Маргарет Этвуд - Орикс и Коростель
– Маленькая СюСю, – говорил дядя Эн, выходя из отеля и опуская Орикс на землю. – Ты у меня просто умница! Хотел бы я на тебе жениться. Пойдешь за меня замуж?
Тогда Орикс не могла получить ничего более похожего на любовь и была счастлива тем, что есть. Но что надо ответить: да или нет? Орикс знала, что это не настоящее предложение, просто шутка: ей было всего пять лет, ну, может, шесть или семь, она не могла выйти замуж. К тому же другие дети говорили, что у дяди Эна есть взрослая жена, в другом месте, и другие дети тоже есть. Его настоящие дети. Они ходили в школу.
– Можно я послушаю твои часы? – спросила Орикс, застенчиво улыбаясь. Вместо того чтобы, имела в виду она. Вместо того чтобы выходить за тебя замуж, вместо того чтобы отвечать на твой вопрос, вместо того чтобы становиться твоим настоящим ребенком. Тогда он засмеялся громче и приложил часы к ее уху, но никакого тоненького голоска она не расслышала.
Джаз Деткилэнда
Однажды к ним пришел другой человек, которого они раньше не видели, – высокий и тощий, выше дяди Эна, рябой, в одежде не по размеру, – и сказал, что все они пойдут с ним. Дядя Эн продал свой цветочный бизнес, сказал этот человек; цветы, продавцов цветов и все остальное. Дяди Эна нет, он переехал в другой город. Теперь высокий человек будет главным.
Примерно год спустя Орикс сказали – одна из девочек, что сначала жила в комнате с матрасами, а потом опять возникла в новой жизни Орикс, в киножизни, – эта девочка сказала, что человек им наврал, и все было совсем не так. На самом деле дядю Эна нашли с перерезанным горлом – он плавал в городском канале.
Эта девочка видела его. Нет, не так – она сама его не видела, но знала кого-то, кто видел. Дядя Эн, совершенно точно. Живот раздулся, как подушка, лицо опухло, но это все равно был дядя Эн. Голый – наверное, кто-то забрал одежду. Может, другой какой человек, не тот, кто убил, а может, именно он, трупу одежда ни к чему, да еще такая хорошая. Часов на дяде Эне тоже не было.
– И денег не было, – сказала та девочка и засмеялась. – Нет карманов, нет и денег.
– В городе были каналы? – спросил Джимми. Может, так он вычислит, что это был за город. В те дни ему хотелось узнать как можно больше – про Орикс, про те места, где она жила. Хотелось найти каждого, кто причинил ей боль, каждого, кто заставил ее плакать, и покалечить их всех. Он истязал себя мучительным знанием: любой добела раскаленный факт загонял себе под ногти. Чем больнее ему, тем больше – Джимми не сомневался – он ее любил.
– Да, там были каналы, – ответила Орикс. – Фермеры и садовники по ним в город приплывали. Привязывали свои лодки и торговали прямо с причалов. Очень красиво, если смотреть издали. Столько цветов. – Она поглядела на Джимми. Она почти всегда знала, о чем он думает. – Но каналы есть во многих городах, – сказала она. – И реки. Реки – очень полезная вещь, туда можно скидывать мусор, трупы, новорожденных детей и говно. – Орикс не нравилось, когда он ругался, но она время от времени использовала плохие слова, как сама их называла, потому что его это шокировало. И если она принималась ругаться, выяснялось, что у нее богатый запас бранных слов. – Не переживай так, Джимми, – прибавила она уже мягче. – Это было очень давно. – Чаще всего она будто хотела защитить его от собственного образа – от прошлой себя. Чтобы он видел в ней только лучшее. Ей нравилось сиять.
Дядя Эн закончил жизнь в канале. Ему не повезло. Не заплатил нужным людям или, может, мало заплатил. Или они пытались купить его бизнес, и его не устроила цена. Или, может, дядю Эна сдали его же помощники. Все, что угодно, могло произойти. А может, несчастный случай, незапланированное убийство, может, всего лишь ограбление. Дядя Эн был неосторожен, вышел из дома без охраны. Хотя неосмотрительным дядю Эна не назовешь.
– Я плакала, когда узнала, что с ним случилось, – сказала Орикс. – Бедный дядя Эн.
– Почему ты его защищаешь? – спросил Джимми. – Он же таракан, червяк мерзкий!
– Я ему нравилась.
– Ему деньги нравились!
– Разумеется, Джимми, – сказала Орикс. – Всем нравятся деньги. Но он мог со мной сделать что-нибудь похуже, а не сделал. Я плакала, когда узнала, что он погиб. Плакала, плакала, никак не могла перестать.
– Что похуже? Что может быть хуже?
– Джимми, ты слишком переживаешь.
Детей вывели из комнаты с серыми матрасами, и Орикс больше никогда ее не видела. С большинством детей, которые там жили, Орикс тоже не встречалась. Их разделили, одни пошли в одну сторону, другие – в другую. Орикс продали человеку, который снимал кино. С киношником поехала она одна. Он сказал ей, что она очень красивая девочка, и спросил, сколько ей лет, но она не знала, что ответить. Он спросил, хочет ли она сниматься в кино. Она никогда не видела кино и не знала, хочет ли в нем сниматься, но человек спрашивал так, словно подарок обещал, и она ответила «да». Она уже разбиралась, когда от нее ожидается «да».
Человек повез ее куда-то на машине, где сидели другие девочки, три или четыре, Орикс их раньше не видела. Они переночевали в доме, в большом доме. Дом для богатых, обнесенный высокой стеной, с битым стеклом и колючей проволокой поверху. Они вошли в дом через ворота. А внутри густо пахло богатством.
– Как это – пахло богатством? – спросил Джимми, но Орикс не смогла объяснить. Просто учишься отличать «богатство». В доме пахло, как в лучших отелях из тех, где Орикс довелось побывать: разной вкусной едой, деревянной мебелью, лаком и мылом, все вперемешку. Где-то рядом, наверное, росли цветы, цвели кусты или деревья, потому что цветами тоже пахло. На полу лежали ковры, но дети по ним не ходили, ковры были в большой комнате, а дети прошли мимо и заглянули в дверь. Синий, розовый, красный – очень красиво.
Их привели в комнату возле кухни. Может, кладовка – или раньше была кладовка: пахло рисом и мешками из-под риса, а самого риса не было. Детей накормили – лучше, чем обычно, сказала Орикс, дали курицу, – и сказали не шуметь. А потом заперли. В доме были собаки, они лаяли во дворе.
Назавтра нескольких детей увезли на грузовике, в кузове. Там уже сидели две девочки, маленькие, как Орикс. Одну только что привезли из деревни, она скучала по семье и много плакала, беззвучно, пряча лицо. Их подняли в кузов грузовика и заперли, в кузове было темно и жарко, хотелось пить, а писать приходилось прямо в грузовике, потому что он не останавливался. Правда, где-то наверху было окошко, и воздух в кузов все же попадал.
Наверное, прошло всего несколько часов, но детям показалось, что гораздо больше, потому что было жарко и темно. Когда они доехали, их передали другому человеку, а грузовик уехал.
– А на грузовике были надписи? – Джимми взял след.
– Да. Красная надпись.
– И что там было написано?
– Откуда мне знать, – укоризненно ответила Орикс.
Джимми почувствовал себя идиотом.
– А картинка была?
– Да, картинка была, – ответила Орикс через некоторое время.
– Какая?
Орикс задумалась.
– Попугай. Красный попугай.
– Летящий или сидящий?
– Джимми, ты такой странный!
Джимми вцепился в этого попугая, как в спасательный круг. Всегда о нем помнил. Иногда попугай являлся ему во сне – загадочный, полный таинственных значений, символ вне контекста. Наверное, бренд, логотип. Джимми искал в Сети Попугая, компанию «Попугай», корпорацию «Попугай», Красного Попугая. Нашел Алекса, попугая с пробковым орехом, который говорил: «А теперь я улетаю», но от Алекса никакого толку – он другого цвета. Джимми хотел, чтобы красный попугай стал звеном между тем, что рассказывала Орикс, и так называемым реальным миром. Хотел пройтись по улице, вылезти в Сеть и – эврика: вот он, красный попугай, код, пароль, и многое наконец прояснится.
Здание, где снимали кино, находилось в другом городе или в другой части того же города, потому что город был очень большой, сказала Орикс. Комната, где жили девочки, была в том же здании. Они почти не выходили на улицу, разве что на плоскую крышу, когда кино снималось там. Некоторые из тех, кто приходил в это здание, хотели во время съемок находиться на крыше. Они хотели, чтоб их видели, и в то же время хотели спрятаться, а крышу окружала стена.
– Может, они хотели, чтоб их увидел Бог, – сказала Орикс. – Как думаешь, Джимми? Может, они перед Богом выпендривались? Мне так кажется.
У каждого имелись идеи, что должно быть в фильме. Такой или сякой фон – стулья или деревья, иногда нужны были веревки и крики, иногда туфли на каблуке. Порой они говорили: «Делайте, как я сказал. Я плачу…» – или что-нибудь в этом духе, потому что в фильмах у всего была цена. У каждого кивка, цветка, предмета, жеста. Если люди придумывали что-то новенькое, начиналось обсуждение, сколько это будет стоить.
– Вот так я узнала главное в жизни, – сказала Орикс.
– И что же ты узнала? – спросил Джимми. Ему не стоило есть пиццу и тем более курить траву: его слегка мутило.
