Александр Морозов - Программист
— По-своему, но хуже. — Настойчивость Телешова граничит с неприличием. Но только граничит, не переходит.
Цейтлин — без пяти минут доктор, Цейтлин — автор системы Цейтлина, у него скоро выходит книжка — нет, нет, с Цейтлиным они не думают переходить границы. Но и отпускать его ни с чем они не намерены. Применяется старая, как мир, полицейская тактика. Они повторяют вопрос три, четыре раза, мнут его, обессмысливают, загоняют собеседника на вид прямыми и логичными, а по существу абсолютно некомпетентными вопросами в угол, и как только он говорит: «Ну ладно, если вам так нравится, можно наконец сказать, что это недостаток в СОМе», или «Ну, разумеется, это недоработка», или что-нибудь в этом роде, как Васильев мгновенно выносит микрофон на центр стола и подкручивает уровень записи.
Леонов молчит, отгородившись от дискуссии вежливой улыбкой. Я молчу просто. Наконец Борисов обращается ко мне:
— Геннадий Александрович, а ты что же молчишь? Это мы для тебя ведь потеем. Матерьяльчик собираем. Так что ты давай, активнее. Цейтлин сейчас (хохотнул бодро, подмигивая Цейтлину) портфель под мышку — и в Минск, а у тебя ведь десять дней остается. Ты в Москве остаешься, а не в Минске.
— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к Цейтлину, — а у вас в Минске не проводилось замеров времени работы отдельных программ? Или, скажем, на сколько сокращается время программирования какой-нибудь большой конкретной задачи с помощью ваших процедур?
Борисов и Телешов переглядываются и молчат. Совсем иных вопросов они ожидали. А этого просто не понимают. Кажется, даже и Цейтлин не совсем понимает, к чему мне это. Но отвечает он, конечно, как всегда, толково. Отвечает, что нет, никаких замеров не проводилось. Некогда, некому и не для чего. Их дело — клепать систему. А все остальное — от лукавого. Кто хочет, тот пускай и занимается.
Иного я не ожидал. Спросил так, для проверки. И чтобы показать Борисову, какой я умный, как я включился в его задание и что у меня своя, покуда никому не понятная линия. Словом, для весу, для престижу.
Беседа подходит к концу. Цейтлин встает и начинает прощаться. Я смотрю на его благородные серебристые виски и представляю, как через несколько часов он войдет по трапу в брюхо серебристой сигары, а через час снова выйдет из нее. Выйдет уже в Минске. И его ясные, профессиональные глаза, его тренированное тело снова окунутся в привычный минский воздух, а его длинные белые пальцы цепко наберут на телефонном диске несколько цифр, и все тем же устало-уверенным голосом он скажет: «Да, дорогая, это я. Да, все в порядке. Как там дети? Ну, хорошо. Через двадцать минут буду».
Да, у него все в порядке. Он занимается «хорошей кибернетикой» и делает это хорошо. И ему не надо, как Телешову, слишком уж напрягать свою волю к власти. Скоро защита докторской, но ее исход не волнует его ни в малейшей степени. Работа говорит сама за себя. Да и головной по АСУ институт, наш институт Карцева, даст стопроцентно положительный отзыв. А это почти автоматическая гарантия.
Никто ведь не заставлял Цейтлина на этой встрече у нас в институте подписывать фиктивные акты и тому подобное. Фи… Оставим уж эти страсти на долю перегревшихся от собственного бесплодия сценаристов энд драматургов. Кто же в наше время так делает дела? Кто может заставить ученого Цейтлина пойти на такой шаг? Нечего и пытаться. Да и нужно ли это?
Тут нюансик, там штришочек. Здесь — небольшой акцентик. И все ведь правильно, по сути дела. Но, кроме сути, есть некий венчик, некое радужное сияние.
Но кто же уследит за этакими вещами? Разве что сам Цейтлин? Так ведь нужны силы, внимание… А к чему все это? Ну, нужно ребятам высказать что-то насчет куриловской системы, ну а он-то здесь при чем? Ну пусть и высказываются. Он специально СОМ не изучал, со своей системой дай бог управиться, что знал, то ответил. А остальное, это уж их дело. Пусть сами и смотрят.
Все расходились. Борисов взял Цейтлина под руку и вышел с ним в коридор. Я шел сзади и уловил, как Цейтлин говорил Борисову: «Растем, значит? Ну, ну. Мее Карцев уже говорил, что тебя утвердили. Послушай, ведь у тебя здесь еще полгода назад одна координация была. А теперь, смотри ты, и математики появились, и все как полагается…»
Двое сильных мужчин спускались по лестнице. И только много позже я узнал, что Цейтлин в тот день в Минск не улетел.
Я поднялся на третий этаж к Стриженову, чтобы поговорить с ним о Лаврентьеве. Григорий Николаевич был у себя, и я поговорил с ним. Сказал, что Лаврентьева знаю давно, что он мировой парень, гений программирования, и все такое. Сказал, что с Витей Лаврентьевым ТК-3 будет чувствовать себя, как конфетка, завернутая в целлофан.
Увертюра прошла как по маслу…
— Так в чем дело? — вскинул брови Стриженов. — Давай присылай мне его, хоть сегодня, хоть завтра. Чем скорее, тем лучше. Он где сейчас работает-то?
Тут-то и пришлось подымать занавес. Я объяснил Стриженову, что Лаврентьев в настоящее время нигде не работает и что это еще полбеды. А вторая половина в полутора годах условно.
— За что? — опросил Стриженов.
— За сомнительное поведение в ресторане, — ответил я. Я даже не стал говорить, что и само дело весьма сомнительно или что это вообще недоразумение. Со Стриженовым все это было липшее. Ему нужны были факты.
Но факты были, конечно, «не весьма». Говоря прямо, для такого предприятия, как наш институт, факты были дрянь. Полнейшая безнадега. И Григорий Николаевич понимал это не хуже меня.
— Ладно, — сказал он сердитым голосом, — зови своего супермена. Посмотрим, что это за птица.
После разговора со Стриженовым я четыре часа изучал СОМ. Потом приехали Люся и Лена. Они привезли с десяток карточек журнальных статей, где шла речь о какой-нибудь одной из четырех систем. Карточки, как и следовало ожидать от молодых специалистов (ведь неизвестно, по чему именно они специалисты), были выписаны без библиотечного шифра. Но объяснять это голубоглазым Люсе и Лене не хотелось. Тем более что, просмотрев названия статей, я убедился, что это не то. Статьи были или чисто описательные (а зачем мне выжимки-описания, когда у меня под рукой сами системы во всем нх многотонном великолепии) или же трактовали вопросы технического обеспечения.
— А по сравнительному анализу ничего не было? — спросил я девочек, спросил больше для порядка.
— Нет, — сказала Лена. А Люся добавила:
— Там была статья какого-то Иоселиани. Вроде бы название подходящее.
Так я впервые услышал о каком-то Иоселиани. А разговор с девочками кончился так.
— Почему же вы не выписали этого? — спросил я их.
— А там в названии буквы какие-то непонятные. Греческие, что ли? — ответило Люся-Лена,
Оно смотрело на меня четырьмя голубыми глазами.
Мне надо было сделать кучу мелочей: проверить свое перфоленточное и магнитное хозяйство, спросить у Акимова, как идут дела у Киры Зинченко, подойти наконец к Ларионовой, чтобы разобраться во всей этой легенде, что там у нее идет, а что не идет.
Но оказалось, что рабочий день уже подошел к концу. И тут, как вращающийся сигнал спецмашины, где-то внутри и в центре меня вспыхнул фонарь новизны. Это не был просто конец рабочего дня, как десятки, сотни дней перед этим. Антракт кончился, и я находился перед началом второй серии волшебного фильма «Любим и люблю».
Я успел только заскочить в машинный зал и сказать, чтобы в сегодняшнюю ночь одну машину оставили для меня (договоренность Борисова насчет ночного времени еще действовала, а я решил, что надо сделать рывочек и пустить наконец мою моделирующую программу — чтобы утереть нос Телешову и по разным иным причинам). Затем я стремительно вырвался на улицу, одной рукой ухитряясь надевать шубу, придерживать щарф и шапку. Вторая рука тоже не осталась без работы — в ней я держал портфель и двухкопеечную монету.
У выхода я увидел Лилю Самусевич, которая, несмотря на то, что я шел быстро, пошла рядом.
— Гена, — сказала она, — ты что-то о сравнительном анализе последние дни шумишь?
— Тут шуми, Лилечка, не шуми, — ответил я, еще поддавая ходу, — а дело швах! Нет такой штуки, как сравнительный анализ, и все тут.
— Гена, вот я по этому поводу и хотела сказать, у меня есть адрес… один человек — он занимается этими вопросами. Можешь к нему заехать, он приглашал. Только надо именно сегодня, а то он на три недели уезжает куда-то, в командировку какую-то.
Заметив, что я остановился у телефонной будки, она сказала:
— Ты звони, я подожду. А то здесь адрес сложный, долго объяснять.
— Ну что ты, Лиля, вот еще пустяки… Зачем же тебе ждать? — Я уже раскрывал записную книжку. — Давай я запишу адрес, а то мне, может, долго придется разговаривать. Зачем же тебе ждать?
— Я же тебе сказала, подожду. — Лиля, до-видимому, не понимала, куда я собираюсь звонить. Как видно, и женская интуиция не безгранична.
