Вероника Рот - Преданная
— Я боюсь, — отвечаю я, — и не уверен, что это разумно, учитывая опасности, которые могут нас подстерегать.
Она обдумывает мои слова, покусывая губу. У меня такая же привычка. Я делал так, ожидая возвращения отца и гадая, кто придет домой: благодушный и уважаемый альтруист или тот, кто будет меня бить. Провожу языком по шрамикам от укусов. Мои воспоминания имеют горький привкус желчи.
Эвелин спрыгивает со стола.
— Я получила тревожные сообщения о существовании у нас повстанческой организации, — она приподнимает бровь. — Людям свойственно объединяться в группы. Но я поражена подобной скоростью.
— Что за организация?
— Те, кто хочет покинуть город. Они распространили утром манифест. Они называют себя верными, — произносит она и добавляет, заметив мой растерянный взгляд. — Утверждают, что верны первоначальным целям основателей нашего города, понимаешь?
— Об этом говорилось в видео Эдит? То есть мы должны посылать людей за внешние стены, когда в городе появляется много дивергентов?
— Да. А еще мятежники полагают, что быть разделенными на фракции — наше предназначение, — недоумевает она. — Некоторые люди всегда будут бояться любых перемен. Но мы не имеем права им потакать.
После ликвидации фракций я почувствовал себя как человек, освободившийся после длительного заключения. И я не желаю вечно прикидывать, вписываются ли мои мысли или действия в идеологию, предписанную мне фракцией. Вот и все.
Но Эвелин просто заставила нас притворяться бесфракционниками. Она ведет собственную игру. Поэтому я рад, что существуют те, кто осмелился бросить ей вызов.
Придаю лицу бесстрастное выражение, но мое сердце стучит как безумное. Я должен быть аккуратным и остаться в милости у Эвелин. Мне легко лгать кому угодно, но только не ей. Она — единственный человек, знающий все тайны нашего «мирного» дома альтруистов.
— Что ты собираешься с ними сделать? — спрашиваю я.
— Взять их под контроль.
Я непроизвольно вздрагиваю. В городе «контроль» означает иглы и сыворотки, навязанные галлюцинации, а следовательно — изменение психики. То самое, что однажды чуть не заставило меня убить Трис. Такие методы использовали лихачи в своей армии.
— С помощью моделирования? — уточняю я.
Она хмурится.
— Конечно, нет. Я не Джанин Мэтьюз.
Вспышка гнева побуждает меня уколоть ее.
— Не забывай, что мы едва знакомы, Эвелин.
— Я никогда не буду прибегать к моделированию, чтобы добиться своего. Лучше смерть, — горделиво произносит она.
Но вполне возможно, именно показательные убийства недовольных и начнутся. Эвелин запросто задушит революцию. Кем бы ни были верные, их необходимо предупредить, и поскорее.
— А если я попробую пойти в разведку? — задаю вопрос я.
— Отлично. Уверена, ты справишься, — соглашается она.
А вдруг она проверяет меня? Или ловит на живца? Моя мать — из тех, для кого цель оправдывает средства. Как и мой отец и временами я сам.
Наконец, я встаю, но ее тонкие как веточки пальцы сжимают мое запястье.
— Спасибо тебе.
Заставляю себя посмотреть ей в лицо. Глаза у нее посажены близко, а нос слегка загнут, как и мой собственный, но ее кожа емнее, чем у меня.
На мгновение вижу ее сидящей напротив меня за обеденным столом, в серой одежде альтруистов. Ее густые волосы скреплены дюжиной заколок. Она опускается передо мной на корточки, поправляет неправильно застегнутые кнопки на рубашке, перед тем как я отправляюсь в школу. Потом она глядит из окна на нашу безликую улицу, ожидая, когда покажется автомобиль моего отца. Ее руки стиснуты так, что костяшки пальцев белеют от напряжения. Тогда нас объединял общий страх. Теперь мне больно от того, что я предаю ее, — моего бывшего союзника. Но я спешу отвернуться прежде, чем мне захочется покаяться.
Выбираюсь из штаба эрудитов и попадаю в густую толпу. Машинально ищу привычные цвета фракций, но не нахожу, разумеется. Да и на мне сейчас — серая рубашка, синие джинсы, черные ботинки. Но под новой одеждой — старые татуировки. Невозможно стереть свое прошлое.
5. Трис
Я ставлю будильник на 10:00 и сразу же засыпаю, не успев даже устроиться поудобнее. Однако через некоторое время меня будит не его трель, а чей-то невнятный вопль в другом конце спальни. Выключаю будильник, провожу пальцами по волосам и несусь к одной из аварийных лестниц. Она выходит прямо на аллею. Там меня, надеюсь, никто не засечет.
Холодный уличный воздух мигом будит меня. Натягиваю рукава до самых кончиков пальцев, чтобы хоть как-то согреть руки, — лето подходит к концу. У входа в штаб-квартиру эрудитов еще слоняется несколько человек, но никто из них не замечает меня на Мичиган-авеню. Все же есть некоторая польза от того, что я маленькая.
Тобиас стоит посреди газона. Он одет в серую футболку, синие джинсы и черную кофту с капюшоном. Его одежда представляет цвета сразу всех фракций, насколько я могу судить. У его ног валяется рюкзак.
— Как все прошло? — спрашиваю, подходя ближе.
— Очень хорошо, — отвечает он. — Эвелин еще сильнее возненавидела тебя, зато Кристина и Кара были освобождены без допроса.
— Отлично, — улыбаюсь я.
Он берет меня за воротник рубашки, притягивает к себе и нежно целует. Потом чуть отстраняется и говорит:
— Эй. У меня есть неплохой план на сегодняшний вечер.
— Правда, что ли?
— Да, мне пришло в голову, что у нас с тобой до сих пор не было нормального свидания.
— Катастрофы и разрушения имеют тенденцию лишать людей личной жизни, как видишь.
— Все же я хотел бы разобраться, что это значит — ухаживать за девушкой.
Он направляется к гигантскому металлическому сооружению на другом конце лужайки, я иду за ним.
— До тебя на свидания с девчонками я ходил вместе с Зиком. Заканчивались они, как правило, полным конфузом. В итоге он уходил с той, кого себе выбирал. А мне оставалось молчать в компании с девушкой, которая вела себя так, будто я ее чем-то обидел.
— А может, ты просто грубиян? — шучу я.
— Чья бы корова мычала.
— Ну-ну, я как раз могу быть очень даже любезной, если постараюсь.
— Хм-м… — он в сомнении постукивает пальцем по подбородку. — Ну-ка, скажи что-нибудь приятное.
— Ты очень красивый.
Он улыбается, его зубы блестят в темноте.
— Хорошо, мне нравится.
Мы доходим до конца лужайки. Вблизи металлическая конструкция выглядит гораздо массивней и диковинней, чем казалось издалека. На самом деле это — эстрада, массивные балки выгнуты дугами в разные стороны, что делает сооружение похожим на взорвавшуюся консервную банку. Мы огибаем одну из балок, торчащую под острым углом из земли, и оказываемся на задворках сцены. Здесь металлические колонны поддерживают кровлю. Тобиас закидывает рюкзак за плечи, хватается за одну из колонн и лезет на нее.
— Что-то это мне напоминает, — бормочу я.
Одной из первых вещей, которые мы с ним сделали вместе, был подъем на колесо обозрения. Только в тот раз я предложила подняться повыше, а не он.
Заворачиваю рукава и следую за ним. Правое плечо все еще побаливает после пулевого ранения, но в целом рука в порядке. Тем не менее, я стараюсь переносить большую часть веса тела на левую руку и отталкиваться ногами, когда это только возможно. Я смотрю вниз на путаницу балок, сквозь которую виднеется далекая земля, и звонко хохочу.
Тобиас добирается до соединения двух металлических пластин. Там достаточно места, чтобы могли уместиться два человека. Он усаживается, протиснувшись между балками, и протягивает руку, чтобы помочь. Поддержка мне, в общем-то, не нужна, но об этом я помалкиваю, наслаждаясь ощущением от его прикосновения. Он достает из рюкзака плед и укутывает нас обоих. Потом вынимает два пластиковых стаканчика.
— Ты как? Хотела бы иметь ясную голову или слегка затуманенную? — спрашивает он, снова роясь в своем рюкзаке.
— Ну… — я наклоняю голову. — Лучше ясную. Мы должны кое-что с тобой обсудить, не так ли?
— Да.
Он вынимает бутылочку с прозрачной газированной жидкостью, откручивает крышку и продолжает:
— Я стащил это с кухни эрудитов. Похоже, что-то вкусное.
Он наливает по чуть-чуть в каждый стакан, и я отпиваю глоточек. По крайней мере, это что-то сладкое со вкусом лимона. Я морщусь. Впрочем, второй глоток оставляет более приятное впечатление.
— Мы, значит, должны кое о чем поговорить, — напоминает он.
— Это точно.
— Ну… — Тобиас хмурится, разглядывая содержимое своего стакана. — Я хотел тебе сказать, что понимаю, почему ты работала с Маркусом и почему не могла сказать мне об этом. Но…
— Но ты злишься, — продолжаю я его фразу. — Потому что я тебе врала.
Он кивает, по-прежнему не глядя на меня.
— Дело даже не в Маркусе. Дело вот в чем: не знаю, можешь ли ты понять, каково это, проснуться однажды и осознать, что ты ушла…
