Павел Виноградов - Жестокий маскарад (сборник)
Когда по окраинам мира ещё затухали последние всполохи войны, Государь умер от лучёвки, всё-таки доставшей его во время атаки на Москву. Слава Богу, он оставил почти взрослого наследника и умного регента, которые довольно успешно продолжают его дело. Я перестал носить неофициальный титул «личного друга», но это меня мало волновало. Я искренне горевал по Государю, но и сам был уже всемирно известен и богат — так быстро обрасти деньгами и славой можно только после большой войны.
Да, ни одной моей фотографии не было в свободном доступе, разве что в закрытых архивах — эту неприязнь к тиражированию своего лица в меня накрепко вбили ещё в разведшколе. Илона поддерживала эту мою прихоть — ей казалось, чем таинственнее ведёт себя писатель, тем лучше продаются его книги. Хм, похоже, теперь она достигла пределов таинственности… Надо полагать, тиражи у меня сейчас бешеные.
А потом… Потом я исписался. Не мог вымучить из себя ни одной приличной строчки. Словно бы всё рассказал людям, и больше мне им говорить нечего, да и незачем. Где-то в это время в нашей жизни появился Анвар — в качестве доброго друга. Он поддерживал меня, проводил какие-то процедуры, чтобы реанимировать мой писательский дар. Уверен, нашла его Илона. Но что было потом…
Дальше я ничего не помнил.
И вообще, воспоминания о моей настоящей жизни явно перемешивались со сценами из моих романов и рассказов. Я не могу отделить себя от того, кто я есть, и того, что создал сам.
Но больше всего мучает вопрос: люблю ли я Илону, называвшую себя моей женой?
Я точно помню, что у меня в своё время было множество связей с женщинами, но — мне сейчас так казалось — на Илону я всегда смотрел только как на друга и отличного сотрудника. Что же случилось в этом тёмном провале моей памяти? Может быть, вновь вернулась автоамнезия, которую я усилием воли вызвал у себя в тюрьме города Харбина и которую потом долго лечили хорошие психиатры?
Последние мои воспоминания обрываются на глубокой депрессии, когда я думал, что вообще больше никогда не смогу писать. Я пил, принимал наркотики, шатался по борделям, которыми полна была перенесенная в центр Сибири столица, но ничто не могло облегчить моей тоски. Будто вся радость моей жизни заключалась в весело порхающем над головой воздушном шаре, который вдруг кто-то проткнул иглой, и он тут же выпустил всю радость в пустоту, оставив лишь сморщенный остов.
Анвар!
Мог ли он это сделать? Психиатрия далеко ушла за годы войны, когда у врачей-экспериментаторов не было недостатка в человеческом материале для опытов. Но возможно ли человеку подавить талант, данный от Бога?..
Впрочем, лёжа в постели, я ничего не решу. Необходимо действовать. Тело уже вспоминало опыт разведчика и бойца спецназа. Как ни странно, при всей растительной жизни, которую я доселе вёл, я в неплохой форме. Очевидно, благодаря различным тренажёрам, занятиям на которых Илона заставляла меня посвящать часть каждого дня. Спасибо, милая, за это.
За мной постоянно наблюдают камеры, но я примерно знаю их расположение. Отключить я их не могу, но… Одна возможность есть. Только всё надо делать быстро. Через служебного андра я могу передать команду на главный сервер вырубить электричество во всём доме. Скорее всего, могу… Скорее всего, они не предусмотрели такую возможность. Конечно, это даст мне всего несколько минут, за это время Илона или Анвар опомнятся и опять включат электричество. Но рабочий кабинет Илоны всего этажом выше, я бы добрался туда в темноте за несколько секунд. Заперся изнутри и хорошенько проверил бы. Не сомневаюсь, там меня ждут разнообразные открытия. А обладая информацией, я бы поговорил с моими «близкими».
Подзываю андра, как будто опять хочу смотреть фильм, и незаметным движением открываю у него на пузе щиток с системной клавиатурой. Несколько секунд при свете экрана разбираюсь, что к чему, и наконец обнаруживаю сочетание сенсорных клавиш искомой команды.
Экран сразу тухнет, ненавязчивое жужжание андра прерывается, и в доме воцаряется мрак. Но ещё до того я бесшумно выскакиваю из ставшей неподвижной кровати. На второй этаж я взлетаю в считанные секунды. Бегу босиком и в одних трусах. Тело само выбирает как можно более бесшумный способ движения. В полной тьме нащупываю проём для аварийной системы открытия дверей в кабинет Илоны и начинаю ковыряться в нём шилом для чистки трубки, которое всё это время было зажато у меня в руке. Механизм сопротивляется недолго — проём бесшумно открывается. Я только и успеваю закрыть его вручную изнутри, как в доме вновь вспыхивает свет. Но это меня волнует мало: я уже заблокировал двери со своей стороны. Теперь, сколько они ни будут колотить в них, я спокойно осмотрю комнату. Каждая комната — кроме моей, конечно, имеет автономную систему блокировки, на случай нападения злодеев, и это, в общем, разумная предосторожность здесь, на окраине тайги. Так что вышибить сейчас стальные двери может разве что какой-нибудь особо крепкий андр. Или таран.
Включив свет и оглядев комнату, я сразу застываю в изумлении. Первое, что я увидел, был… я сам. Вернее, я на большой картине, выполненной в свободно реалистической манере, которая вновь вошла в моду после войны. Автоматически отметив мастерство художника, тут же вспоминаю его — тот умер несколько лет назад от передозировки героина. Но писал замечательно. На картине я, совсем молодой, в одних камуфляжных штанах, с завязанными в хвост длинными волосами, закинутыми на потную грязную спину, протягиваю листок бумаги невысокому лысоватому человеку с выпуклым лбом и пронзительными глазами. Государь. Вернее, тогда ещё президент. В том самом бункере, который я видел во сне и описал в одном из своих романов. Я передаю Верховному только что составленный мною текст его обращения к народу по случаю начала войны. Насколько я понял, просматривая сегодня интернет, этот текст теперь очень известен и чуть ли ни вошёл в школьные учебники.
Кажется, это единственное моё изображение «в свободном доступе». Я помню, как уламывала меня Илона позировать художнику, ручаясь, что он сохранит тайну. Я нехотя согласился, при условии, что портрет никогда не покинет стены этой усадьбы. Приятно, что она сдержала обещание. А вот кто устроил живописцу «передоз» — вопрос интересный… Хотя, может быть, я прочно пребываю в объятиях паранойи. Ну и плевать. Надо обыскать кабинет!
В двери уже колотит тело андра, слышатся визгливые крики Илоны и рык Анвара, но меня это нисколько не беспокоит. Прежде всего осматриваю занимавшие три стены стеллажи с книгами. Только мои издания и книги обо мне — монографии, биографии… Интересно, откуда «биографы» брали материал, если я в жизни не дал ни одного интервью?.. От Илоны, не иначе. Бумаги на столе и в его ящиках содержат договоры на издания моих книг, причём тиражи и суммы, как я и предполагал, более чем солидные. М-да, похоже, у этого литагента по-прежнему всего один клиент-писатель. Да ей этого и достаточно.
В одной из папок, совершенно случайно, натыкаюсь на две бумаги: наше с Илоной свидетельство о браке и моё завещание, в котором я оставляю ей всё своё движимое и недвижимое имущество, права на издание произведений и прочую интеллектуальную собственность. Судя по всему, документы не фальшивые, подпись, несомненно, моя. Но, Господи, я не помню, как это всё подписывал и зачем это делал!
Не сомневаюсь, что в её компьютере найдётся ещё много интересных вещей, но его лучше оставить на потом. Сейчас меня интересует сейф. Я уверен, в этой комнате должен быть скрытый сейф, в котором… не смейтесь, в котором, может быть, заточена моя душа.
Я встаю посередине комнаты и внимательно оглядываю её, не упуская ни одной мелочи. Всё это время мозг мой лихорадочно работает. Где?
Стараюсь сконцентрироваться и одновременно расслабиться, как меня учили когда-то. И… уверенно иду к картине. Приподняв её, сразу вижу стальную дверцу.
Не обращая внимания на усиливающуюся возню за дверью, продолжаю медитировать. Илона — дама хоть и умная, но не очень сложная, весь их с Анваром нехитрый план теперь у меня пред глазами. Кроме того, она страдает забывчивостью. Значит, шифр должен быть простым… Её день рождения? Но я понятия не имею, в каком году она родилась. Или… Стоп, я ведь только что видел какие-то цифры!
Это было чистой воды озарением. Я вновь кидаюсь к столу, разыскиваю нужную папку, достаю свидетельство о браке и, сверяясь с ним, набираю на дверце сейфа: 1302085. 13 февраля 2085 года. Дата нашего брака. Сейф бесшумно открывается.
Две мысли поразили меня, перед тем, как я погрузился в изучение его содержимого: «Везёт же мне на февраль!» и «Выходит, эта дата для неё много значит». Но они тут же были отброшены, как не относящиеся к делу.
В сейфе лежат пачки имперских рублей и юаней, кредитки, флешки и диски, ещё какие-то документы, очевидно, имеющие отношение к моей личности. Но сперва я решаю заняться тяжёлой коробкой, обтянутой пурпурным бархатом. В ней оказались ордена. Я помедлил секунду, вспомнив, как президент вручал мне Орден Святого Андрея Первозванного, а потом он же, но уже Император — Орден Святого Георгия второй степени. Я не забыл, за что и как получил японский Орден Восходящего солнца с цветами павловнии и Орден Боевого Креста Армении. А вот и ещё какие-то награды — от Отечества и союзников, но их историю я плохо помню. Впрочем, неважно — это прошлое, которое не возвратится. Захлопываю коробку. Мельком взглянув на свой диплом Нобелевского лауреата (интересною, кто его получал за меня?), беру в руки толстую папку, которая, похоже, представляет для меня куда больший интерес. Она тоже обтянута бархатом, только тёмно-синим. И закрыта на золотой замочек, который я нетерпеливо откидываю, уколовшись при этом о какую-то заусеницу.
