить в гармонии с латинос, и воспитывал нас с сестрой, всем это доказывая. И мне кажется, – она почти перешла на шепот, – если бы он был жив, он позволил бы мне одевать такие юбки…
Мне стало неловко.
– Он умер, да?
– Да. Разгерметизация. Сгорел заживо. А так же моя мать, бабушка и сестра. Тогда погибли многие из нашего района, более двухсот человек. Можешь посмотреть в сетях новости, «происшествие в Авроре» пятнадцать лет назад.
– А ты?
– А я выжила. – Она опустила голову. – Была в школе. Там сработали аварийные гермозатворы, спасли нас. Мы сидели в маленьком душном кабинете трое суток, ничего не зная, ничего не ведая, пока брешь не залатали. Но когда нас выпустили… – Ее голос дрогнул. – Лучше бы и я сгорела тогда.
– Они все погибли! ВСЕ, Хуан! Ты не представляешь, что это такое! – воскликнула она, и голос ее был полон боли.
Да, я не представлял. И мне стало стыдно. Стыдно за ту ненависть, что я испытывал и к ней, и к ее… Сослуживицам, скажем так. Тем девчонкам в магазине. Они не такие, как Катюша, не все, и мне стоит ввести эту поправку в мое уравнение представления о корпусе, как о целостной системе. Всё совсем не так просто, как казалось вначале, и тем более как казалось после пятой дорожки.
– Что-нибудь еще рассказать о себе? – спросила она, приходя в норму.
Я пожал плечами:
– Если хочешь.
Она покрутила головой.
– Не хочу.
– Тогда не надо. Расскажи лучше о корпусе.
– Тоже не могу. Не правомочна.
Mierda! А на что она вообще правомочна?
– Тогда скажи, почему, когда ты врешь, ты испытываешь неловкость за зло, которое выпускаешь во внешний мир, а когда убиваешь – нет? – нашел я другую нестыковку в ее философии.
Она улыбнулась, затем усмехнулась, потом задумалась.
– Это сложный вопрос, Хуан. Понимаешь, я не убиваю тех, кого не считаю этого достойными. Я не принадлежу к «очистителям» [7], это не является моей целью – убивать плохих. Просто… Просто…
– Просто ты все равно судишь их. Сама, как и они. Кто плохой, кто грешник – достоин смерти. Кто нет – в того ты не стреляешь. Так?
Она вымученно кивнула.
– Да, знаю, это неправильно. Но посмотри с другой стороны. Эти ребята убили двоих при прошлых своих ограблениях. И это только те, о которых мы знаем, а копали мы не глубоко. Ты сам видел, как они нажимали на курки – без сомнений, без страха, без эмоций. Они привыкли убивать, в них нет никаких тормозов. Сколько еще людей они убьют прежде, чем их поймают?
Да, я не бог, чтобы их судить. Но сужу, выливая и это во внешний мир. Это зло, но это зло – меньшее.
– «В конце концов, если боги сами не могут справиться со своими обязанностями, кто-то же должен помогать им»? – перекривил я, озвучив известную и весьма спорную цитату.
Она насупилась, но вступать в спор не стала.
– Думай что хочешь. Но когда я вижу подобного им и мой палец жмет на курок, я не чувствую ничего, кроме отдачи. Это зло, но это мое зло, и я отвечу за него на следующем витке своего Круга Жизни.
Повисло молчание. Девочка озадачила меня, и это слабо сказано. Да, вопросов к ней скопилось море, но я банально не знал, с чего начать. Наконец, отчаявшись, задал вопрос, на который не ждал получить ответа, но отчего-то получил:
– А как вам вообще удалось спланировать такую операцию? Это же сложно, подгадать столько факторов! Откуда вы знали, когда я пойду в магазин? Откуда знали, что они придут грабить его именно в это время? Откуда знали, что в одной из касс есть золото, и откуда узнали про это ОНИ?
Она мило улыбнулась, как улыбаются детям.
– Хуан, ты когда-нибудь видел фокусы? Настоящие, профессиональные?
Я покачал головой. Да, естественно, видел. И даже участвовал в одном из них, когда был ребенком. Какая-то чушь с распиливанием, обман зрения, но очень красивый и эффектный обман.
– Когда ты смотришь неискушенным взглядом, – продолжила Маркиза, – кажется, что это что-то сложноосуществимое, что-то на грани волшебства. Но когда тебе объясняют детали, показывают подробности, как делали это, ты понимаешь, что это просто. Настолько просто, что и сказать нельзя.
Здесь то же самое. Это было просто, очень просто, только нужно знать, что за чем делать. Работа с людьми, дезинформация, обещания, угроза, шантаж, немного золота и два дня на подготовку – вот и весь секрет. Все остальное спроси у Катарины, только она правомочна объяснять подробности.
Логичное объяснение. Доходчивое. И даже спрашивать что-то у Лока Идальги расхотелось. Действительно, фокусы, блин!..
– А ты, как понимаю, сейчас мой телохранитель?
Она кивнула.
– Пока. Пока там не разобрались со скорой и гвардией. Никто не знает, что может случиться с тобою, я должна быть рядом.
– Ты имеешь в виду месть Кампосов?
Она пожала плечами.
– В том числе. И пожалуйста, пока наши заняты, не пытайся от меня отделаться? Я не буду тебе мешать, обещаю, а ты не подставляй меня. Договорились?
Я громко, вслух, фыркнул:
– А с чего ты взяла, что я постараюсь от тебя избавиться?
– Мне так сказали. Ты не любишь ангелов.
Я застыл с отвисшей челюстью.
А чего, собственно? Разве она не права? Конечно, права! Не люблю! И то, что лично она вызвала во мне симпатию, какую не смогло уничтожить даже ее участие в операции по моему оболваниванию, скорее исключение из закономерности. Ту же Катюшу я с удовольствием удавлю.
Да, удавлю, несмотря на то, что она права. Даже так: вопреки этому! Вся сегодняшняя акция всего лишь толчок, пояснение, реализация предупреждения того, о чем она говорила возле памятника три дня назад. Топорное предупреждение, слишком явное, но оттого слишком действенное.
Она продемонстрировала мне, что я беспомощен не только перед серьезными людьми, но даже перед форсмажором, перед жалкими уличными бандюками-гопстопниками. Случайность, умело сгенерированная в нужный момент в нужное время, забредшие в магазин бандиты, разнесчастный огнестрел…
…И взгляд бога, смотрящего на меня сквозь его дуло. Бога, смеющегося над моими жалкими попытками выжить и тем более стать кем-то в этой жизни.
Я понимал ее раньше, свою никчемность. Но всего лишь ПОНИМАЛ. Теперь же я ее УВИДЕЛ. Сквозь все то же самое дуло. Как увидел ножи, летящие из невозможной для метания позиции, разящие «плохих парней» направо и налево. И прикрытие, то есть организацию, слаженный механизм, противостоящий превратностям судьбы, защищающий членов этой структуры и небезразличных ей людей.
Ребенок проиграл, его истерики больше не играют для меня никакой роли. Катарина победила. Я еще не был готов разговаривать с нею, я не был готов говорить «да» и бросаться в объятия, во мне еще играла уязвленная гордость… Но я уже знал, что соглашусь. Несмотря ни на что.
