Ксения Спынь - Идол
Рита бежала сквозь сугробы, сквозь холмы, сквозь необозримое пространство в попытке выбежать, вырваться из этого места, вырваться, может быть, за сам горизонт, уйти отсюда, ведь степь не может быть бесконечной. Где-нибудь да существует её граница, за которой — жизнь, весна и люди, люди, люди! Обратно, как она хотела обратно — к той, нормальной жизни, которая, казалось, будет всегда. Если бежать, бежать и бежать, если не останавливаться, она доберётся туда, рано или поздно. Но степь не кончалась, даже не двигалась; линия горизонта по-прежнему висела там, где и висела, и пустота. Белые холмы замерли и стояли непоколебимо.
Здесь не было людей — ни одного человека! Никого больше, Рита одна посреди белизны и безмолвия. Она не могла так: без огней, без людских голосов, пусть бы и злобных, ненавидящих, без блеска и оживлённого шума. Какая неожиданная, непростительная слабость: разве можно быть столь зависимой!
Рита не знала, сможет ли прожить без всего этого, выдержит ли. Сможет, сможет! — сказала она сама себе, потребовала от себя. Безоговорочно. Она должна справиться. Она же фройляйн Рита.
Только вспомни, почему ты здесь, — напомнила она самой себе. Вспомни, что страдаешь за правду, и сразу станет легче. Только вот ей почему-то не становилось.
Lieber Gott[11], почему у неё забрали пузырёк с ацетоном!?
Всё бы кончилось быстро и красиво, а теперь? Сколько теперь ей томиться в ссылке, сколько лет наедине с белой равниной? Она не сможет, Рита уже чувствовала, что слабеет, как будто безжизненный простор подтачивал её силы, высасывал из неё жизненную энергию. И ещё сети — даже здесь, в тысячах километров от Ринордийска; эти невидимые прочные сети поистине захватывали всё.
Она бежала, борясь с сетями, борясь с пространством, бежала, пока не начала задыхаться. Рита остановилась, обернулась вокруг, окидывая взглядом совсем неизменившуюся окрестность. Степь дрожала у неё перед глазами, но, Боже ж ты мой, ничего не происходило, ничего!
Тотальная пустота и бездействие — потому что даже и смерти здесь не было. Смерть отсюда убрали. Те, кто это сделал, с холодным любопытством следили за Ритой и очерчивали вокруг неё сплошную линию границы, чтобы никуда не выпустить.
Оставалось только небо — высокое и далёкое, и Рита взмывала к нему в отчаянном прыжке, в попытке вырваться. Но напрасно: земля тянула её обратно, как огромный магнит, и Рита снова падала на снег. Её полёт был безнадёжно связан сетью. Сети, сети всюду, сети до самого горизонта и за горизонтом тоже, от земли и до неба.
Рита прыгала, металась туда и сюда в поисках хоть чего-то, чем можно было бы заполнить пустоту, и даже находила и выстраивала пусть фальшивую, но многоцветную и захватывающую жизнь вокруг себя. Но все яркие пятна и причудливые формы только рисовались её воображением; они были лишь непрочными иллюзиями и разбивались при первом столкновении с пустой реальностью.
Здесь ничего не двигалось. И сколько бы Рита ни кружилась среди холмов и сугробов, сколько бы ни бежала по степи — абсолютное безмолвие, стерильное одиночество замыкалось вокруг.
Отсюда не было выхода. Её не выпустят. Никогда.
— Я нарвусь, — прошептала Рита. — Я выкину что-нибудь такое, что вам придётся меня убить.
Степь равнодушно и чуть насмешливо молчала: степь-то знала, что нет, не придётся. На самом деле всё очень хорошо продумано, и не Рите победить безотказную систему. Степь тоже была ими. Здесь всё было ими, и всё играло за них.
Кто обещал, что у неё будет шанс противостоять? Никто не говорил этого. С тем расчётом и строилась система, с такой силой и сжималась железная хватка, чтобы сломить любого, чтобы никто не вышел победителем. Так и задумывалось, а вы на что рассчитывали?
«Со мной вам не справиться, — подумала Рита, призвав всё своё упорство. — Не справиться…»
61-70
Зима — это не время года. Это постоянный мир, не подверженный переменам, сколько бы ни текло время.
А время? Да, текло, незаметно и неощущаемо, оно ровно и методично двигалось своим путём, без перерывов и провалов, так же, как и всегда. Время текло, но никто его не отсчитывал. Просто забыли сверяться со временем, а потому потеряли его, сбились и не знали, где оно сейчас.
Поэтому зима состоит не из месяцев, недель, дней, а из снега, холодного ветра и белого простора.
И так везде. Сменялись полустанки — степь оставалась, всегда ровная, безжизненная и молчаливая. Когда затихло вымотанное собственными образами воображение, бред прошёл, и теперь глаза видели то просто, что и было на самом деле: ряды заснеженных холмов и небо над ними. Приозёрье — да, оно такое, судя даже по обрывочным знаниям из области географии и фильмам. Иногда ещё встречались леса посреди равнин, нет, маленькие лески, клочки, усеянные деревьями с тонкими чёрными стволами. Они становились ещё меньше, когда приходило время их покидать, иногда попросту не оставались: их вырубали. И ничто не нарушало больше идеальное однообразие степи: голая поверхность, голые дали.
Их бытие, их пока ещё существование чертилось изломанной линией, тяжело тащилось по земле, прижатое гнётом вышины. Красок не осталось, краски исчезли, будто их и не было никогда — Лунев принял это без сопротивленья, почти даже не заметив.
Поезда неслись, непонятно куда, ведь ничего не передвигалось. Вагон, один из многих или всё тот же единственный, тряска, которая, кажется, никогда не кончится, дверь, открытая в степь и морозный воздух. Нет, на самом деле, не так холодно (Лунев думал, будет хуже), или они просто привыкли. А ещё — чёрные фигуры всегда сопровождали их, в поездах ли, на стоянках, иногда близко — у железного бока вагона, иногда поодаль — там, на полотне степи. Можешь прищуриться, чтобы снег не слепил глаза, всмотреться в дали: вон они, чёрные фигурки, хорошо заметны на белизне. Лунев и не заметил их поначалу, но Семён однажды обратил его внимание: иначе, сказал он, давно уже можно было сбежать.
Их не оставляли без присмотра, даже если казалось, что это не так.
Дни тянулись серым волокном. Единственным ярким пятном в них была, несомненно, Рита, Рита в её когда-то красном платье, Рита-капризница, Рита-истеричка и посредственная актриса, Рита с её позёрством, непомерным пафосом, нарочитым немецким акцентом и театрализованностью каждого слова, жеста и взгляда. За всё это Лунев терпеть не мог её раньше, но теперь, когда сама его жизнь ставилась под сомнение — настолько бледны и редки были её признаки — Рита оказалась для него спасительной микстурой. Её присутствие давало Луневу понять: он ещё здесь, ещё настоящий, ещё существующий.
Ну, а кроме того — она-то не сдалась. Она по-прежнему фройляйн Рита, она не изменила ни себе, ни своим убеждениям, она всё так же ненавидит идола и готова сразиться с ним при первой удобной возможности. Так она говорила, во всяком случае. Луневу хотелось ей верить. Сам он явно не выдержал проверки на прочность, в чём это выражалось, он точно не помнил, только помнил, что поддался, что оказался слаб, и полетели тогда в тартарары все его принципы и природная гордость. Но вот же — Рита, стоит перед ним, живой пример того, что и силе идола можно сопротивляться. В этих снегах, посреди бесконечной степи она стала для Лунева в каком-то смысле идеалом стойкости, идеалом, может быть, недостижимым, но существующим в реальности.
Он не осознавал всё это так чётко. Скорее, неясное понимание обитало в его смутных, замороженных сейчас ощущениях, которые порой слабо откликались на воздействия внешнего мира. Ощущениями он и жил теперь, мыслей же, полнокровных, принадлежащих его личности мыслей, в нём не было.
Новые поезда, новые вагоны, всё те же самые… В один из переездов им случилось встретить аккуратно одетого молодого человека с холодной формальной улыбкой. Они столкнулись с ним, когда только вошли в вагон. А дальше… Лунев не совсем ожидал того, что произошло дальше. Когда Рита подняла взгляд и увидела человека, она вдруг резко остановилась и сначала уставилась с неверием, как бы в попытке отрицать присутствие этого субъекта. Затем лицо её исказила то ли злобная улыбка, то ли оскал.
— Ты и сюда пришёл? — нарочито любезно проговорила она сквозь зубы.
— А как же, фройляйн, — ответил он со слишком уж подчёркнутой учтивостью, — разве мог я позволить оставить вас без присмотра?
— Всё неймётся? — ухмылка Риты будто одеревенела. — Вы уже сплавили меня из столицы на безопасное расстояние. Так что вам ещё надо? Почему бы просто не оставить подыхать на просторах приозёрья?
— Что вы, фройляйн! — наигранно ужаснулся он. — Как мы можем бросить вас на произвол судьбы? Это абсолютно, никоим образом недопустимо. Нет, нет, мы просто обязаны поддерживать с вами непрерывную связь, чтобы быть в курсе того, чем вы занимаетесь и не случилось ли с вами чего. Ну а поскольку, — он немного иронично улыбнулся, — мы давно знакомы, я подумал, что идеальным вариантом было бы, если бы я лично осуществлял контроль…
