Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
– Вас совсем не видно, – непринужденным тоном обронила она. – Чем вы заняты?
– Разным, – уклончиво сказал Филипп.
Концом веера Ровена сбила на пол одну из безделушек, которая упала и разбилась на совершенно мелкие куски.
– Простите, – сказала Ровена, усмехаясь.
Филипп подумал, что простить – значит по меньшей мере понять, но Ровену он не понимал.
– Видите ли, – проворковала наконец Ровена, – мы с Сутягиным очень заботимся о Матильде, и…
– С Сутягиным? Где он?
– Он привез меня, если вам так угодно, – сухо сказала Ровена. – И остался у аэромобиля там, наверху. Я…
Не слушая ее, Филипп бросился к дверям. Лифт в мгновение ока примчал его на крышу, по которой метался задыхающийся Сутягин, спасаясь от преследующего его истребителя. При появлении Фаэтона истребитель сделал красивый вираж и исчез в небе. Сутягин кинулся к своему бывшему другу.
– Ты меня спас! Еще немного – и этот сумасшедший раздавил бы меня.
Серж тряс руку Филиппа. Благодарность переполняла его. Филипп с горечью подумал, что этот гномон, такой радостный, такой оживленный, хотел убить его чужими руками – и добился бы своего, не вмешайся провидение в лице Человека без лица. Слова замерли на губах Сутягина – он тоже вспомнил. «Значит, он жив. О, везунчик!» Медленно он выпустил руку Филиппа. Под этим хрустальным, серьезным взглядом гномону стало немного не по себе.
– Матильда волнуется, – сказал он, как бы извиняясь. – Послала нас за тобой.
Сутягин сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась совершенно гномонская: заискивающая, осторожная и в то же время самую чуточку нагловатая.
– Да? – сказал Филипп, и что-то в его голосе заставило Сержа насторожиться.
– Ты классно выглядишь, – мрачно произнес Сутягин.
– А ты жалеешь? – Вопрос прозвучал резко. Пожалуй, даже излишне резко.
– Нет, что ты! – вскричал Сутягин, залившись беспокойным смехом.
Филипп почувствовал, как руки сами собой сжимаются в кулаки. Он засунул их в карманы, отвернулся и стал смотреть на небо. Сутягин перестал смеяться. Ему показалось, что Фаэтон подавлен чем-то; и впрямь, тот ощущал какую-то странную растерянность. Это неожиданное желание ударить гномона было совершенно ему не свойственно. Оно прошло так же быстро, как явилось, но неловкость осталась. «Нет, – подумал Филипп, – я не могу стать таким, как они. Я не должен опускаться до их уровня». Вслух он спросил:
– Как Матильда?
– Хорошо, – поспешно сказал Сутягин. – То есть плохо. Тебя ведь нет с ней.
– Зато есть ты.
– Я? – фальшиво удивился Сутягин. – При чем тут я? Ну ты и шутник! Вы его слышали? – зачем-то спросил он у крыши, неба и солнца, потому что никого другого рядом не оказалось.
– Ты ведь любишь ее, – безжалостно продолжал Филипп, не обращая внимания на его бездарный жест.
Сутягин ожидал всего, что угодно, только не этого.
– Ты… ты… Ну ты даешь, Филипп! Да кто я? А она… О, она… Она совсем другое дело. Ты пошутил, да? Конечно, пошутил. Он шутник! – пояснил он все тем же безучастным слушателям.
Филипп обернулся к гномону:
– Сутягин, ты веришь в добрые услуги?
Последние остатки самоуверенности слетели с Сержа. Филипп смотрел на него в упор холодным и, как померещилось гномону, обличительным взглядом. Сутягин съежился, сгорбился, сник. Какие-то обрывки мыслей мелькнули в голове: «Я знал… Я так и знал… Суд… тюрьма… наказание», потом все унес черный вихрь безнадежности. Филипп уничтожит его. Конечно же, уничтожит; ведь он, Сутягин, наверняка сделал бы с ним то же самое. Почему он медлит? Чего ждет?
– Ты хотел остаться с ней? – спросил Филипп. Сутягин кивнул, словно через силу. Следующие слова поразили его: – Я не буду вам мешать.
– О чем это вы? – спросила Ровена, выходя из лифта на крышу. – Что произошло?
– Многое произошло, – сказал Филипп Сутягину. – Я не могу быть с ней – больше не могу. Скажи ей, как ты ее любишь. Придумай что-нибудь.
Сутягин отвернулся, провел рукой по лицу. Он не знал, что и думать.
– Я все-таки… не понимаю.
– Ты все понимаешь.
– Ты бросил ее? Почему? Нет, не может быть. Не может быть. Я тебе не верю, – закончил Сутягин с жалкой улыбкой, в которой смешались недоверчивость и надежда.
– Филипп, – сказала Ровена. – Я надеюсь, что ты все-таки одумаешься и позвонишь Матильде. Ты негодяй. Впрочем, все вы, мужчины, негодяи. – Она села в машину, Сутягин занял место за рулем. – Сегодня же, Филипп! И не откладывай, слышишь? Не то я не знаю, что с тобой сделаю!
Филипп отошел назад. Аэромобиль взлетел и направился к небоскребу Вуглускра.
– Зря ты так с ним, – сказал Человек без лица. Он висел вровень с крышей в своем истребителе. – Он еще вернется.
– Нет, – сказал Филипп, – он не вернется.
Сон двадцать первый
Филипп с облегчением покинул Человека без лица. Он уважал своего эксцентричного друга, но его отношение к человеческой жизни представлялось юноше малость безответственным. Сам Филипп в этом вопросе придерживался точки зрения тех времен, когда люди еще могли позволить себе быть гуманистами: он верил, во-первых, что жизнь есть жизнь; во-вторых, что дается она только однажды, и то взаймы, хотя и на неопределенный срок; и, в-третьих, что прожить ее надо не задевая других и по возможности хорошо, а если хорошо не получается, то хотя бы очень хорошо, что тоже неплохо. В глубине души Филипп считал себя эгоистом, испытывая тайный трепет при одном этом хлестком, вызывающем слове, давно вышедшем из употребления; но из книжек и старых фильмов, тех, где еще снимались живые люди, он усвоил, что эгоисты – всегда самые симпатичные герои, готовые в любой миг прийти на помощь другу в беде, смелые, великодушные и любезные с женщинами. Филипп сознавал, что ему еще многого недостает до его идеала.
«Прежде всего, я не такой уж смелый; потом, я не всегда добрый и к тому же ужасно застенчивый. Иногда надо сказать что-нибудь девушке, а я молчу или говорю совсем не то… Но Ада – она другая; мне с ней легко, и то, что я сказал ей тогда, я не повторил бы никому, никогда. Поскорее бы было девять (на этот час она назначила ему свидание), я не могу ждать, не могу…»
Филипп покружил по комнате, чтобы сделать вид, что он чем-то занимается, поиграл мыльным пузырем, бросая его об стену, как мяч, и поманил в форточку Лаэрта призывным «цып-цып». Вампир не подавал признаков жизни, и Филипп загрустил. На всякий случай он спросил у часов, сколько у них имеется времени; по подсчетам дотошного часового вечности выходило, что между Филиппом и Адой лежала пропасть в 314 полновесных минут. Через триста четырнадцать минут они встретятся, а пока молодому человеку предстояло эти минуты убивать. Он изощрялся как мог. Выбор подобающего случаю костюма – бирюзового с золотыми в серебряную крапинку манжетами – занял ровно шестнадцать с половиной минут, после чего Филипп включил видеостену и заказал «Вечерних посетителей», попросив, чтобы в главных ролях были Жерар Филип и Жинетта Лантельм. По желанию пользователей компьютерная программа ставила любых актеров на любые роли, а также изменяла сюжет, так что один и тот же фильм можно было смотреть в миллионах вариаций. Система выполнила заказ, после чего Филипп смог насладиться зрелищем, но в середине его она без предупреждения переключилась на военные сводки Дромадура.
– Как он мне надоел! – сказал Филипп, выключая экран, и покосился на зеркало. Обычно оно отвечало ему, но на этот раз почему-то молчало.
– Ничего не хочешь мне сказать? Ну и не надо.
Лаэрт, только что просочившийся сквозь форточку, подумал, что последние слова относятся к нему, и страшно обиделся.
– Не надо так не надо, – проворчал он. – Мне-то что, я могу и промолчать. Изменник! – повысив голос, крикнул он, но тут же сделал вид, что ничего не говорил.
– Где ты пропадал? – спросил его Филипп.
Лаэрт ответил не сразу. На всякий случай он покосился сначала на полное собрание сочинений Дюма и, убедившись, что оно лежит достаточно далеко от хозяина, прочистил горло.
– Ну так где? – спросил Филипп.
– У кота Амадея. Парень живет на широкую лапу: на стенах сплошь картины художника Мурзильо, и вообще. Я спросил, не возьмет ли он меня к себе.
– Это еще что такое? – спросил Филипп строго. – Опять ты за свое?
Лаэрт всхлипнул.
– Никто не любит бедного вампира, – запричитал он, – все его притесняют. Дзи-во-дзер! – пропел он пискляво и осекся. – Зачем вы так с Матильдой, хозяин? Эх…
– Лаэрт, – сухо проговорил Филипп, – по-моему, у вас рецидив.
Лаэрт почесал задней лапой нос, причем от этого движения шкура его облезла, и клочья попадали на пол. Вампир растерянно посмотрел себе под ноги.
– Так, – вздохнул Филипп. – Пробиркинское зелье?
– Горемычный я, – простонал Лаэрт. Он взлетел и шмякнулся об стену, на которой остался висеть его скальп. Лаэрт кляксой сполз со стены. – Значит, все кончено, да?
