Стивен Кинг - Воспламеняющая
«Нет, Чарли, – ответил он. – Я хочу почитать тебе другие истории, и ты должна послушать. Я думаю, ты уже достаточно взрослая, и твоя мама того же мнения. Эти истории, возможно, немного испугают тебя, но они важные. И это реальные истории».
Она запомнила названия книг, из которых папуля читал ей истории, потому что они напугали ее. «Внемли!» Чарлза Форта. «Непонятнее самой науки» Фрэнка Эдвардса. «Правда ночи». Еще одна называлась «Пирокинез: свидетельства», но из последней мамочка читать папуле не позволила. «Позже, – сказала она. – Когда девочка станет старше, Энди». Книгу убрали, чему Чарли только порадовалась.
Истории пугали, это точно. В одной рассказывалось о человеке, который заживо сгорел в парке. В другой – о женщине, которая сгорела в своем трейлере, но внутри не сгорело ничего, кроме самой женщины, да немного обуглился стул, на котором она сидела и смотрела телевизор. Чарли поняла отнюдь не все, но запомнила слова полицейского: «У нас нет объяснения этой смерти. От жертвы остались лишь зубы и несколько обугленных костей. Так человек может сгореть только в реактивном двигателе, но вокруг ничего даже не обуглилось. Мы не можем объяснить, почему не вспыхнул весь трейлер».
В третьей истории речь шла о большом мальчике – одиннадцати или двенадцати лет, – который сгорел на пляже. Отец кинул его в воду, получив при этом сильные ожоги, но мальчик продолжал пылать, пока не сгорел дотла. Еще в одной истории девочка-подросток сгорела, находясь в исповедальне, когда каялась в грехах священнику. Чарли все знала о католических исповедальнях, потому что ей рассказывала о них ее подруга Дини. Она утверждала, что священнику надо говорить обо всем плохом, что ты сделала за неделю. Сама Дини еще не ходила на исповедь, потому что не получила первого причастия, но ее брат Карл ходил. Карл учился в четвертом классе и был вынужден рассказывать все, даже то, как тайком пробрался в спальню матери и украл несколько шоколадных конфет, подаренных ей на день рождения. А если ты не расскажешь священнику все, то не сможешь умыться КРОВЬЮ ХРИСТА и попадешь в ПЕКЛО.
Смысл всех этих историй не ускользнул от Чарли. Ее так напугала история о девочке, загоревшейся в исповедальне, что она расплакалась.
– Я тоже сожгу себя? – сквозь слезы спрашивала она. – Как в тот раз, когда я подожгла свои волосы? Я сгорю дотла?
Папуля и мамочка выглядели огорченными. Мамочка побледнела и кусала губы, но папуля обнял Чарли за плечи.
– Нет, милая. Нет, если ты всегда будешь помнить об осторожности и не думать… о том, что ты иногда делаешь, когда расстроена или испугана.
– Что это? – выкрикнула Чарли. – Что это, скажите мне, что это такое? Я даже не понимаю. Я никогда не буду этого делать, обещаю!
– Насколько я знаю, дорогая, – сказала мамочка, – это называется пирокинезом. Это слово означает способность зажигать огонь, просто подумав об этом. Обычно такое случается, когда люди расстроены. Некоторые люди, вероятно… обладают этой способностью всю жизнь, но не знают об этом. А другие… выпускают эту свою способность из-под контроля и тогда они… – Она не закончила.
– Они поджигают себя, – уточнил папуля. – Как случилось с тобой. Когда ты была маленькой и подожгла себе волосы. Но ты можешь это контролировать, Чарли. Должна. И Бог свидетель, твоей вины тут нет. – Произнося эти слова, он встретился взглядом с мамочкой, и между ними что-то промелькнуло. – Иногда ты ничего не можешь с собой поделать, я знаю. – Он продолжал обнимать ее за плечи. – Это инцидент, такой же, как «аварии», что случались с тобой в раннем детстве, когда ты, заигравшись, забывала пойти в туалет и писала в штанишки. Мы это так и называли: «авария». Помнишь?
– Я больше этого не делаю.
– Разумеется, не делаешь. И через какое-то время ты точно так же начнешь контролировать и то, другое. Но сейчас, Чарли, ты должна пообещать, что никогда, никогда, никогда не будешь расстраиваться подобным образом, если можно этого избежать. Расстраиваться до такой степени, что в результате вспыхивает огонь. А если избежать этого невозможно, если ты ничего не можешь поделать, отталкивай это от себя. Направляй на мусорную корзину или на пепельницу. Постарайся выбраться на улицу. Постарайся направить это на воду, если она есть поблизости.
– Но никогда – на человека, – вставила мамочка с бледным, застывшим, серьезным лицом. – Это может быть опасно, Чарли. Это будет очень плохой поступок, потому что ты можешь… – Она запнулась, но заставила себя продолжить: – …ты можешь убить человека.
И тут Чарли истерически разрыдалась, от ужаса и угрызений совести, потому что на руках мамочки белели повязки, и она знала, почему папуля читал ей все эти страшные истории. Днем раньше, когда мамочка сказала, что не отпустит ее к Дини, поскольку она не прибралась в своей комнате, Чарли очень разозлилась, и разом появилось огнечудище, выпрыгнуло неизвестно откуда, как случалось всегда, будто чертик из табакерки, покачиваясь и ухмыляясь, и от злости она вытолкнула его из себя и к мамочке, и тут же руки мамочки вспыхнули. Но ни к чему совсем ужасному это не привело,
(могло быть гораздо хуже это могло быть ее лицо)
потому что раковину наполняла мыльная вода для посуды, ни к чему ужасному это не привело, однако она все равно поступила ОЧЕНЬ ПЛОХО, и она пообещала им обоим, что никогда, никогда, никогда…
Горячая вода лилась на лицо, плечи, грудь, обволакивая теплой пеленой, коконом, унося воспоминания и заботы. Папуля сказал ей, что все хорошо. А если папуля это сказал, значит, так оно и есть. Он самый умный человек на свете.
Мыслями она вернулась из прошлого в настоящее, подумала о людях, которые их преследовали. Они работали на правительство, говорил ей папуля, но не на хорошую его часть. Они работали на правительственное учреждение, которое называлось Конторой. Эти люди преследовали и преследовали их. Куда бы они ни шли, через какое-то время там появлялись люди из Конторы.
Интересно, понравилось бы им, если бы я напустила на них огонь? – холодно спросил ее разум, и она зажмурилась от ужаса и чувства вины. Так думать нельзя. Так думать плохо.
Чарли протянула руку, схватила кран горячей воды, резко повернула. Потом две минуты стояла, дрожа, обхватив худенькое тельце руками, под ледяными, колючими иглами, желая выбраться, но не позволяя себе.
За плохие мысли надо платить.
Так говорила Дини.
2
Энди просыпался постепенно, под далекую барабанную дробь воды. Поначалу шум этот являлся частью сна: он на Тэшморском пруду с дедушкой, ему восемь лет и он пытается насадить извивающегося червяка на крючок, не проткнув большой палец. Сон был невероятно ярким. Он видел плетеную корзину для рыбы на носу лодки, красные резиновые заплаты на старых зеленых сапогах Грантера Макги, свою старую, потрескавшуюся перчатку игрока первой базы, которая напомнила ему, что завтра у него тренировка в команде Малой лиги на поле Рузвельта. Но рыбу они ловили вечером, когда уходящий день и надвигающаяся темнота слились в сумерки, а озеро словно застыло, и над идеально гладкой поверхностью цвета хрома вились облачка мошкары и комаров. То и дело сверкали зарницы, а может, и настоящие молнии, потому что пошел дождь. Первые крупные капли темными пятнами упали на выбеленное временем дерево дедушкиной плоскодонки. А потом над озером разнесся какой-то звук, низкое и загадочное шипение, как…
…как шум…
…душа, душ, Чарли, наверное, принимает душ.
Он открыл глаза, посмотрел на незнакомые потолочные балки.
Где мы?
Постепенно все встало на свои места, но не обошлось без мгновения паники: слишком во многих городах и мотелях побывали они за последний год, слишком часто им приходилось бежать куда глаза глядят, слишком велико было напряжение, в котором они жили. Он с тоской подумал о своем сне. Как же ему хотелось вернуться туда, к Грантеру Макги, умершему двадцать лет назад.
Гастингс-Глен. Он в Гастингс-Глене. Они в Гастингс-Глене.
Он тут же подумал о своей голове. Она болела, но не так, как прошлой ночью, когда бородатый водитель помог им скрыться. Боль уже не раскалывала голову, а слабо пульсировала в висках. И если все пойдет как прежде, к вечеру она еще уменьшится, а назавтра исчезнет.
Душ выключили.
Он сел, посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать.
– Чарли?
Она вошла в спальню, энергично растираясь полотенцем.
– Доброе утро, папуля.
– Доброе утро. Как ты?
– Хочу кушать. – Она подошла к стулу, на котором сложила одежду, взяла зеленую блузку. Понюхала. Скорчила гримаску. – И мне надо сменить одежду.
– Какое-то время придется походить в этой, детка. Сегодня мы тебе что-нибудь добудем.
– Надеюсь, поесть нам удастся быстрее.
– Мы поймаем попутку и остановимся у первого кафе, – пообещал он.
