Михаил Чернолусский - Фаэтон
Теперь ей страшно было опять закрывать глаза и смотреть на белый самолет, который, наверно, скоро должен скрыться в выси. Тогда Ася еще раз подозвала к себе Утяева.
— Дядя Ростислав, — спросила она, когда Утяев присел у ее ног, — зачем мы уезжаем?
Пойманный неожиданным вопросом врасплох, Утяев долго глядел на Асю, не моргая.
— Я не понял, Ася. Что ты хочешь сказать?
Ася сморщила лобик. Ее не понимает дядя Ростислав. Может, лучше об этом спросить дядю Ефрема?
— Ничего, — сказала Ася. — Я так. Утяев погладил Асины ноги.
— Дорогая моя девочка. Здесь очень плохие люди. Разве они не помучили тебя? А у нас есть родина…
Ася внимательно посмотрела на Утяева.
— У них нет почвы, — сказала она.
— А почему у них нет почвы? Ты задумывалась? Потому что они плохие люди. Оказывается, почва гибнет у них под ногами. Да, милая, я… э-э-э… сам не знал. Почва мстит за себя. Раньше я бы допустил, что такое случается… э-э-э… только в сказках.
Утяев посмотрел на Асю и понял, что он не сможет ее убедить.
— Они пришельцы, — сказала Ася.
— Ну и что? Они к нам пришельцы, мы к ним пришельцы. Все люди — гости в этом мире. Ну и что? Разве гости имеют право вести себя по-свински? — Утяев спохватился, что говорит громко, и тут же встал с кровати. — Спи, девочка, спи. У каждого человека есть родина. У нас родина на Брянщине. Ну, спокойной ночи.
Когда Утяев отошел, Ася закрыла глаза. Теперь она догадалась, что приснившийся ей белый самолет манил ее на родину.
* * *Ефрем долго искал ручку, чтоб открыть дверь. Потом вспомнил — все двери у Бура открываются нажатием кнопок. Кнопок почему-то оказалось две. Он нажал сразу на обе и вошел.
За столом сидел Утяев. Ефрем хотел подойти к столу, но увидел свободную кровать и направился к ней. Расстегнул пуговицы, чтоб снять пиджак, но не успел, голова коснулась подушки.
Вслед за Ефремом еще раз открылась дверь. Вошли два свирепых на вид охранника. У каждого из них было по четыре знакомых Утяеву мешочка с деньгами. Положив мешочки на стол, охранники ушли.
Утяев не мог поверить в реальность происходящего. Он пощупал мешочки на столе, пересчитал их и только после этого подошел к Ефрему.
Ефрем услыхал, что с него стаскивают ботинки. Приоткрыв глаза, увидел спину, затем лицо Утяева.
— Ну-кася поднимись. Пиджак снимем.
Потом возня и скрип кровати прекратились.
Но Утяев не отошел. Наклонился и прошептал:
— Ефремушка! Ефрем Иванович! Ты — гений!
Ефрем посмотрел на Утяева и, чувствуя, что вот-вот окончательно заснет, быстро и невнятно пролепетал:
— Извини, директор. Извини. Я ради возвращения на родину… Честное слово.
Он как провалился. Хотелось спать. Но — снова карты. Куча денег на столе и карты. Бур сдает. Семерка… Шестерка… Двойка… Пятнадцать. Хватит! Надо проиграть, хотя бы один раз проиграть. «Себе», — говори Ефрем. Бур переворачивает три карты. Перебор! Опять Ефрем выиграл. Рыжий сгребает деньги в мешочек…. Бур злой. Тасует колоду. Ефрем хохочет. Бур толстым: пальцем нажимает на кнопку. Раздвигается за спиной стена. Ефрем оборачивается. Эстрада. Полуголые, в блесках красотки танцуют под электромузыку. Ефрем смеется. На коленях у Бура красотка… На колени к Ефрему лезет красотка. «Пошла вон!» — кричит Ефрем. Бур обнимает Ефрема и тычет ему толстым пальцем в грудь. «Я Бур, ты гость… Ты — гость. Я — Бур». А дура поет: «Вкуси рай, пришелец».
Ефрем долго бормотал во сне, ругался. Когда наконец затих, ровно задышал, Утяев встал с кровати и пошел к себе — тоже спать.
15
Ефрема выводил из терпения непоседливый капризный Маратик. С утра начал писклявить:
— Мы поедем на праздник? Я хочу на праздник!
— Петровна, угомони ты этого вьюна, — потребовал Ефрем.
До праздника ли, в самом деле, им было! Попали в город торгашей и никак не могут вырваться, вернуться на родину. Бур, правда, не производил впечатления обманщика, но каждый час в их судьбе все могло перемениться. Ефрем чувствовал себя сидящим на мине. Да еще этот дурацкий выигрыш. Одно желание жгло: дожить до вечера, сесть за карты и проиграть главарю все до копейки, чтобы тот, не дай бог, зла не затаил. Мешал игре этот дурацкий праздник Первых Пришельцев, как он, оказывается, назывался.
Тобби к празднику тоже готовились. В коридоре — суматоха, переводчика не дозовешься, Бур второй день не показывается.
И среди своих начался разлад. Маратик показал Асе книжку, которую ему подарил водитель, и теперь Ася, насмотревшись картинок, тоже вслед за Маратиком робко уговаривала Людмилу Петровну съездить, если можно, с ними на стадион. У Людмилы Петровны сил не хватило детям ответить полным отказом, и она стала просить Ефрема, чтоб хотя бы по телевизору посмотреть на это, судя по всему, шумное и красочное гулянье.
Ефрем взорвался:
— Да что вы, мать вашу в горчицу, с ума, что ли, посходили?! Утащат вас куда-нибудь, потом ищи-свищи! И совсем отсюда не выберемся!
Маратик, испугавшись крика, заплакал. Утяев, вспылив, заорал на Ефрема.
И вдруг в эту минуту раскрылась дверь и на пороге появился сам Бур.
Все разом затихли. Бур спокойно оглядел всех, что-то мяукнул стоящему за его спиной рыжему переводчику и удалился.
Рыжий переводчик жестом подозвал к себе Ефрема, и оба тоже удалились. А через четверть часа Ефрем, вернувшись, громко объявил:
— Слушайте все, черти полосатые! Едем на стадион!
Маратик запрыгал, захлопал в ладоши.
— Тихо! Я еще не кончил… Приказано всем переодеться! Тряпки сейчас принесут… Так что, граждане, маскарад! — И добавил свое любимое: — Как говорится, шут с вами. Семи смертям не бывать.
* * *«В дни древнего праздника Первых Пришельцев сыны сынов далекой планеты Фаэтона, следуя традиции своих праотцев и праматерей, на три лучших летних дня останавливают бурное течение жизни! Мы облачаемся в простые платья, едим простую еду, перемещаемся с помощью естественных средств передвижения, мы не работаем на вредных производствах, не позволяем себе никаких излишеств, наркотиков, не лжем, не убиваем, не обманываем. Целых три дня не будет в Желтом Дьяволе грустного человека, никто не услышит раздражающего шума, полицейских свистков и визга сирен не увидит суматохи, и ни один продавец, ни одна лотошница и билетерша не оставит чью-либо просьбу без внимания! Целых три дня отданы простому человеку. Мы едим, дышим, спим, как ели, дышали и спали наши далекие предки с планеты Фаэтон в первые столетия своего существования, то есть до эпохи переселения, до века излишеств, разгула, наживы и накопления капитала.
Законы истории таковы, что мы не можем вернуться к прошлому, к той эре Золотого Яйца, о которой ныне мечтают наши романтики. Мы постоянно оглядываемся назад, что б не оказаться людьми без рода и племени, ибо, как говорят наши поэты, — нет Истоков — не будет и Дельты».
— Ефрем Иванович, ты часом не слыхал про такую… э-э-э… эру Золотого яйца? Что за эра?
— Золотого яйца? Пес его знает. Что хоть читаешь?
— Да вот умора, ей-богу, листовка.
— Ишь ты! — Ефрем взял у Утяева маленькую газету. — Подбрасывают нам. Агитируют. Но мы все-таки вернемся домой, на родину!
Они ехали в коляске с поднятым козырьком — фаэтоне, каких сегодня в Желтом Дьяволе, где действительно не работал общественный транспорт, было множество на всех улицах.
На передке сидел переодетый в кучера рыжий переводчик. Он лихо правил норовистой лошадью гнедого цвета с белой мордой, которая, застоявшись, видно, в конюшне, часто переходила на легкий галоп.
Все пятеро разместились в этом старомодном фаэтоне.
В глубине сидели совершенно неузнаваемые Людмила Петровна и дети. — Ася в пестром костюме мальчика и белой фуражке, под которой были запрятаны ее пружинистые косички. Маратик, напротив, в девчоночьем платье, которое он лишь после долгих упрашиваний позволил накинуть на себя. А Людмилу Петровну, отказавшуюся от брюк, заставили прятать лицо под маской. Ефрем и Утяев, сидевшие в открытой части фаэтона, были загримированы под аптекаря и лавочника.
Всюду в городе раздавался цокот лошадиных копыт. Попадались и рикши, но, конечно, основную массу гуляющих составляли по-смешному одетые в масках или париках веселые, пешеходы. Казалось, и в самом деде — в городе сегодня нет людей грустных, грубых, пьяных, одиноких. С небоскребов свисали огромные желтые флаги с изображением змеельвинообразной головы. А на площадях эти гигантские чудовища фонтанировали, лились потоки разноцветного холодного огня. Работали продовольственные магазины, ларьки, кинотеатры, и повсюду было безумное множество киосков по продаже лотерейных билетов, выигрыши на которые выдавались с открытых повозок, заваленных разного рода безделушками. Эти запряженные ломовыми лошадями повозки медленно двигались по улицам, и, по-видимому, любой предъявленный кучеру билет из любого киоска считался действительным и мог оказаться выигрышным.
