Михаил Чернолусский - Фаэтон
— Лично. С самим Ваном? Деньги есть?
— Деньги… Простите, в какой сумме?
— В какой сумме… Лично я беседую в ресторане. На худой конец — в кафе. Понял?
Утяев пальцами на ощупь лихорадочно пересчитывал пуговицы в кармане. Маловато их было.
— В кафе, пожалуй, можно. Извините…
— В кафе… Я так и знал — невелика птица. Обожди меня здесь. — И Ван скрылся за дверью.
Утяев не ожидал такого поворота событий. Быстро переложил все деньги-пуговицы в один карман. Трагедия была в том, что он не знал аграгосских цен. Чему равна пуговица? Потом с ужасом подумал, что Ван может потребовать взятку за сведения о Ефреме. Но быстро сообразил, что пообещает вознаграждение после освобождения Ефрема, а там видно будет. Тип наглый, думал Утяев, с ним надо напрямик. Утяев робел не от трусости перед нахалами, а оттого, что не умел им в тон отвечать…
За дверью послышались крики, шум, возня, — что-то, видно, упало. И тут же появился Ван. Несмотря на свой огромный вес, он легко сбежал по ступенькам вниз. Лицо его полыхало, глаза горели. «Не он ли там шумел?» — подумал Утяев.
— Не отставай! — бросил на ходу Ван и широкими шагами заспешил к выходу.
В синей спецмашине они ехали по грязной дынхейской улице. Попадались встречные автобусы, легковушки. На тротуарах пешеходы с портфелями, в шляпах — местная интеллигенция. Дома почти все кирпичные, двух- и трехэтажные, с вывесками. «Должно быть, центр, — подумал Утяев и вздохнул: — Ну и дыра! Что они тут охраняют двумя рядами ракет и пушек?»
Свернув в узкий проулок, спецмашина вскоре остановилась. Они вышли. Утяев увидел вывеску. Нарисовано — синяя пивная бутылка и огромный рак. Значит, не кафе, а еще проще — бар. Утяев не любил пиво, у него пошаливала печень. Но, с другой стороны, обрадовался: он верил в ту простую примету, что любое дело без настойчивости нельзя выиграть.
Появление Вана в баре произвело переполох. Люди, сидевшие за стойкой, быстро, один за другим, испарились, зал опустел. Тучный хозяин низко поклонился, насколько позволял ему большой живот, и исчез за занавеской. Ван, не ответив на приветствие хозяина даже кивком головы, прошел к столику, обособленно стоявшему в углу, предназначенному, очевидно, для знатных посетителей, — сел и жестом пригласил Утяева занять стул рядом.
Прошли считанные минуты, и тучный хозяин принес две тарелки крупных, чувствовалось, отборных раков и пиво в синих, как на вывеске, бутылках, что больше всего удивило Утяева.
Ван налил себе и Утяеву пива, залпом выпил стакан, другой и, принявшись за раков, буркнул:
— Ну…
У Утяева была приготовлена первая фраза, он быстро, не заикаясь, ее выпалил:
— Речь идет о моем друге, который, как я думаю, по недоразумению проходил через ваш ОКП.
Ван поднял на Утяева глаза. Теперь это был уже усталый, но все еще возбужденный, злой человек.
— По недоразумению? — криво усмехнулся он.
— Да. Видите ли, это… э-э-э… гражданский турист. Мы заблудились.
— По недоразумению к нам не попадают.
— Но ведь он турист, — повторил Утяев.
— К нам попадают враги!
— Нет, нет, что вы! Он мой друг.
— Но вы-то кто такой?
— Я землянин, мы все из Брянской области.
— Это где такая?
Ван подавлял своей категоричностью, своим безразличием и цинизмом. Утяев чувствовал, что пасует перед этим типом, злился на самого себя, понимал, что следует взорваться, возразить, но сдерживался.
— Я бы не хотел философских споров.
— И не спорь. Со мной не спорь. — Он снова налил себе пива. — Почему не пьешь?
Утяев пригубил из стакана.
— Импортное, завозное, — Ван вдруг захохотал. — И ты импортный. — Он протянул рака. — На, расправляйся.
— Спасибо.
Съев мякоть очередного рака, Ван с наслаждением начинал сосать все рачьи части, не стесняясь сплевывать на стол попавшие в рот несъедобные куски. Паузы иногда длились долго.
— Значит, ты брянский?
— Брянский…
— Бежал?
— Что вы! Мы хотим домой, на родину!
— Возвращаться думаешь?
— Только и мечтаю об этом.
— Дурак.
— Почему же, простите?
— У нас дисциплина, мы крепкое государство, которое завоюет все пространство вокруг!
Утяеву надоела эта философия, и он наконец решил переложить ход разговора:
— Я бы хотел поближе к делу, Ван… э-э-э… простите, не знаю отчества.
— Ван и есть Ван.
Утяев внимательно посмотрел на своего собеседника, взгляды их встретились. В полутемном бараке судачьи глаза Вана казались совсем без зрачков.
— Так что, ты с Земли?
Утяев, не желая в таком тоне разговаривать, стал пить пиво. Надо ему было, дураку, искать встречу с таким проходимцем.
Ван Утяева понял:
— Удрать желаешь? Не нравится наш порядок? — Утяев промолчал. — Не нравится — не помогу удрать! — повторил Ван.
Утяев понял — вызывает на продолжение разговора, душу отвести хочет. Но тут таиться уже нельзя, прямо надо говорить — правду в глаза.
— Я не понимаю людей, — сказал он, — которые меняют родину на пиво и раков.
— Вот как!.. Резанул. Молодец! Это мне уже нравится. Родину любишь. — Он заставил Утяева чокнуться.
Они выпили. Одолев очередного рака, Ван сказал:
— Ну, может, и мне совет дашь, как жить.
— Дам. Не жить без родины.
— Во как. В десятку саданул.
— Да, не жить без родины!
Ван снова потянулся чокаться. Выпил, помолчал.
— Что ж… Без родины — безродные, космополиты разные.
Утяев это предвидел. Но он решил наступать:
— Изменить родине я не хочу. Я без нее жить не смогу.
Вдруг Ван с такой силой ударил кулаком по столу, что полетели на пол пустые бутылки. Мгновенно у столика появился хозяин.
— Пива! — крикнул Ван.
Собрав пустую посуду, хозяин исчез и с необычайной для себя подвижностью быстро вернулся с полными бутылками. Защелкал открывашкой. Наводил на столе порядок молча, ни на кого не глядя. Шея у него была мокрая.
Испуганный вид хозяина заставил Утяева с презрением подумать о своей робости. Теперь незачем было выгадывать, приспосабливаться. Остаться патриотом — вот задача!
Ван долго молчал. Извлек из пластмассового стаканчика бумажную — странно, тоже синюю — салфетку, вытер пальцы. Потом, резко вскинув голову, уставился на Утяева.
— Я изменник. А вы не изменники… Я удрал из своей страны.
— Удрали? — Утяев был спокоен. Он удивился достоинству своего тона.
— Да, я трус! Трус!
— Ну так вернитесь к себе на родину.
— Что?! — Ван уцепился за край стола, чтобы сдержаться, не ударить Утяева. — Ты мне поговоришь?! Возьму и не отдам пропуска, язва. Отведу на допрос! Может, догадываешься, как мы допрашиваем? Скручу подлеца!.. К своему дружку поедешь. Туда же, на подсобку!
Ван не сводил с Утяева злых глаз. В них горела беспомощная ярость, не раз, видно, толкавшая на преступление. Оробев под таким взглядом, Утяев тем не менее не выдал своей робости, спокойно смотрел на Вана. И еще подумал с радостью, что этот тип, оказывается, давно знает, о ком идет речь, запомнил Ефрема. Раз так, обязательно надо искать пути к примирению. Когда Ван наконец отвел глаза, Утяев сказал:.
— Я же говорил — не надо политических споров. Не надо. — И он сам налил пива — себе и Вану.
Тут случилось совершенно неожиданное: Ван опустил тяжелую голову на руки и заревел. Плечи вздрагивали. Круглая плешь его была в капельках пота.
— Подонки, сволочи, мразь! — шмыгая носом, цедил он сквозь зубы. — Учат жизни. А ты поживи, когда тут сегодня одна власть, завтра другая. И всем услужи, угождай… Поживи!
«Безродный космополит, — понял Утяев. — Болтается по свету, нет родины. Нет друзей, нет любви».
Утяев вынул из кармана все свои деньги-пуговицы, ссыпал на стол. Ван приподнял голову, глянул одним глазом на деньги и приказал:
— Забери!
Утяев поднялся со стула.
— Забери! — Утяев не шевельнул рукой.
Тогда Ван смахнул деньги со стола и полез в свой карман. Вынул помятую справку Утяева, протянул:
— Завтра жди. Днем. Поедем на подсобку.
Взяв справку, Утяев хотел молча уйти, но не выдержал, обрадованный согласием Вана помочь.
— Я живу в Гонхее, — сказал он. — В Гонхее.
— Знаю, не в этой же помойке. Иди. Прочь отсюда.
Утяев отошел от стола на несколько шагов и почувствовал, что ноги ватные, устал.
«Как говорится, э-э-э…» — подумал он.
Поздно вечером Утяева привезли на белой полицейской машине. Оставшись без копейки денег, он не мог доехать до Гонхея сам. Его дважды высаживали из автобуса вместе с другими безбилетниками, и в конце концов он бы, как иностранец без документов, конечно, угодил в ОКП, но спасла справка.
Швейцар в синей ливрее не узнал сразу своего постояльца, так изменился этот человек за один день.
