Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)
«Барышням вашего круга надо приличия знать…»
Но было предостережение — Малохол.
Илларион в житейских местах располагался десятью этажами выше Малохола.
Тем более обидным случился бы его отказ от общения.
«Барышням вашего круга надо приличия знать…»
Какого круга был Илларион? И какого круга был он, Шеврикука?
Впрочем, Илларион умел и позволял себе проживать в разных кругах, и высокобеспорочных, и унизительных. Не только умел, но и любил перебираться (переселяться?) из круга в круг. В каких свойствах и облачениях он выказывал себя теперь?
Все равно в каких, решил Шеврикука. Но он заробел. Комплекс уязвления Малохолом он так и не смог истребить в себе. Но и прыть свою он не желал сейчас усмирять. Хотя и не представлял толком, что дадут ему встреча с Илларионом, если она произойдет, и разговор с ним.
Что дадут, то и дадут!
И принялся стучать в двери и стены разные. В иные для самого Шеврикуки и загадочные. А в одну из дверей колошматил и ногой. Надеясь при этом, что личности, им, Шеврикукой, интересующиеся, стуков его не услышат. А коли и услышат, окажутся неспособными догадаться, каков их источник. При условии, если Илларион примет сигналы Шеврикуки и укроет их в себе.
Похоже, принял. И не ответил отвержением. А пригласил. Движением руки Илларион предложил переступить порог. Оно представилось Шеврикуке учтивым. Но учтивость свидетельствовала только о том, что нынче Илларион проявляет себя натурой воспитанной. Впрочем, движение руки Шеврикука не мог наблюдать, до него лишь донеслось дуновение жеста Иллариона.
Однако не важно было для Шеврикуки, учтив сегодня Илларион или нет. Важно, что Илларион обнаружился и согласился на беседу с ним.
— Входи, — услышал Шеврикука.
И увидел Иллариона, его руку, именно предлагающую переступить порог. Но никакого порога не было, а Шеврикука уже стоял в пределах Иллариона.
«Как к нему обращаться? — соображал Шеврикука. — На „ты“ или на „вы“? И как его именовать?»
— На «ты», на «ты»! — будто с укоризной произнес Илларион. — И я для тебя Илларион.
«Сегодня — Илларион…» — подумал Шеврикука.
— Хорошо, сегодня, — согласился Илларион. — Что думать о вчерашнем и завтрашнем?
А получалось, что «сегодня» Иллариона происходило во дни императора Павла Петровича и, судя по грубоотесанным пудостским камням сводов галереи, куда шагнул Шеврикука, — в Гатчинском замке. В левую руку Иллариона опустился факел, и Шеврикуке было предложено винтом лестницы направиться в черный подземный ход, ведущий к Гроту «Эхо» и берегам Серебряного озера. «Как же, как же, — вспомнилось Шеврикуке, — именно этой дорогой уходил от казаков и комиссаров Александр Федорович Керенский…» Много чего случалось в этих камнях, а вот в голову Шеврикуке пришел Главковерх временный… Но и сам Павел Петрович вышел временный… При чем тут это?.. Ни при чем, ни при чем, убедил себя Шеврикука. Илларион, рослый, худой, факел пронося торжественно, с какой-либо целью или по настроению (темнота не помешала бы ни ему, ни Шеврикуке), в черном плаще до отворотов ботфортов, в прусском напудренном парике с косицей, вел Шеврикуку к гроту. Шаги их распространялись в прошлом и в будущем. Тени становились великаньими.
«И вовсе мне не нужен разговор с Илларионом», — понял Шеврикука.
— Присядем здесь, — остановился Илларион.
Факел был водружен в металлическое кольцо, выскочившее из стены, а на полу образовались два походных седалища — то ли барабаны, то ли бочонки с порохом — и между ними раздвижной столик. Присели. По привычке в новом для себя или полузабытом им месте Шеврикука огляделся. Все было как было. Лишь рядом с факелом Шеврикука увидел выведенные мелом слова: «Свет. Тьма».
— Для посетителей музея, — сказал Илларион. — В этом месте они испытывают легкие тревоги. Экскурсовод ведет вниз, к воде. И вдруг гаснут лампы. Охи, страхи, дамы прижимаются к кавалерам. Свет вспыхивает. Все довольны.
— Легкие покалывания историей…
— Ты по делу? — спросил Илларион. Но будто бы и не спросил, а предложил сейчас же и выговорить суть дела.
— Так думал, — сказал Шеврикука. — Но вижу, нет ни дела, ни необходимости. Так… По капризу… По слабости натуры…
— Ладно, пусть по капризу, — кивнул Илларион. — Но все же ты отчего-то вспомнил именно обо мне… Может, посчитал, что я осведомленный?
— Может быть…
— Я осведомленный… Но не до такой степени осведомленный, чтобы удовлетворить все твои интересы. А кое о чем полагаю необходимым и умолчать. Для твоей же пользы и самостоятельности.
— Но я уже ни о чем не намерен спрашивать! — хмуро сказал Шеврикука. — Вот ведь глупость какая! Извини, Илларион. И вломление мое к тебе вышло зряшное!
— Может, и не зряшное. Можно и просто посидеть. Время у тебя еще есть. Хотя его и немного. Но посидим. Мы так редко видим и слышим друг друга, будто нас нет вовсе.
— Выходит, так, — сказал Шеврикука.
— Что подать? — спросил Илларион. — Мальвазию с острова Мадейра? Спотыкач? Боярскую полусладкую? Горилку с окаянным перцем? Шотландский напиток, но не на два пальца? Или пиво из солодовен Пафнутия Боровского? Что приличествует нынешнему случаю? И не воспрепятствует пусть и минутному единению натур?
— Весь твой перечень хорош, — сказал Шеврикука. — Все в нем может исключительно приличествовать и ничто не воспрепятствует. Перечень можно и продолжить.
— Потом и продолжишь, — кивнул Илларион. — А пока предлагаю по стопке «Тамбовской губернской».
На столике воздвиглась бутылка «Тамбовской губернской». Стопки вблизи нее встали серебряные. Собравшись снять с сосуда крышку, Илларион чуть было не оконфузился. Ногти его, облагороженные пилкой, а возможно, и усердиями художника от маникюра, не могли одолеть упрямство ломкого металла. «Дай-ка я ее зубами!» — хотел предложить Шеврикука. Но Илларион, осердившись, саданул ладонью по дну бутылки.
— За нас с тобой! — поднял Илларион стопку.
В закуску он отчего-то определил сыр камамбер.
— А что? Пошла «Губернская-то тамбовская»! — заявил Илларион. — Бывали мы в Тамбове в присутственных местах и на балах у губернатора.
Шеврикука чуть было не позволил себе съехидничать по поводу губернаторских жен и дочек, но сдержался. Илларион бывал и воином, и царедворцем, но в чиновники он совершенно не годился. Представить его в присутственных местах, да еще и за казенным столом, Шеврикука не мог. Даже и в ревизоры с имперскими полномочиями Илларион вряд ли бы разрешил себя назначить. А водка пошла — и ладно. И хорошо, что на боках бутылки не было лысой или лохматой рожи предприимчивого господина, наверняка претендующего и на место с кнопками. Другое дело, отчего-то на водочной картинке Тамбовскую губернию представляли три васнецовских богатыря. Но не Шеврикуке было теперь заниматься разгадыванием этой странности. Или причуды.
— Партию в фараон ты не желаешь со мной провести? — спросил Илларион.
— Нет, — сказал Шеврикука. Его удивило предложение Иллариона.
— А может, в бильярд сыграем? Хотя бы в американку?
— Нет! Нет! — произнес Шеврикука чуть ли не в испуге. Но чего стоило пугаться?
— Оно и верно, — сказал Илларион. — А потому подымем стопки!
Подняли и опорожнили их. Теперь закуской на картонных кружочках явились вяленые белозерские снетки. «Их бы к пиву», — предощутил Шеврикука. И сразу же, создав на столе тесноту, волнуясь пеной, прибыли к исполнению желаний пивные кружки.
— Из монастырских солодовен, — сообщил Илларион.
По житейским наблюдениям Шеврикуки, монастырские ячменные напитки неискоренимо отдавали бражкой, а предоставленное Илларионом пиво было бесстрастно-чистое, будто созревало в усовершенствованных емкостях завода «Балтика».
— В меру охлажденное, — одобрительно заметил Илларион. — А помнишь, как мы с тобой однажды столкнулись в пивной на углу Больничного и Первой Мещанской, деревянной, зеленой такой, и заказали по сто пятьдесят с прицепом? Помнишь?
— Помню, — неуверенно пробормотал Шеврикука.
— Ну как же! Как же! Возле нас еще суетился Мелетяев! Все пытался угостить нас бутербродами с красной икрой!
— Помню, помню! — оживился Шеврикука. Сначала он вспомнил Мелетяева и свои недоумения: как этот низкородный растрепай позволяет себе лезть со своими бутербродами и хуже того — с пошлыми шутками к Иллариону, будто они ровня (а сам-то он, Шеврикука, высокородный, что ли?). Потом воспроизвелся в его памяти Илларион, мрачноватый, бравый, сухой, со всегдашней осанкой конногвардейца, тогда — в форме капитана бронетанковых войск, с орденскими планками на груди и нашивками ранений. О чем они говорили с Илларионом? Этого Шеврикука вспомнить не мог. Но они стояли в пивной и после того, как Мелетяев, ощутив брезгливость и серый холод в глазах Иллариона, маленькими шажками твари дрожащей, спиной, спиной к двери, отбыл на улицу.
