Павел Виноградов - Жестокий маскарад (сборник)
Ужасно хотелось закурить трубку. И было страшно. Не такой уж я герой, как он думает. Но страх всегда пробуждал во мне ярость. И сейчас тоже.
А Илона, судя по доносящимся из коммутатора звукам, уже вовсю рыдает.
— Анвар! Я тебе тоже кое-что обещала, ты помнишь? Я… согласна. Сделаю всё, что ты захочешь, тебе понравится! Только пожалуйста!.. Прошу тебя, пусть он живёт!!! Он же всё равно не сможет отсюда убежать, андры его не выпустят! Я… не выпущу! Он меня любит, уже полюбил, я ему наплету что-нибудь, придумаю, он поверит…
— Прекрати, — я не вижу нашего «друга семьи», но могу поспорить, что сейчас он брезгливо морщится. Нет, Илона, не получится у тебя его соблазнить — любого другого получилось бы, но не этого.
Сама Илона однако, похоже, думает иначе. Женщина никогда не признает, что её чары могут не сработать… Я внутренне холодно усмехнулся. Страх окончательно вытеснила всепожирающая ярость, сильная и ровная, как термитный заряд.
— Анвар… послушай, давай всё-таки… поговорим. Поднимись ко мне… — она больше не плачет, в голосе нет даже намека на слёзы. И как женщинам это удается? Но на моего врага это не действует.
— Прекрати, — повторяет он равнодушно. — Подумай о себе. Мы с тобой его в лесу не удержим, даже с андроидами. Уже ведь не смогли удержать! Он всё равно вырвется и сбежит, и хорошо, если не убьёт нас перед этим. Но даже если не убьёт, тебя всё равно посадят за всё, что ты с ним сделала.
— Меня? — переспрашивает Илона. — Может, все-таки нас?
— А кого же? Думаешь, я стал бы дожидаться, пока он доберётся до города и вернётся сюда со спецназом?
— Памяти его лишил ты!
— По твоему заказу, Илона. Тебя памяти не лишали, ты должна это помнить. И не надейся его снова охмурить, второй раз он тебе не поверит. Тем более, что он, как я понимаю, успел узнать, сколько денег ты заработала на его книгах и Нобелевке.
Из переговорного устройства слышится какой-то странный звук, похожий на змеиное шипение. Но в следующую секунду оттуда снова доносится голос Илоны, совсем спокойный, мягкий и вкрадчивый:
— Похоже, ты прав… Но я не могу так просто… с ним расстаться. Дай мне хотя бы с ним поговорить!
— Извини, всё понимаю, но не дам, — вздыхает Анвар. — Это слишком рискованно, он профессиональный разведчик и может убедить гораздо более стойких людей, чем ты.
— Хорошо… — после паузы соглашается Илона. — Но тогда… всё-таки, поднимись ко мне! Мне надо с тобой поговорить вживую! Это важно.
— Ладно, сейчас, — Анвар наклоняется надо мной и, видимо, проверяет фиксирующие меня устройства, потом выходит из подвала, со стуком захлопнув дверь. Теперь можно открыть глаза и осмотреться, но из этого ничего не получается. Таращусь в темноту, надеясь, что глаза скоро к ней привыкнут и я разгляжу хоть что-нибудь, одновременно пытаясь вырваться, но понимаю, что сил сломать фиксаторы из сверхпрочного пластика у меня нет.
Осознав бесполезность своих усилий, расслабляюсь. И тут на меня снисходит нечто. То самое состояние, которое я испытывал, когда писал лучшие свои вещи, и которое тогда, после войны, уже не надеялся снова испытать! Дзены называют это сатори. Мне вдруг стало спокойно, ярость растворилась, словно её и не было. Я уже не в душном подвале, скованный по рукам и ногам — нет. Я вышел вне, парил над всей землёй, растворялся в сущем, постигал космос. И слова, долго и мучительно просившиеся наружу, сами стали складываться у меня мозгу. Я увидел своего героя, Токмакова — в нём были и мои черты, но на самом деле он много лучше и мудрее меня. Можно сказать, он более живой… Я увидел его в каком-то городке, в котором ещё ощущались следы недавней войны. Одновременно в моей голове стал прокручиваться текст. Текст нового романа.
* * *«Токмаков приказал остановить машину — ему хотелось пройтись по этому городку. За прошедшие после войны годы он во многом изменился. Токмаков помнил его полуразрушенным, в развалинах, с редкими уцелевшими домами без стекол в окнах и валяющимися на дороге вырванными с корнем деревьями. Ядерная атака обошла город стороной, но волна от взорвавшейся в соседнем промышленном центре боеголовки зацепила его изрядно. Да и радиационные осадки не миновали. Когда Лев первый раз был здесь, его группа была одета в защитные костюмы, в отличие от немногих оставшихся тут жителей. „Рыси“ шли с операции — тяжёлой операции, понеся потери. На душе у всех было скверно. Навстречу попадались обожжённые, покрытые волдырями существа в лохмотьях. Некоторые шарахались от солдат, другие жалобно выпрашивали еду и курево. Кто-то из группы бросил им банку консервов, кто-то — пачку сигарет, галеты. Вокруг подаяния тут же началась потасовка — с рычанием и лаем, словно стая шакалов делила падаль.
Вдруг слух Токмакова уловил за этими животными звуками что-то похожее на человеческий голос. Кто-то пел в развалинах дома, пел тоненьким голосом какую-то несуразицу.
— Стой, — приказал Токмаков группе, прислушался и пошёл в сторону песни.
Это была девочка. Во всяком случае, то, что было на ней надето, когда-то называлось платьем. Может быть, даже белым и нарядным. Опустив присыпанную белой пылью головку, девочка вертела в руках полуоплавленную Барби, тоже обёрнутую в какие-то лохмотья. И пела. Токмаков прислушался и оцепенел.
— Надо косить, а я не кошу —
Пусть зайчики косят свою трын-траву!
Людям до фени трава так трава,
Водка так водка, игла так игла!
Чего их косить? Они сами помрут…
Бойцы вокруг тоже молчали, потрясённые. Голосок был тонкий, но звонкий, и то, что девочка, похоже, сама сочинила это, не укладывалось в голове. Токмаков машинально достал из кармана разгрузки сигарету и закурил. А девочка продолжала петь.
— …А я откошу, в уголке посижу…
Ла-ла, ла-ла-ла-ла,
Мест на земле еще много пока.
Пока! Пока!
До встречи, друзья!
Гуляйте, мои золотые, пока.
Ла-ла, ла-ла-ла-ла![80]
Девочка подняла голову, и Токмаков содрогнулся, увидев багряно-красный ожог на её щеке и белые, как у варёной рыбы, глаза.
— Увидимся скоро, я в белом всегда!* — пропела девочка и захихикала.
Не говоря ни слова, Лев поднял её вместе с куклой на руки и нёс так несколько километров до ближайшей части, где был госпиталь. Для того, чтобы её взяли туда, понадобился его командный рык, упоминание Верховного и рука, небрежно лежащая на рукоятке трофейного кольта. Токмаков не знал, что с ней стало потом, но с тех пор образ смерти прочно ассоциировался у него с белым цветом и этим насмешливым „Ла-ла, ла-ла-ла-ла!“
Сейчас он знал: даже если та девочка-смерть выжила, в этом городке её нет. Потому что он возрождался. Аккуратные линии домов-конструкторов, которые в изобилии поставляла дружественная Финляндия, выстроились вдоль бывших развалин. Только кое-где попадались заросшие погаными жирными сорняками пустыри на месте бывших домов. Лица людей нельзя было назвать весёлыми или жизнерадостными, они были, скорее, деловыми и целеустремлёнными. Призрак смерти отступил, но они привыкли ежесекундно выживать, и это выражение теперь всегда будет на их лицах. Наверное, у него, Льва Токмакова, точно такое же.
Луч солнца, пробившийся сквозь, казалось бы, на весь день затянувшие небо тучи, упал на белую строительную пыль, которой здесь всё было усыпано, и на секунду заставил её искриться. „А я и забыл, что солнце зажигает песок“, — мелькнула у Льва неизвестно откуда пришедшая мысль.
Только сейчас он понял, что война окончена».
* * *Возвращаюсь в реальность от того, что дверь внезапно бесшумно открывается и выбрасывает сноп света, показавшегося моим привыкшим к тьме глазам ослепительно-белым. Рефлекторно зажмуриваюсь, но тут же опять открываю глаза, решив, что грядёт очередная беседа с Анваром. Но передо мной, направив на меня крошечный карманный пистолет, стоит Илона.
«NORINCO NZ 840», — механически отмечаю марку оружия. Изящная смертоносная игрушка, скопированная нашими ханьскими друзьями с австрийского Glock 58. Двадцать маленьких пулек в магазине, и в сердечнике каждой — капелька цианида. Всё можно выпустить одной очередью — излишняя инженерная роскошь, я считаю, хватит и одной, куда бы она ни попала. За счёт интегрированного мини-глушителя стрельба почти бесшумна. Идеальное оружие шпиона и убийцы. Несомненно, подарок Анвара. Эх, а ведь раньше девушкам дарили кольца…
Несколько секунд мы с Илоной смотрим друг другу в глаза. Несколько секунд я живу с уверенностью, что сейчас она меня пристрелит. И сама она, кажется, тоже в этом уверена. Потом она перекладывает пистолет в левую руку, наклоняется и, не говоря ни слова, нажимает на что-то за моей спиной. Я чувствую, что мои фиксаторы слабеют. Я свободен!
Правда, ещё не совсем — тело, конечно, намертво затекло, и первое порывистое движение причиняет несусветную боль. Набираюсь терпения, пытаясь угадать, что моя непредсказуемая фальшивая жена собирается делать дальше.
