Фриц Лейбер - Призрак бродит по Техасу
Старика я загипнотизировал, но мне не удалось проникнуть в его заблокированную память, хотя он и начал еле слышно бормотать нараспев нечто нечленораздельное в том же ритме, как две строки "долбят и бурят", которые мне удалось выжать из Педро Рамиреса. И даже когда я приказал ему уснуть, бормотание это не прекратилось.
Быть может, более старый старик, находясь ближе к смерти, не так боялся меня. А то и испытывал некоторое любопытство. Как бы то ни было, он смотрел на меня смело, а когда я задал ему вопрос о его работе в больших вышках, его губы начали быстро артикулировать слова.
Но без единого звука, а читать по губам среди нас не умел никто, включая Эль Торо.
Мне удалось разблокировать центр речи в его мозгу, но не голосовые связки и легкие. Возможно, его подсознание слишком буквально истолковало предыдущий гипнотический приказ - напри-мер,"Помалкивай!" Слова он формулировал, так как хотел этого, но издать хоть звук был неспособен.
И тут на меня снизошло вдохновение. Я негромко сказал ему:
- Когда я прикажу "давай", Федерико, ты будешь делать то, что делал, когда работал в больших вышках. Делай все точно, как тогда, но к следующему действию переходи, только когда я скомандую "дальше". Начинай от входа в вышку. Давай!
Он согнулся еще больше, так как мышцы его торса и ног напряглись словно под тяжестью ошейника, и сделал три шага по прямой.
- Дальше! - сказал я, когда четвертый шаг привел его вплотную к крепежной стойке.
Федерико повернулся на девяносто градусов и остановился, с боязливым почтением глядя в пустоту. Затем расставил ноги, раскинул руки, расслабил кисти и широко открыл рот. Я решил, что это означает медицинский осмотр или обыск, причем последнее много вероятнее.
Он повернулся в исходное положение. Гучу ловко провел его мимо стойки, мы пошли следом. Жутковатое зрелище под низким сводом в тускло освещенном мертвом лесу крепежных стоек.
Следующее "дальше!" я произнес после его пятого шага. Он остановился и расслабился, одной рукой словно бы легонько держа чтото на уровне плеча. Какой-то инструмент, решил было я, но старик не сделал больше ни единого движения и весь как-то апатично обвис, и мне стало ясно, что он держится за что-то, чтобы легче было стоять.
Нет, он все-таки двигался: чуть-чуть ерзал, чуть-чуть сжимался, точно рядом, тесня его, вставали другие.
Внезапно старик выпрямился, его шея вытянулась, голова немного откинулась. Одновременно он почти приподнялся на цыпочки. И все это словно бы без малейших усилий. Поистине мышечная память под гипнозом способна на многое, прямо-таки на чудеса, и создает полную иллюзию реальности.
Эту иллюзию я разгадал мгновенно: ведь мне-то позы в состоянии невесомости хорошо знакомы! Внутри воссозданной его воображением большой вышки Федерико падал - наверняка среди группы таких же мексокиборгов - в стремительно спускающемся лифте с ускорением до терраграва, поскольку казалось, будто он почти парит, так небрежно его правая рука держалась за невидимый поручень.
Тут я сообразил, что не засек, как долго продолжается этот спуск, но затем с удовлетворением заметил, что помощник Эль Торо по имени Карлос Мендоса смотрит то на свои наручные часы, то на Федерико.
Внезапно подошвы Федерико плотно вжались в пол, колени у него подогнулись, ножные сгибательные мышцы вздулись узлами, свободная рука прижалась к животу, пальцы другой вцепились в воображаемый поручень. Его челюсти - да и все его лицо - судорожно сжались.
Длилось это не более секунды, но, по-моему, все мы разделили с ним тяжесть этого иллюзорного торможения.
- Миля с четвертью, - негромко объявил Карлос Мендоса.
Я вопросительно взглянул на этого почти незнакомого мне camarada.
- Столько он пролетел вниз, - пояснил Мендоса. - Или клеть, в которой он находился.
А Федерико тем временем спокойно пошел вперед. Когда я скомандовал "дальше!", он небрежно взялся за другой поручень и расслабился.
Пантомима стремительного спуска и внезапного торможения повторилась вновь. На этот раз я не забыл отсчитывать секунды на актерский манер. Падение заняло двадцать секунд. Что соответствовало двум километрам, как я вычислил, выудив из глубин моих нудных воспоминаний о школьной физике формулу, согласно которой расстояние равно шести лунагравам, деленным на два и умноженным на квадрат времени, выраженного в секундах.
- Снова миля с четвертью, - прошептал Мендоса, что вполне согласовывалось с полученной мной цифрой.
Вновь Федерико сделал несколько шагов, вновь ухватился за невидимый поручень и падал в течение двадцати секунд. На этот раз он весь покрылся потом, дыхание старика стало тяжелым и прерывистым.
- На глубине в три и три четверти мили под землей становится жарко, - напряженно сказал Мендоса.
То есть на глубине шести километров, подумал я, переводя мили в километры. И откровенно испугался мысли о таком проникновении в плотные недра планеты. Стоявшая за этим образом колоссальная масса Земли внушила мне неимоверный ужас, какой неизбежно испытал бы любой человек, проводивший всю жизнь в невесомости. Внезапно абстрактные цифры - диаметр Земли равен почти тринадцати тысячам километров - обрели для меня жуткую реальность.
На этот раз Федерико продемонстрировал иное поведение. Согнувшись, он опустил руки и приподнял одну ступню, затем другую. Потом его пальцы схватили что-то и начали медленно подниматься. Он явно натягивал на себя что-то вроде защитного костюма. Было прямо-таки видно, как он всовывает руки в рукава, завершающиеся перчатками. Затем последовала пантомима застегивания молний. И наконец он надел нечто невидимое себе на голову.
- Похоже на скафандр, - прошептал я.
Дыхание старика изменилось. Теперь он втягивал воздух сквозь сжатые в трубочку губы, а выдыхал его через ноздри.
- И скафандр снабжен охлаждением, - шепнул Мендоса рядом со мной.
Я понял его мысль: Федерико перестал потеть. Капли испарины на его коже высохли. Я ждал с нетерпеливым интересом: нам предстояло увидеть действия, из которых слагался его подземный труд, а, возможно, и определить по ним, в чем этот труд заключался.
Он шел вперед, пока я не сказал "дальше!", а тогда ухватился за прозрачный поручень и ухнул вниз еще на два километра.
И вновь, и вновь, и вновь, пока не оказался в четырнадцати километрах под поверхностью Земли! И при каждом падении он опять словно парил.
Мы все следили за ним с напряженным, почти боязливым любопытством. Вокруг меня - сосредоточенные лица Эль Торо, Гучу, Мендосы, Эль Тасито и еще двух-трех человек. Я не сомневался, что лишь коричневые оттенки их кожи не позволяют заметить, насколько они побледнели. Чуть позади стояли Рейчел-Вейчел, Ла Кукарача и Фаннинович со своими стражами. Только выражение лица немца вносило дисгармонию: его губы были сложены в презрительно-недоверчивую усмешку.
Полагаю, для постороннего зрителя моя фигура - фигура высокой пригнувшейся Смерти усугубила бы общую атмосферу потусторонности.
Второй старый мекс, все еще погруженный в гипнотический сон, продолжал свой монотонный напев. Это был единственный звук, нарушавший глубокую тишину.
Ужас усугублялся тем, что мы находились в полутемной угольной штольне с гнетуще низкой кровлей и огромными частыми стойками, по которым было видно, какую тяжесть они выдерживают. До чего же жуткой должна быть штольня шахты уже в сто раз более глубокой!
И ведь все это принадлежало царству воображения! Мы, полдесятка актеров-любителей плюс один первоклассный профессионал,
наблюдали пантомиму, опирающуюся только на мышечную и физиологическую память, но тем не менее создававшую такое ощущение реальности, какого вряд ли мог добиться кто-нибудь из нас, включая даже меня!
Федерико повторил свое падение восемнадцать раз, пока по моим подсчетам не оказался в сорока километрах под поверхностью Терры, что достаточно хорошо согласовывалось с двадцатью пятью милями, исчисленными Мендосой.
- Madre de Dios! [28] - воскликнул он полушепотом. - Это же теоретическая толщина земной коры! Он должен находиться совсем рядом с расплавленной мантией.
Наконец Федерико изменил свои движения. Подняв некий тяжелый предмет, он направил его вниз между ступнями. Упершись локтями в живот и бедра, он начал содрогаться в частой сильной дрожи, так что его жесткие подметки выбивали дробь по скальному полу.
И словно звук этот послужил сигналом, бормочущий напев второго старика-мекса стал громче. Уже можно было улавливать искаженные ужасным произношением английские слова, которые я окончательно разобрал при третьем-четвертом повторении:
Дважды в сутки двенадцать часов подряд
Ошейнички роют, долбят, бурлят.
В затычках крики босса гремят:
"Бурить вам, пока не спуститесь в Ад!"
Бурите, ошейнички, день и ночь!
Бурите, киборги, день и ночь!
Бурите в пекле и в боли, бараны,
Ради жен своих, рома, марихуаны!
Взрывайте! Сжигайте!
Когда я, уже сам загипнотизированный, выслушивал в пятый раз это леденящее кровь заклинание, старый Федерико качнулся, перестал дрожать, побелел, еще раз качнулся и рухнул на каменный пол, прежде чем кто-нибудь из нас успел его подхватить.
