Евгений Лукин - Грехи наши тяжкие (сборник)
Тот, что помоложе, гнусно ухмыльнулся.
Заподозрив неладное, Влас открыл бумажник. Деньги были на месте. Пересчитывать не стал. Испытывая сильнейшую неловкость, отправил бумажник в карман, опять взглянул на странную парочку и заметил, что лица обоих помаленьку утрачивают выражение превосходства, мало того – проступает на них беспокойство, даже растерянность. Заморгали, заозирались…
– Правда, что ль, его? – спросил молодой.
Непонимающе уставились друг на друга, затем на Власа – теперь уже с обидой и злобным изумлением.
– Ну, я-то ладно, а ты-то… – недоумевая, выговорил тот, что с культяпкой.
– А что я? – вскинулся молодой. – Лежит на виду! Думал: нарочно…
Внезапно тот, что с культяпкой, уставился поверх плеча Власа, морщинистое лицо исказилось.
– Салочка! – сипло выдохнул инвалид.
Оба кинулись наутёк. Влас испуганно обернулся и вновь пережил приступ дурноты. Асфальтовое пространство дрогнуло, подёрнулось мутью. Что именно испугало аборигенов, осталось неизвестным. Вокзальный динамик оглушительно сыграл первые такты «Мурки», и женский голос объявил о скором отправлении очередного автобуса на Гоблино.
* * *Вернувшись к стеклянному оконцу кассы, Влас обнаружил, что весёлая девчушка, обозвавшая его второгодником, сдаёт смену напарнице, надменной пергаментной особе предпенсионного возраста. Почему-то бросилось в глаза, что правая рука особы облачена в чёрную кожаную перчатку и что дела́ особа принимает одной левой. Протез? Странно… Не слишком ли много калек для одного автовокзала?
При виде Власа молоденькая кассирша заулыбалась и послала ему сквозь стекло не то приветственный, не то предостерегающий знак – словно бы потрогала кончиками растопыренных пальцев невидимую стену. Чубарин не понял. Кажется, ему не советовали приобретать билет.
Поколебавшись, отступил в сторонку. Через несколько минут появилась сдавшая смену девчушка. Подошла вплотную, оглядела бесцеремонно.
– Ну, ясно, короче! – торжествующе объявила она. – Назюзюкался и влез не в тот автобус! А хорошо они с бумажником… Я аж залюбовалась…
– Билеты кончились?.. – обречённо спросил Влас.
– Да отправлю я тебя, отправлю! Чего переживаешь?
Влас взялся за горячий лоб, сглотнул. Мышление отказывало.
– Поняла, – весело сообщила кассирша. – Сейчас вылечим.
Подхватила под руку – и они куда-то пошли. Шли довольно долго. Пересекли площадь, где на невысоком пьедестале стоял некто бронзовый, слегка позеленевший, в античных доспехах. Из поясняющей надписи в одурманенном мозгу оттиснулись всего два слова: «Основатель» и «Македонский». Потом возник скверик с фонтаном. Наконец Влас был усажен за столик в летнем кафе и на удивление быстро обслужен.
– Залпом! – скомандовала девчушка. – И закусывай давай!
Жизнь возвращалась. Целительный ветерок потрагивал лицо, поигрывал листвой вязов. За низкой вычурной оградой пролегала неширокая улица. На противоположной её стороне в разрыве между кронами виднелся треугольный фронтон не то музея, не то театрика. В центре фронтона белел овечий профиль Пушкина, а под ним – две постепенно проясняющиеся строки:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
– Ну как? – с пониманием спросила кассирша. – Ожил? Или ещё заказать?
Влас осознал, что ведёт себя неприлично, и, сделав над собой усилие, перенёс взгляд с надписи на свою спасительницу. Мордашка у спасительницы была ничего, обаятельная, хотя и несколько скуластая. Степная.
– Спасибо, достаточно…
– Тебя как зовут?
– Влас. А тебя?
– Арина. Ты закусывай…
Улыбка у неё была – до ушей.
Само по себе воскрешение – никто не спорит – процесс приятный, если бы не одно прискорбное обстоятельство: вместе с жизнью возвращаются и проблемы. Разгромленная квартира, гнев грядущих из Пловдива родителей, нелепое бегство в зловещий таинственный Понерополь…
Влас отодвинул пластиковую тарелку – и пригорюнился, заново осознавая все свои беды.
Арина вгляделась в его лицо – и, полуобернувшись к стойке, вскинула указательный палец:
– Повторить!
Это было мудрое решение. В результате ощущение бытия осталось, а проблемы временно отступили. По крайней мере домашние.
– Слушай… – Влас оглянулся, понизил голос. – А эта табличка на автовокзале…
Вздёрнула брови:
– Что за табличка? Почему не помню?
– Ну, там… за пропаганду правды и добра… ответишь…
– А, эта… Да их у нас двенадцать штук! По числу платформ.
Влас помрачнел.
– А как ответишь?
– Не знаю. Никак, наверное…
– Почему никак?
– А не за что…
Повеяло пропагандой. Но, пожалуй, не той, за которую здесь отвечают. Случившееся внезапно предстало перед Власом во всей своей странности. С какой вообще стати она на него запала, эта Арина? Просто приглянулся? Уродом себя Влас не считал, но после пьянки, драки и тряского сна в автобусе первое впечатление он должен был на неё произвести скорее отталкивающее, нежели привлекательное. Может, служба такая? Может, им по должности положено приезжих обрабатывать? Вот, мол, мы какие хорошие…
Цитата на фронтоне приковывала взгляд.
Тогда другой, прямо противоположный вариант: вдруг они тут все невыездные? А он-то какой-никакой, а иностранец! Да, в этом случае поведение кассирши обретает смысл: быстренько окрутить, пока не перехватили, сменить подданство – и уехать подальше от грозных табличек! Хоть куда! Хоть в Суслов…
– Слушай… – выдавил он. – А эти двое… Ну, убежали которые… Чего они?
Арина засмеялась.
– Правильно убежали. Вовремя.
– А если б не убежали?
– Осалили бы обоих.
Осалили? Неведомый жаргонизм прозвучал настолько жутко, что Влас содрогнулся. Почему-то представилась ему свиная туша, обжигаемая паяльной лампой.
– Как это… – Голос упал до шёпота.
– Так! Чтоб клювом не щёлкали.
– Так никто же не щёлкал, – растерянно сказал Влас. – Они ж, наверно, думали, что я нарочно им бумажник подбросил…
– Этот, что ли? – Арина полезла в сумочку и вынула оттуда потёртое изделие из натуральной кожи. Влас в изумлении взялся за карман. Пусто.
– Ничего себе… – пробормотал он, принимая из умелых рук собеседницы своё столь легко движимое имущество. – Как это ты?
– А так вот, – небрежно пояснила она. – Мелкую моторику у нас с детского сада развивают. Нет, конечно, карманная кража, по нашим временам, не профессия, но для общего образования…
– А кассирша – профессия?
Арина уставила на Власа серые дерзкие глаза.
– Да хороший ты мой! – восхитилась она. – Кассирша – это не профессия, это отмазка…
– То есть?
– Ну, чтобы обмануть, надо же сначала честным прикинуться! Простой студенткой, простой кассиршей…
– И ты, значит, со мной сейчас прикидываешься?
Совсем рассмешил.
– Ой, не могу! С тобой-то чего прикидываться?
– Ну а вот, допустим, я хочу узнать, кем человек работает…
– Так и спрашивай: какая у тебя отмазка?
– Как же вы тут живёте? – жалобно сказал он.
Пожала плечиком.
– Да нормально живём… – Покосилась на ошалелую физию собеседника, ухмыльнулась. – Историю в школе учил? При советской власти за спекуляцию в тюрьму сажали. Представил? Купил дёшево, продал дорого – и тебя за это закрывают года на три, а?
– Ну, так… тогда же этот был… тоталитаризм…
– Ага! – весело согласилась Арина. – А потом свергли советскую власть, разрешили спекуляцию…
– Бизнес, – недовольно поправил Влас.
– Ну, бизнес! – с вызовом согласилась она. – А кражу почему-то не разрешили. И грабёж не разрешили. Справедливо это?
Вон их чему, оказывается, в школах-то учат…
– Нет, погоди! – возмутился он. – Тут разница! Вот ты говоришь: купил – продал… Но за свои же деньги покупал!
– А пистолет ты не за свои покупал? – не задумываясь, возразила бойкая Арина. – А инструменты для взлома – не за свои?.. Вот вы говорите: свобода… (Ничего подобного Влас не говорил.) Это у нас свобода! А у вас там в Суслове тоталитарный режим… Кстати! Бумажник-то свой забери…
И она опять достала из сумочки всё то же многострадальное портмоне.
Влас вспыхнул. Благодеяние благодеянием, а девчонка определенно зарывалась. Следовало срочно поставить её на место, тем более что самочувствие это уже позволяло. Сто граммов водки вернули Власу ту волшебную раскованность, в результате которой, возможно, и была разнесена вчера его квартира.
– Значит, за пропаганду добра, говоришь, отвечают… – медленно выговорил он. – А за само добро?
Задумалась на секунду.
– Да тоже, наверное…
– Та-ак… – Влас откинулся на спинку стула, на устах его играла уличающая улыбка. – И не боишься?
– Чего?
– Н-ну… – Он выразительным жестом обвел столик. – Добро ведь творишь…
– Ой! – Арина скроила пренебрежительную гримаску. – Отма́зок… – Она выразительно провела ребром ладони по горлу.
