Габриэль Зевин - Век любви и шоколада (ЛП)
— Я знаю об этом, — сказала Мышь.
— Что еще есть обсудить?
— Ну, от русских ничего не слышно. Мне не особо это нравится или верится. Однако, я слышала, что они направляют свой излишек в другие Семьи и страны. Так что вполне может быть, они смирились с тем, что Баланчины вышли из шоколадного бизнеса. — Она взяла напиток. — Может быть знания, что разбираться с Баланчиными означает разбираться с Оно, для них оказалось достаточно, чтобы успокоиться. Кто знает? Хотя я сомневаюсь в этом. Мы определенно услышим о них снова. Поздравляю со свадьбой, кстати. Я собиралась сделать тебе подарок, но не была уверена, что ты хочешь.
— Что купить дочери мафии, вступающей в неизбежно трагический брак по расчету.
— Это трудно, я права? — Она девушка, у которой все есть.
— Мне хочется, чтобы никто в этой Семье впредь не имел дел с незаконным шоколадом.
— Я постараюсь, Аня.
— Знаю.
Мы пожали друг другу руки. Объятия мы не любили.
— Аня, подожди. Перед тем, как ты уйдешь. Спасибо тебе.
— За что, Мышь?
— За то, что рекомендовала меня Толстому. За такое огромное доверие мне, какое я никогда ни от кого не получала. За то, что никогда не расспрашивала о моем преступлении. За всю мою жизнь, на самом деле. Я не думаю, что ты понимаешь, как ты меня спасла.
— Верных друзей трудно найти, Мышь.
***
Последнего, кого я увидела прежде, чем уехала из города, был мистер Делакруа. Он пригласил меня на ужин, чтобы отпраздновать мой брак. Ресторан был открыт напротив «Темной комнаты». В этом квартале десятилетие не открывался новый ресторан.
Мистер Делакруа планировал баллотироваться на пост мэра. Он стал немного более популярен с тех пор, как помог мне открыть «Темную комнату». Если он на это решился, ему придется оставить бизнес.
— Я не уверен, что семейная жизнь согласуется с тобой, — сказал он. — Ты выглядишь очень усталой.
— Путешествия. — Моя стандартная отмазка.
— Я предполагаю, здесь нечто большее.
Я надменно взглянула на него.
— Мы не разговариваем о нашей личной жизни, коллега.
— Хорошо, Аня.
Официант предложил нам десерт. Я отказалась, но мистер Делакруа заказал пирог.
— Если бы ты была моей дочерью... — начал он.
— Я не ваша дочь.
— Но позволь нам устранить неверие и представить, что ты она и есть. Знаешь, ты слегка напоминаешь ее. Если бы ты была моей дочерью, я бы сказал тебе отпустить всякую вину, которую ты чувствуешь. Ты приняла решение. Может быть, оно было правильное, может быть, неправильное. Но решение принято. Все, что ты можешь делать, это продолжать двигаться вперед.
— Вы когда-нибудь жалели о принятом решении?
— Аня. Посмотри, с кем ты разговариваешь. Я – король сожаления. Но у меня хорошие шансы стать мэром через два года. Жизнь подверглась радикальным переменам, моя дорогая. Посмотри на нас. Не был ли я твоим страшным врагом в твои семнадцать лет? А теперь я твой друг.
— Я бы не стала преувеличивать очевидное, мистер Делакруа. Уже установлено, что мы — коллеги, не более. Кстати, я видела вашего сына на выпускном Нетти.
— Я знаю.
— Вы все всегда знаете.
— Вин сказал мне. Он сказал: «Я рад, что ты помог открыть ей свое дело, папа», — или что-то в этом роде. Он сказал – подумать только! – что ошибался. Моя челюсть почти упала на пол. Никто не подготовлен к тому, что сын скажет что-нибудь настолько же отвратительно типа: «Папа, ты был прав».
— Ну, разве хорошие новости не приходят слишком поздно? — Я повернула обручальное кольцо вокруг своего пальца.
— Моя дорогая, для них никогда не поздно. Не хочешь ли доесть мой пирог? И, пожалуйста, выспись. У тебя завтра рейс.
— Мистер Делакруа, — сказала я. — Если вы решили баллотироваться в мэры, у вас будет моя полная поддержка.
— Ты решила, что не будешь скучать по мне в «Темной комнате».
— Нет, это не так. Я буду скучать по вашим советам больше, чем могу выразить это словами. Однако я готова пожертвовать вами во благо. В эти годы мы работали вместе, вы направляли меня все это время вперед. Всякий раз я прислушивалась к вам. И увидев Берту Синклер в действии, я предпочла бы вернуть вас обратно.
— Спасибо, Аня. Поддержка и комплименты коллеги всегда приветствуется.
XVIII
Я СНОВА СКОРБЛЮ
В конце сентября в Осаке был разгар сезона тайфунов. Мой рейс задержали из-за непогоды на несколько дней. Когда я наконец-то прилетела, землю хлестали ливни, и единственным видом из моего окна был занавес дождя. Обычно такая перспектива успокаивала меня, но не сейчас. Благодаря разговорам с телохранителем Юджи и самим Юджи, а также тому, что осталось невысказанным, я начала пугаться нежелания видеть своего мужа перед смертью.
Я пошла прямо в его комнату. Он был подключен к кислородному баллону. Ему такие меры не нравились. Я понимала, что конец близок. С каждой нашей встречей его становилось меньше. У меня мелькнула странная мысль: если Юджи не умрет, то, возможно, просто исчезнет.
— Я обещал не умирать, пока тебя нет, — сказал он.
— Похоже, ты едва сдержал обещание.
— Как Америка?
Я рассказала ему о своих приключениях с большим азартом и юмором, чем оно было на самом деле. Думаю, я хотела развлечь его. Он сообщил о прогрессе, достигнутом в японских клубах. Мы поговорили о наших родителях. Ни один из них не был в живых. Недолго думая, я попросила его передать привет матери, отцу и бабушке, если ему доведется увидеть их на небесах.
Он улыбнулся мне.
— Думаю, ты знаешь, что я не собираюсь на небеса, Аня. Во-первых, я плохой человек. И, во-вторых, я не верю в такое место. Не знаю, веришь ли в него ты.
— Я слаба, Юджи. Я верю, когда мне удобно верить. Я не хочу думать, что ты можешь в конечном итоге уйти вникуда, в некую черную пустоту.
Дождь прекратился и, хотя его врач был против, он хотел прогуляться. Территория усадьбы была прекрасной, несмотря на влажность, я была рада оказаться снаружи.
Ходьба и разговоры вскоре утомили Юджи Оно, даже с кислородным баллоном в руках он скоро начал задыхаться. Мы расположились на скамейке у пруда с карпами.
— Мне не нравится умирать, — сказал он мягко после того, как его дыхание урегулировалось.
— Ты как будто говоришь о нелюбимой еде. Я вот не люблю брокколи.
— Я не помню, чтобы ты была смешной. Это мое воспитание. Нас учат держать многое внутри. Но мне не нравится умирать. Я предпочел бы быть живым, чтобы бороться, планировать, замышлять, потворствовать, побеждать, предавать, есть шоколад, пить сакэ, дразнить, любить, умирать со смеху, чтобы оставить свой след в этом мире...
— Мне жаль, Юджи.
— Нет. Я не хочу твоей жалости. Я только хочу сказать, что мне она не нравится. Мне не нравится боль. Мне не нравится, что творится с моим телом и что оно является предметом повседневных обсуждений. Мне не нравится быть похожим на зомби.
— Ты все еще красив, — сказала ему я. Так оно и было.
— Я зомби, — повторил он, криво улыбаясь. — Мы должны жить как рыбы, — сказал Юджи. — Посмотри на них. Они плавают, едят, умирают. Они не заморачиваются мелочами.
***
Юджи умер рано утром. Когда Кадзуо сказал мне об этом, я опустила голову, но не позволила себе плакать.
— Это случилось умиротворенно? — спросила я.
Кадзуо некоторое время не отвечал.
— Он был в агонии.
— Он что-нибудь сказал напоследок?
— Нет.
— Оставил ли он какое-нибудь сообщение для меня?
— Да. Он написал вам записку.
Кадзуо протянул мне лист. Почерк Юджи был очень легким. Я прищурилась, прежде чем поняла, что сообщение было написано на японском языке. Я вернула лист Кадзуо.
— Я не могу это прочесть. Вы переведете его для меня?
Кадзуо глубоко поклонился.
— Я не вижу смысла в написанном. Мне очень жаль.
— Попытайтесь. Если вы не возражаете. Может быть, я увижу тут смысл.
— Как пожелаете. — Кадзуо откашлялся. — Моей жене. Рыбы умирают без сожаления, потому что рыбы не любят. Я умру с сожалением, но я рад, что я не рыба.
Я кивнула.
Я опустила голову.
Я не любила его, но я буду ужасно по нему скучать.
Он понимал меня.
Он верил в меня.
Не лучше ли это любви?
Может быть, рыба любит. Откуда Юджи мог знать об этом?
***
Возможно, это был знак отрицания, но я не привезла черную одежду в Японию. Одна из горничных одолжила мне мофуку – черное траурное кимоно. Я надела его, а потом посмотрела на себя в зеркало. Мне показалось, что я кажусь старше. Я вдова. Возможно, так вдовы и выглядят.
Похороны начались как и любые похороны. На тот момент их уже выпало много на мою долю. Они проходили на японском, но не так уж важно, на каком языке они проходят. Крошечная комната со светлыми сосновыми, как изнанка бедняцкого гроба, стенами, была заполнена коллегами Юджи и его родственниками так, что я даже не видела, кто стоял сзади. На алтаре тлел ладан, в воздухе пахло приторно-сладким запахом синтетического пирожного с миндальным кремом, а также сандаловым деревом. (Неважно, сколько мне лет, я никогда не перестану ассоциировать аромат пирожных со смертью). В голубой вазе стояли орхидеи, а белые лилии плавали в неглубокой деревянной миске.
