Вадим Сухачевский - Ковчег. Исчезновения — 1.
— Умница, ах умница!..
Было слышно, как Самаритянинов угрюмо сопит. Наконец он проговорил злобно:
"Нет, ты, конечно, далеко не глупая, это точно. Но ты пока не знаешь всех наших методов. Ты еще будешь мечтать о встрече со мной, чтобы поскорее выложить все как на духу".
Где-то вдали раздался звонок — видимо, это он нажал кнопку.
"Вызывали?" — Кто-то, мигом появившийся, щелкнул каблуками.
"Вызывал, — подтвердил советник. — Отведешь эту девчонку в шестой спецблок, пускай там посидит, авось что-нибудь надумает".
"А не свихнется? — робко спросил вошедший. — Там же у нас…"
"Сам знаю, — перебил его Самаритянинов. — Не рассуждай, веди, куда я сказал. И держи там, пока назад не запросится. Приказ ясен?"
В ответ послышалось:
"Так точно!"
Нину вывели и на этот раз вели достаточно долго. Опять скрежетал лифт. Опять шаги уже по какому-то другому коридору.
Наконец шаги стихли, раздался сначала металлический скрежет и затем тяжелый хлопок — вероятно, они вошли в какое-то новое помещение. Вдруг раздался надтреснутый голос:
"Стоять, ядришь ты в корень! И хто-й там?.. Стоять, сказано, стреляю без предупреждения!"
"Из чего ж ты, Пришмандюк, стрелять-то будешь? — прозвучало в ответ. — Из лампады своей, или, может, из пупа?"
"Уж найдем! — был ответ. — Что, уставу не знаешь? Хто такой, спрашиваю? Пароль!"
"Да дежурный, Гридописов моя фамилия… А пароль — "Малелеил"… Строгий ты, комендант, как я погляжу…"
"Без строгости в нашем деле нельзя, — был ответ, — должен бы знать, Хренописов… Новенький, что ль? Не знаю тебя".
"Вообще, шестой день… А что, сомнения? Пароля мало тебе?"
В ответ раздалось скрипучее бурчание:
"Пароль любой дурак сказать может… Штирлицы, едри-ить… Шестой день — а уже командывает!.. Ну проходь, коли пароль знаешь…"
"А ты, Пришмандюк, согласно уставу, наушники-то вынь свои".
"Да вынул, вынул уже, давно вынул. Это я — по губам. По системе товарища Бурчай-Рабиновича Сидора Авелевича. По шевелению губ… И за что только в тридцать осьмом годе шлепнули человека? Такой был во всех областях спецалист!"
"Вот за рассужденья, наверно, вроде твоих… — было отвечено. — В те времена с такими говорунами-то — знаешь, как?.."
"Оно верно… оно правильно… — в ответ много менее уверено было проскрежещено. — Ладно, ты чё, соколик, ты давай делай свое дело".
"Так отвернись, коль по губам умеешь…"
"Да уже не смотрю…"
"Я иду с мечом, судия!" — раздался торжественный голос этого Гридописова или Хренописова.
Что-то щелкнуло.
"Три тыщи, едрен-ть, двести семнаддцать!" — добавил тот.
На сей раз отвечено было скрежетом металла. Еремеев понял, что медленно раздвигаются какие-то могучие двери. Потом они с тем же скрежетом стали затворяться.
Вслед за тем послышался какой-то непонятный, страшноватый гул.
— Куда они ее?! Что они там удумали?! — воскликнул старик.
И, словно услышав Шмакова, Нина тут же отозвалась уже не морзянкой, а живым, но только вдруг ослабевшим голосом:
"Тут темно, ничего не вижу… И по-моему, тут какой-то дурманный газ, голова — словно чужая… Кажется, слышу голоса… Господи, неужели у них тут вправду элементали?!.. — И внезапно крикнула: — Прочь!.. Не приближайтесь, прочь!.."
— Ниночка!.. Ниночка!.. — причитал старик. — Что ж они ироды делают-то с тобой?..
Нину, однако, больше почему-то не было слышно. Вначале Еремееву показалось, что кто-то хлопает большими крыльями и ухает, наподобие филина.
Затем хлопанье прекратилось, а тот первоначальный слабый гул стал постепенно усиливаться, и в его завываниях Еремеев различил приближающиеся, какие-то не людские голоса — неужто и впрямь духов-элементалей?
"Темно… темно… Снова темно…" — замогильным голосом стенал один.
"Тесно и темно…" — вторил ему другой.
Третий вещал словами из чеховской "Чайки":
"Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно…"
"Тут кто-то еще… — вставил четвертый. — Он… Нет, она… Она теплая, она живая. Она не из нас, не из духов, она оттуда… Клянусь, в ней еще живая кровь, а не бледная сукровица! От нее еще пахнет живой жизнью".
"Дайте мне потрогать ее!.."
"Дайте!.."
"Дайте!.." — заплескались голоса.
"Дайте и мне! Я еще совсем недавно была такой же теплой, как она!"
"Я тоже!.."
"И я…"
"И я…"
Даже Еремееву стало жутко, а что могла сейчас чувствовать девушка! И вдруг понял, что вообще не мыслит себе жизнь без нее…
Наконец и Нинин голос пробился из этой мешанины голосов:
"Не трогайте меня!.. Пустите! Уйдите прочь!.. Кто вы?.."
"Мы те, кем скоро станешь и ты, раз уж ты здесь", — поползли голоса.
"Мы духи…"
"Мы духи, обитающие здесь…"
"Мы несчастные духи, и нет нам отсюда возврата!.."
"Нет возврата!.."
Остальные подхватили:
"Нет возврата…"
"Нет…"
"Нет!.."
И тут в общем хоре Еремеев узнал один голос, при звуке которого ему вдруг показалось, что косой потолок мансарды наползает на него.
"Нет возврата, — произнес этот голос. — Эсагила никогда не отдаст меня… Я Ина-Эсагиларамат, я бедная Ина-Эсагиларамат!.."
Хотелось оттолкнуть этот наползающий потолок.
— Ирина!.. — тихо воскликнул Еремеев.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
VII
Вольный Охотник из рода рефаимов
Ступайте, в подземный мир отправьтесь!
У врат подземных, как мухи, летайте,
У оси дверной, как змеи, вейтесь!
"С Великих Небес к Великим Недрам…" [Перевод с шумерского В. Афанасьевой]Начальнику спецбазы "Эдельвейс"
г-ну Петросянцу Ж.М.
Уважаемый Жорес Марленович.
Не любитель до подобного рода писаний, все-таки вынужден, пересилив себя, обратиться к Вам с настоящим письмом. Выражаю также надежду, что Вы сочтете целесообразным ознакомить с ним свое руководство.
Когда представитель "Ковчега" предложил мне эвакуироваться и принять участие в проекте, он меня клятвенно заверял, что на всех базах для эвакуированных соблюдаются все гражданские права и основополагающие принципы демократии; лишь на этих условиях я дал согласие на эвакуацию, ибо тоталитаризмом и всякого рода бюрократизмом за свою жизнь сыт по горло.
Должен сказать, что пока я находился на спецбазе для вновь прибывших под названием "Фиалка", у меня не было ни малейших поводов для разочарования. Я сразу почувствовал себя желанным гостем у радушных хозяев, а многое меня приятно удивило — например, тот факт, что начальник базы ген.-майор Чужак в первый же день самолично угостил меня пивом "Солодов" "за счет фирмы".
Однако, попав к Вам на базу "Эдельвейс", я с первых минут ощутил тут обстановку какого-то аракчеевского поселения. Права человека, даже элементарные правила приличия, если угодно, попираются здесь грубейшим образом. Поверьте, как демократ первой волны, участник правозащитного движения, защитник Белого дома во время августовского путча 1991 года, я кое-что в этом смыслю. Чего, скажем, стоит разделение эвакуированных на категории от первой до четвертой! Неужели здесь не могут обойтись без нашей приевшейся всем табели о рангах?
Почему эвакуированные 4-й категории не имеют права на отдельные номера со всеми удобствами (при том, что многие из номеров пустуют) и должны проживать в 5-6-местных, а по нужде и в душ выстаивать очереди в коридоре, тогда как 1-я категория нежится в двухкомнатных люксах?
Почему правом свободного перехода с одного на другой подземный этаж базы могут пользоваться лишь эвакуированные, имеющие категорию не ниже 2-й?
Почему обеденное меню также составляется в зависимости от категорий?
Почему, наконец, эвакуированные ниже 3-й категории не могут приобрести в баре за свои кровные самое обычное пиво? Это уж просто вовсе не укладывается в сознание!
Хочется верить, что руководство "Ковчега" не останется глухо к "голосу масс", ибо я не одинок в своих претензиях, и изменит нынешнюю недопустимую ситуацию, направив ее в цивилизованное, демократическое русло.
От имени и по поручению
Общественного совета 9-го подземного
этажа спецбазы "Эдельвейс",
председатель Общественного совета,
эвакуированный 4-й категории,
кандидат физико-математических наук
Г. М. Беспалов
* * *
В столовой
— Опять вы, смотрю, господин Беспалов, к ужину опаздываете? Тут вообще-то не принято. Никак, всё общественные дела?
— Приходится… Да и ужином всю эту бурдель называть — право же, Лазарь Абрамович…
— А чем вам плохо? Овсянка — излюбленное, как я читал, блюдо англичан, весьма полезное для желудка и в значительной степени способствующее сохранению фигуры.
