Александра Давид-Неэль - Посвящения и посвященные в Тибете
Никто ни в его семье, ни в семье его жены никогда не болел этой страшной болезнью. Он еще надеялся, с тревогой наблюдая за развитием этих роковых симптомов, но вскоре сомнения развеялись окончательно. Он проконсультировался у местных врачей, затем у врачей из других мест, чья репутация и искусность были широко известны, и наконец, отчаявшись, отправился в длительную поездку за помощью к врачу из миссионерской больницы, расположенной на границе с Китаем. Он надеялся, что белый врач знает лекарство, неизвестное в Тибете и Китае.
Однако и белый человек признал себя столь же бессильным, как и его азиатские коллеги. Осмотрел ли он пациента? Естественно, тот, кто рассказал мне эту историю, о том не знал, но я припомнила трагический случай того же рода, когда молодой человек обращался ко мне в монастыре Гумбум. Он тоже ходил в больницу белых в Китае и прямо с порога спросил: "Есть ли у вас что-нибудь от проказы?" Ему ответили отрицательно. Я посоветовала ему еще раз обратиться к европейскому врачу, не сообщая тому предварительно о характере своего заболевания. Может быть, эти симптомы относятся к другой, излечимой болезни.
Я привела этот частный случай, дабы исключить любую мысль о том, что в истории Дадула есть что-либо сверхъестественное. Те же элементы сверхъестественного, которые в ней упоминаются, имеют исключительно духовную природу.
Утратив всякую надежду на помощь медицинской науки, Таши Дадул, подобно многим отчаявшимся людям, обратился к религии. Но, в отличие от других, он не ожидал никакого чуда: считая себя совершенно неизлечимым, он хотел только подготовиться к смерти. Кроме того, он хотел удалиться, дабы избавить своих родственников, и особенно молодую жену, от близости с тем ужасным существом, в которое он вскоре превратится.
Обратившись к одному отшельнику, Дадул испросил его благословения, а также соответствующего наставления в медитативной практике. Затворник оставил его на некоторое время у себя, а затем посоветовал ему созерцать Джигджеда ["Ужасающего"; санскр. Ямантака], великого йидама "желтошапочной" школы.
Живя в строгом уединении, он не нуждался бы ни в какой иной религиозной практике – этой ему должно было вполне хватить.
Затем лама даровал пациенту ангкур Джигджеда, вкратце разъяснив ему символизм облика и характера йидама, и расстался с ним.
Вскоре Дадул закончил все дела, еще связывавшие его с прежней жизнью, которую он покидал до конца своих дней. Он передал свое имущество родственнику, вверил ему сына и обязал его обеспечивать все нужды своей жены, остающейся вдовой. Кроме того, он освободил жену от всех обязательств по отношению к себе – она могла снова выйти замуж, если пожелает.
Рассказ не задерживается на описании чувств несчастного человека, покидающего мир в полном расцвете жизненных сил. Тибетцы не распространяются о тонкостях чьих бы то ни было сокровенных эмоций. Сентиментальные излияния Миларепы являют собой исключение в его суровой стране… К тому же Джецун Миларепа был поэтом.
На расстоянии нескольких дней пути от своей деревни Дадул соорудил себе жилище, воздвигнув каменную стену у входа в довольно большую пещеру. Он выбрал место на склоне горы, вблизи спадающего в долину родника. Нетрудно было отвести часть потока, заставив его протекать непосредственно у входа в убежище.
Дадул замазал глиной щели в камнях, образующих стену. Изнутри он выстлал свое жилище кошмой из шерсти яка, из которой обычно пастухи делают навесы. Он выстроил еще и вторую, внешнюю стену, за которой те, кто будет приносить ему два или три раза в год пищу и топливо, могли, не видя его, оставить мешки. Затем, при помощи тех, кто сопровождал его, он сложил в пещере принесенную ими провизию, одеяла, кошму, подушки и одежду. (Это убежище напоминало те, которые используются отшельниками, стремящимися к полной изоляции. Описание их жилищ см. в книге "Магия и тайна Тибета").
Дадул удалился в уединенное жилище не для того, чтобы стать истинным налджорпа, а просто чтобы умереть там, поэтому у него не было причин ограничивать себя в оставшиеся считанные дни, лишаясь комфорта, который позволяло ему его состояние.
Когда все было закончено, друзья оставили его. С порога своей будущей могилы Дадул наблюдал за их отъездом, прислушиваясь в последний раз к замиравшему вдали звону колокольчиков на шеях лошадей. Наконец всадники исчезли, и наступила тишина. Он остался один на один с затаившейся в нем смертью.
Дадул простерся в направлении жилища ламы, посвятившего его в ритуал Джигджеда, затем, войдя в пещеру, снова распростерся перед танкой (нарисованной на свитке картиной без рамы), изображавшей гневное божество, и уселся на кошму, на которой его пораженное проказой тело будет когда-нибудь лежать мертвым, став не более чем пищей червей и насекомых…
Проходили дни и недели. К концу четвертого месяца два человека привезли ему провизию. Он слышал, как они разгружают животных и сносят поклажу в "прихожую" его жилища. Они были невидимы, хотя и находились так близко от него!
Возникло ли у него желание поговорить с ними, узнать, что сталось с дорогими ему людьми – его женой и ребенком… спросить у них, помнят ли его еще в его прежнем доме, звучит ли там еще его имя? Рассказ не отвечает на это.
В Тибете принято, чтобы те, кто приносит пищу или еще что-либо заточившему себя отшельнику, не разговаривали с ним. Люди видели слабый дымок, поднимавшийся над стеной, которая закрывала "комнату" отшельника, – значит, он жив, – и они уехали, не проронив ни слова.
Прошли годы – пятнадцать, двадцать лет. Дадул был все еще жив, и его болезнь не причиняла ему никаких страданий. О нем почти забыли в его деревне, помнил его только родственник, которому он доверил сына, аккуратно присылавший ему в изобилии и одежду, и пищу. Его жена повторно вышла замуж. Его сын вырос и женился, не имея ни малейшего представления об отце, оставившем его еще в детстве. Он знал только то, что его отец все еще жив в своем убежище… вне всякого сомнения, чудовищный призрак, изъеденный страшной болезнью. Несколько раз сын приезжал со слугой пополнять запасы его провизии, но ни разу не встретил отца и не пытался даже заговорить с ним – обычай запрещал это. Восходящая нить дымка подавала им молчаливую весть… Затворник был еще жив…
Погруженный в медитативное созерцание так же как его родственники и друзья в свои материальные хлопоты, Дадул забыл их, как и они забыли его.
Джигджед стал постоянно являться ему. Сначала отшельник взывал к нему перед его изображением на танка, произнося ритуальные слова, заученные во время своего "посвящения". Затем Ужасающий сам стал появляться перед ним и довольно долго с ним беседовал. Еще позднее видение его облика исчезло, и Дадул вместо символического божества начал различать именно то, что это божество собой олицетворяет: желание, жажду чувственного опыта, активность, неизбежное разрушение, которое ее сопровождает, и желание пережить остатки прежней деятельности, желание возрождения после исчезновения всего предшествующего, жажду творения новых форм, с самого начала, в свою очередь, неизбежно обреченных на гибель.
Джигджед и слившаяся с ним в страшном танце его фантастическая спутница не были парой ужасающих любовников, но миром форм и миром идей, заполняющих Пустоту и порождающих суетные фантомы, непрерывно растворяющиеся в ней.
Дадул постиг бездыханный трепет неисчислимых существ, ставших жертвами лихорадки личного существования, жертвами борьбы за сохранение того несуществующего "я", которое Джигджед-разрушитель силой забрал у них, дабы соорудить себе ожерелье из их черепов. Вся Вселенная заполнила уединенный приют Дадула. "Круговорот" смертей и возрождений, жизни, питающей смерть, и смерти, поглощающей жизнь, – вот что созерцал он в каждом съедаемом им куске, в каждой мысли, рождавшейся в нем, которую немедленно вытесняла другая, являвшаяся вслед за ней76.
И вот однажды несильное землетрясение, а может быть и нечто более заурядное, сбросило несколько камней со стены, закрывавшей вход в жилище отшельника. В те дни, когда он был еще по-детски горяч, Дадул немедленно заделал бы брешь; теперь же ему было все равно. Упали и другие камни, и брешь расширилась. Однажды утром обрушилась часть стены, разрушив целый угол наружной ограды.
Лучи солнца упали в пещеру, неся с собой мягкое тепло, которого Дадул был лишен уже двадцать лет.
Со своего сиденья он увидел цветущую долину, но это было совсем не похоже на то, что он видел в прежние дни. Деревья и ветер, стремительные воды потока, птицы, парящие в воздухе, – все это представилось ему не более чем многочисленными формами всеохватного "Ужасающего", вечно сущего прародителя и разрушителя.
Видя его во всем, Дадулу больше уже не надо было призывать Джигджеда в тень пещеры. Он вышел из нее напиться воды из реки.
