Дэвид Левин - Папина лапа в моей руке
Угольный стержень сломался в руке у Ясона, и он швырнул его остатки в сторону.
— Проклятие, папа, как ты можешь отвергать свою человеческую природу?
Отец Ясона подпрыгнул на всех четырех лапах и занял оборонительную позицию.
— Конституция гласит, что я имею право изменить свое тело и разум так, как мне этого захочется. Думаю, сюда относится и право не отвечать на подобные вопросы.
Он с минуту не отводил взгляда от Ясона, собираясь еще что-то сказать, потом поджал губы и рысью пустился прочь.
В руках у Ясона остался незаконченный набросок сфинкса с отцовским лицом.
На следующий день он просидел три часа в приемной клиники. Наконец доктор Стейг вышел и сказал, что ему жаль, но убедить отца увидеться с Ясоном оказалось совершенно невозможно.
В обеденный перерыв Ясон бродил в толпе по улицам Сан-Франциско. Весенний воздух был чистым и бодрящим, люди спешили. То тут, то там он видел перья, шерсть, чешую. Официант, который принес ему сэндвич, был полузмеей с глазами-щелками и мелькавшим во рту раздвоенным языком.
Ясон так удивился, что забыл оставить чаевые.
После обеда он подошел к дверям клиники. Долго ждал в приемной, но, когда из лифта вышли две женщины с одинаковыми мордами сиамских кошек, Ясон стрелой метнулся между ними и, не обращая внимания на их оскорбленный визг, ударил по кнопке «закрытие двери». Лифт поехал, он вцепился в поручни, вжался в угол и попытался успокоить дыхание. Той же ночью в 12:30 он приземлился в Кливленде.
Люди в касках, товарищи по работе, вручили ему открытку с выражением соболезнования. Он принял их сочувствие, но в подробности вдаваться не стал. Одна из женщин отвела его в сторону и спросила, как долго протянет отец.
— Доктор сказал, пять недель.
Шли дни. Иногда Ясон обнаруживал, что сидит в кабине экскаватора, уставившись на свои руки и не имея понятия о том, как долго там находится.
Он ни с кем не делился. В голову лезли дурацкие мысли, что он превратится в объект для шуточек типа: «Хорошо, что это не твоя мать, а то ты стал бы сукиным сыном!». Любимой закуской для него теперь был противоязвенный препарат.
Домик, который они с Марией когда-то купили, строя глупые надежды, стал ему в тягость. Питался он в ресторанах, в тех районах, где никого не знал. Однажды ему в руки попала газета местных перерожденцев. Это было тощенькое издание, выходившее два раза в месяц, с такими же гневными статьями в адрес местных политиков и объявлениями об услугах, о которых ему не хотелось ничего знать.
Спустя четыре недели, в понедельник вечером, ему позвонили из Сан-Франциско.
— Ясон, это я, твой папа. Не вешай трубку.
Рука была уже на полпути к рычагу, когда прозвучали последние три слова. Ясон, помедлив, снова поднес ее к уху.
— Зачем?
— Я хочу поговорить.
— Ты мог это сделать, пока я был там.
— О'кей, признаю, что был резок с тобой. Мне жаль. Трубка скрипнула в руке Ясона. Усилием воли он заставил себя ослабить хватку.
— Мне тоже жаль.
Последовала длинная пауза. Оба слышали дыхание друг друга сквозь разделявшие их три тысячи километров. Молчание нарушил отец Ясона.
— Операция назначена на восемь утра в четверг. Я… я хотел бы до того еще раз увидеть тебя.
Ясон прикрыл рукой глаза, пальцы его с силой вдавились в брови. Наконец он вздохнул и сказал:
— Думаю, в этом нет смысла Мы только разозлим друг друга.
— Пожалуйста. Я знаю, я был для тебя не лучшим отцом…
— Ты вообще никаким отцом не был!
Снова тишина.
— Ты сам загоняешь меня в угол. Но я в самом деле хотел бы…
— Хотел бы чего? Сказать «до свидания»? Опять? Нет уж, благодарю! — И Ясон швырнул трубку на рычаг.
Он долго сидел, чувствуя боль в желудке и надеясь, что телефон снова зазвонит. Звонка не было.
В тот вечер он пошел и до чертиков напился.
— Мой отец превращается в собаку, — едва ворочая языком, сказал Ясон бармену, но тот без лишних слов отправил его на такси домой.
Во вторник утром его рвало, и весь день он провалялся в постели, то и дело засыпая. Потом смотрел какую-то мыльную оперу; смехотворные проблемы ее героев казались такими мелочными и разрешимыми. Ночью ему не спалось. Ясон достал коробку с письмами матери и просмотрел их, стараясь найти ключ к разгадке. На дне коробки он обнаружил свою фотографию в восьмилетнем возрасте рядом с родителями. Карточка была разорвана пополам, между ним и отцом остались острые зазубрины — как зигзаг молнии. Половинки неаккуратно склеены. Он вспомнил, как спас эти обрывки из мусорной корзины тайком от матери, как соединил их скотчем и спрятал в коробку от старых компакт-дисков. До поздней ночи он разглядывал снимок, мучаясь одним вопросом: почему?
В среду утром он выехал в аэропорт.
В О'Хэйр была забастовка, и их самолет развернули в Атланту, где Ясон ел отвратительный гамбургер и плыл в потоке злых, расстроенных людей, рвущихся поскорее улететь. В конце концов дежурный администратор пристроил его на самолет до Лос-Анджелеса. Оттуда он ночным рейсом вылетел в Сан-Франциско.
В клинику Ясон попал в пять часов утра. Дверь была заперта, но Ясону удалось отыскать номер телефона для внеурочного обслуживания. По нему отвечал автомат. Ясон общался с автоответчиком, пока трубку не снял какой-то заспанный человек, который ничего не знал, но обещал передать сообщение врачу.
Спустя пятнадцать минут перезвонил удивленный доктор Стейг.
— Вашего отца уже готовят к операции, но я предупрежу, чтобы вам позволили с ним встретиться. Я рад, что вы приехали, — добавил он, прежде чем повесить трубку.
Такси везло Ясона по темным пустым улицам, по лужам, мерцавшим отраженным светом уличных фонарей. Капли дождя струились по оконным стеклам, как пот, как слезы. Ясон прошел по больничному фойе, моргая от резкого голубовато-белого света.
— Я хочу увидеться с Ноем Кармилком. Меня ждут. Медсестра выдала ему бумажную маску, чтобы прикрыть нос и рот, а также защитные очки.
— Предоперационная стерильна, — пояснила она, помогая ему засунуть ногу в бумажный комбинезон. У Ясона было ощущение, словно его наряжают для костюмированной вечеринки.
Потом двойные двери разъехались в стороны, и он увидел почетного пациента клиники.
Отец лежал на боку, неровное дыхание приподнимало и опускало его мохнатую грудь. К лицу была прижата похожая на намордник кислородная маска. Полуопущенные веки, невидящий взгляд.
— Ясон, — выдохнул он. — Мне сказали, что ты идешь сюда, но я не поверил. — Его голос глухим эхом отозвался в пустоте прозрачного пластика.
— Здравствуй, папа. — Его собственный голос приглушала бумажная маска.
— Я рад, что ты здесь.
— Папа… я должен был приехать. Мне нужно тебя понять. Если я не пойму тебя, то никогда не пойму себя. — Он весь сжался, у него перехватило дыхание; голова готова была взорваться от тоски и усталости. — Почему, папа? Почему ты бросил нас? Почему не приехал на мамины похороны? И почему сейчас не жалеешь свою жизнь?
Лысая голова на мохнатой шее слегка шевельнулась.
— У тебя когда-нибудь была собака, Ясон?
— Ты знаешь ответ, папа. Мама страдала аллергией.
— А когда ты стал взрослым?
— Большую часть времени я жил один. Мне казалось, я не смогу как следует заботиться о собаке, если мне каждый день нужно уходить на работу.
— Но собака любила бы тебя.
Ясон почувствовал, как под очками защипало глаза.
— Когда я был ребенком, у меня жила собака, — продолжал отец. — Джуно. Немецкая овчарка. Хорошая псина… быстрая, сильная и послушная. Каждый день, когда я возвращался из школы, она выскакивала во двор… такая счастливая, что видит меня. Она подпрыгивала и лизала меня в лицо. — Он повернул голову и посмотрел на сына. — Я оставил твою мать потому, что не мог с такой же силой любить ее. Я знал, что она меня любила, но мне казалось, что она достойна лучшего человека, чем я. А на похороны не приехал потому, что знал — она не хотела бы, чтобы я там был. Не хотела бы после того, как я так больно ранил ее.
— А как же я, папа?
— Ты мужчина. Мужчина, как и я. Я рассчитывал, что ты поймешь.
— Я не понимаю. Никогда не понимал.
Отец тяжко вздохнул — долгим собачьим вздохом.
— Мне жаль.
— Ты превращаешь себя в собаку, чтобы кто-то любил тебя?
— Нет, я превращаю себя в собаку, чтобы я сам мог кого-то любить. Я хочу быть свободным от своего человеческого разума, свободным от решений.
— Как ты сможешь кого-то любить, если ты уже будешь не ты?
— И все-таки это буду я. Но я смогу быть собой вместо того, чтобы все время думать о том, как быть самим собой.
— Папа…
В палату вошла медсестра.
— Сожалею, мистер Кармилк, но я вынуждена попросить вас
выйти.
![Сергей Григорьев - Гибель Британии [журнальный вариант]](/uploads/posts/books/71901/71901.jpg)