Лев Аскеров - Приговоренные
Царь державно кивнул в поддержку стратега. И тут вступил философ…
Он говорил покруче, чем на рыночной площади…
— В общем кончилось тем, что деспот велел схватить его и казнить… Дальше ты знаешь.
— А что? Излагал он все здраво. Как положено нормальному Хомо Сапиенсу, — проговорил Пытливый.
— Беда, мой друг, в том, что большинство из них не приемлят здравого смысла.
И пришельцы независимо друг от друга задались одним и тем же вопросом: «Почему?» И ни тот, и ни другой не могли на него ответить. И от бессилия они злились на себя. Первым нарушил затянувшееся молчание Ретивый.
— Спасем мудреца?
— Непременно, — отзывается Пытливый. — Hо тут нужен специалист.
— Остались считанные секунды, — напоминает Ретивый.
— Успеем, — успокоил он товарища. — Я вызываю Камею. Она отменный врач и химик.
— Согласен. Спеши, — торопит Ретивый.
Коротко поведав о происшедшем, Пытливый попросил Камею незамедлительно прибыть к ним. Камея объявилась на рынке в самый разгар события. Уже с обличительными речами в адрес философа выступили царские сановники. И площадь гремела вдохновенными призывами идти на супостата за легкой и богатой добычей. Один из воинов, запрыгнув на дощатое возвышение, по-сумашедшему заорал:
— В поход! В поход!.. Изменнику — смерть!
Воинство, запрудившее площадь, взорвалось дикими криками. Все и вся было охвачено безумством. Люди бесновались. Они жаждали крови. «Смерть врагам!.. Смерть изменнику!..» — вопили они на разные голоса…
…И тогда выступил вперед деспот. И наступила тишина. И в этой тишине прозвучал сначала голос мудреца. Глядя на колышущуюся перед ним толпу воинов, он с невыразимой горечью произнес:
— Как много голов и как мало ума.
Царь нашел в себе силы равнодушно махнуть в его сторону рукой.
— Мои непобедимые львы! Я мог бы отдать его вам на растерзание. Hо вы привыкли рвать тела врагов своих в открытом бою. И делаете это лучше всех. Завтра вы снова покажете свою удаль и беззаветную преданность мне… А этому предателю, что в сговоре с правителем наших заклятых врагов, я назначаю казнь страшную. Зальем его поганую глотку расплавленным свинцом…
И снова площадь огласилась диким ревом ликования.
Камея уже стояла возле поверженного наземь философа. Стражники старательно на нос и глаза его наматывали тряпку, чтобы тот мог дышать широко раскрытым ртом. Палач щедро зачерпнул ковшом кипящий «напиток». Улучив момент Камея ловко вливает в ротовую полость обреченного термостойкую силовую эмульсию, а остаток ее выплескивает на грудь и голову. Затем, отключив сознание философа, Камея мастерски вызвала в нем конвульсии и отошла в сторону… А когда площадь обезлюдела девушка извлекла изо рта философа остывший в мешочке эмульсии свинец, ослабила накрученную на нос тряпку и привела беднягу в чувство. Глубоко вздохнув, тот стал прислушиваться к себе. Камея осторожно вошла в его сознанние.
— Мудрец, — сказала она, — сейчас за тобой придут твои близкие. Старайся не подавать признаков жизни. Я тебе помогу… Этой же ночью, не мешкая, бегите из города.
— Кто ты? — спросил философ.
Камея ласково улыбнулась и покинула его.
Повозка, вместе с семьей весьма обескураженного чудесным избавлением философа, катила в промозглую ночь. Мудрец смотрел в темноту, а перед ним стояло грустное лицо сказочно красивой женщины. Его спасительницы.
— Бегут, надеясь прибиться к людям получше. А надежд никаких. Те, к кому они пристанут, будут ничуть не лучше и не хуже, — тихо говорит Камея.
— Да-а-а, — тянет Пытливый, — твоя правда.
— Ничего, — успокаивает Ретивый, — приспособится. Станет как все. Может даже будет благоденствовать, — предполагает он и после недолгого раздумья с уверенностью замечает:
— Hо вряд ли будет счастлив. Его разумность не даст ему удовлетворения ни собой, ни жизнью.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1. Странный всплеск
Пытливый поднял голову. Отец слушал его с интересом. Hе перебивал и не торопил. Хотя, как казалось Пытливому, рассказ его уж слишком изобиловал подробностями.
— Hе надоело?
— С чего ты взял? — вопросом на вопрос ответил Строптивый.
— Так вот, в тот день я крикнул: «Эврика!» Мне он запомнится на всю жизнь.
Строптивый с недоумением посмотрел на сына. Пытливый понял.
— «Эврика!» — это модное теперь между нами слово. Мы его завезли оттуда. С Земли. Оно означает: «Меня осенило!» или «Я нашел!» — объяснил он.
Пытливый допустил небольшую неточность. «Эврика!» он не прокричал, а прошептал. И произошло это не днем, а ночью. Hе замечая того, он бегал по палатке как зверь, которого посадили в клеть. Догадка вертелась по над самым надбровьем. Он чувствовал касание ее крылышек. Он едва не выл от бессилия ухватить вертлявую. Чертовка то показывалась, то бесследно исчезала. Он пыхтел, стонал и каждое «почему?» прокрутив в мозгах, скрепя сердце, вынужден был отбрасывать от себя.
Этот коварный всплеск Времени. Если ко всему этому делу все-таки имелся ключ, то он лежал именно здесь. Так утверждало чутье. А логика — молчала. И компьютер по-тупому высвечивал одну и ту же фразу: «Привнесенный фактор».
«Кто привносил?… По какой причине?… Какую преследовал цель?… Каким образом?… Кто разрешил?…»
Пытливый с ненавистью посмотрел на кристалл. Этот всезнайка, видишь ли, информацией не располагает… А что если, подумал он, действительно, ни сырье, ни сама ткань Времени сюда не завозились? Hи в каких видах и ни под какими предлогами…
«Как это ни под какими предлогами?!» — возразил он самому себе… И тут внезапно в голове его словно кто замкнул высоковольтку. Он замер, а гортань сипло выдула: «Эврика!»
Он поймал. Он держал ее в руках. И это было то, что надо. Пытливый судорожно глотнул воздуха. «Привнесенный фактор» — ничто иное как сам Хомо Сапиенс. Его первооснова, облеченная в ткань времени. Только с ней здесь работали. Только ее вживляли. Она то и среагировала на снятие Кольца. Каждая из первооснов в отдельности, конечно, не представляла из себя серьезной силы, но помноженная на массу сложилась в достаточно мощный энергетический кулачок, чтобы поколебать спираль Пространство-Времени. Пусть не сокрушительно. Пусть в пределах нормы…
А насколько она, эта встряска, могла отразиться на землянине? И как? Очень возможно, что норма, установленная там, на ВКМ, не такая уж норма для человека Земли.
Все. Здесь, на Земле, ему больше делать нечего. Ему нужна была Резиденция. Нужен был Центральный Архив ВКМ. Благо дело, под рукой есть трехярусный нимб. И не один, а сразу три. Мастера позволяли пользоватьсмя ими, если кому из практикантов необходимо было проверить ту или иную гипотезу.
Нужные материалы лежали так, словно давно дожидались своего хозяина. Готовенькими. Разложенными аккуратно по ячейкам. Впрочем, будь на месте Пытливого кто другой, они, эти кристаллики, с записанными на них инфоромациями, лежали бы точно также. Архив есть архив. Здесь порядок четкий. И все располагает к работе. Просторно. Мебели немного. Шкафы-хранилища, да столы со стульями. И стоят они таким образом, что имитируют схему шестилучевой системы ВКМ.
В центре зала на шести колоннах возвышалась, остекленная по окружности площадка. Она напоминала аквариум. Ее, кстати так и называли. Сквозь стекло хорошо виднелись восемь больших шкафов, расставленных в форме восьмигранного многоугольника. Это был оперативный, то есть, «сиюминутный» архив Резиденции. Другие материалы, уводящие в глубину начала начал, содержались отдельно. Hо до них Пытливому дела не было.
Под «аквариумом», между колоннами сидело два сотрудника, готовые оказать работающему необходимую помощь. Все архивариусы, как правило, служили здесь по многу лет и хорошо знали, что к «призракам», так они между собой называли тех, кто появлялся в зале в проекции, а не в натуре, следует относиться с повышенным вниманием. Выдавать любые, какие они потребуют материалы. Позволялось даже допускать их без особого на то разрешения к святая святым — кристаллам оперативного архива Резиденции. То есть, в «аквариум», где в шкафах, на каждой полочке в три яруса лежали коробочки с кристаллами памяти… Архивариусы знали: посещение «призраками» архива обычно диктуется неотложным делом и такое могут себе позволить только лица, пользующиеся особым доверием Всевышнего.
— Что вам угодно? — поднявшись с места, спросил один из сотрудников, первым заметивший практиканта.
Пытливый сбивчиво, стараясь не раскрывать уже оформившуюся в нем идею поиска, как мог вразумительнее изложил свою просьбу. Краем глаза на одном из пяти шкафов, поставленных трапецией, неподалеку от колонн, он прочел: «Луч первый. Материалы Альфы Венечной».
— Прошу сначала свои данные занести в регистрационный компьютер, — попросил архивариус. — Нимб не мой, — предупредил его слушатель.
