Мария Перцева - Сказочка
Свадьба была назначена через месяц — за день до коронации. И вот этот срок приближался. Все это время будущие супруги развлекались как только могли: въезжали на лошадях в театр, устраивали званые обеды на сеновалах, тамадили на крестьянских свадьбах и т. п. Делали они это без особого напряга, и скоро все королевство знало, что будущие король и королева «свои в доску». Нельзя было сказать, что со стороны принца с принцессой это был хорошо продуманный дипломатический шаг. Но результаты оказались налицо: их популярность росла с каждым днем. По деревням ходили уже целые легенды о том, как однажды в одно ясное, солнечное утро по сельской дороге проехали два всадника. Он и Она. Он был высок, широкоплеч, красив, а она — стройна, зеленоглаза и прекрасна. Конечно, в этом было зерно правды, но такое чахлое, что вот мне, например, плакать хочется. Однако народ нуждался в идеале. Зачем им знать, что, несмотря на богатырские плечи, росту в будущем короле не более пяти с половиной футов, а стройность принцессы была скорее подростковой худобой, нежели девичьим изяществом.
Шли дни, и Филипп все больше и больше сходил с ума по будущей жене. Она была страшно неуравновешенна и состояла из сплошных противоречий. Но, как ни странно, принцесса могла навязать свою волю всем, даже отцу Симону. Так, она заставила его играть с ними в «знатоков». Святому отцу досталась роль Пал Палыча, принц был Шуриком, а сама принцесса — экспертом Кибрит. И самое главное, что все прекрасно получилось. Архиепископ послушно твердил: «Да, Зиночка. Конечно, Зиночка!» А сам Филипп с глупой рожей повторял: «Я доложу генералу».
Но больше всего принца беспокоило не это. Дело было в другом. Может, это звучит смешно, но за все время их совместных путешествий и ночлегов на сеновалах у него с принцессой, кхе-кхе, как бы это сказать… ничего не было.
И при этом надо заметить, что будущая королева вовсе не страдала излишней скромностью. В любой момент она без особой стыдливости могла залезть к нему на колени и заявить, что хочет спать. Или, радостно хрюкая и обнимая за шею, часами шипеть в ухо, изображая, как «ежики целуются». Но не больше.
Однажды Филипп все-таки умудрился поцеловать ее, но тут же пожалел об этом. Она бешено отбивалась, кусаясь и царапаясь. Потом в гневе швыряла в него всем, что под руку попадется. А под конец надавала по морда́м и, обозвав «похотливым убийцей», выгнала из комнаты и заперлась на ключ.
Простила она принца только тогда, когда, забравшись на ее балкон по водосточной трубе, он прожил там целых три дня (вот уж она веселилась, строя рожи из-за стекла).
В остальном жизнь их протекала довольно мирно. Не считая еще одного случая.
Однажды принцесса — как всегда, после трех мощных ударов в дверь, от которых сотрясался весь замок, — ворвалась в его кабинет и прямо с порога закричала:
— Филя, давай заведем бэби!
— Не стоит так надрываться, Матильда, — заметил принц. — Если ты хочешь, чтобы об этом узнало все королевство, достаточно только развесить объявления.
Но Анфиса, пропустив его слова мимо ушей, уже уселась к нему на колени и преданно заглянула в глаза:
— Филя, как ты думаешь, на кого он будет похож?
— Кто?
— Наш ребенок.
— Ну, — задумался Филипп, — скорее всего на кого-нибудь из нас. А что, у нас будет ребенок?
— Да я вот думаю. Если он будет похож на тебя, то зачем ему мучиться?
— А почему это он будет мучиться? — нахмурился принц, сдвигая корону на затылок.
— Почему? Да ты посмотри на себя. Куда он с такой рожей денется? У тебя же не лицо, у тебя харя!
— Ладно! — прервал ее Филипп. — Если тебе так не нравится моя внешность, рожай его похожим на себя. Вот уж красавчик получится!
— И рожу! — обиделась Анфиса. — Обойдусь без твоей помощи!
— Да-а? — усмехнулся принц. — Слушай, Матильда, а как ты это, интересно, собираешься сделать?
— Объяснить?
— Не надо, — поспешно ответил принц. — Но где же твой вкус? У отца Симона рожа еще противней, чем у меня. Пожалей нашего малютку!
— Каждый всё понимает в меру своей испорченности.
— Да, я воспитывался в борделе. Но, глядя на тебя, я понимаю, что есть места еще более развратные, чем то, где я провел свое безгрешное детство.
— Ты на что-то намекаешь?
— Нет, просто констатирую факты. Не кажется ли тебе, что для своего возраста ты носишь слишком низкий корсет?
— Нахал! Выходит, высота корсета зависит от возраста? Тебя послушать, так к старости я вообще смогу без платья ходить?
— Как тебе будет угодно. Я догадывался, что у тебя извращенные вкусы.
— Тебе не угодишь. То я слишком закупориваюсь, то наоборот.
— Пойми, Матильда, лично я ничего против твоего низкого корсета не имею. Но твоя врожденная женская скромность должна была подсказать тебе, что подобные вырезы на платье к лицу только женщинам определенного поведения.
— Ну так в чем же мне ходить? — заныла Анфиса. — Моя врожденная женская скромность в таких случаях предательски молчит.
Принц посмотрел в ее молящие глаза и, не выдержав, потянулся, чтобы поцеловать. Но Анфиса раздраженно оттолкнула его:
— Тебе всё хиханьки! У меня проблемы, а тебе лишь бы обниматься.
Филипп скептически поджал губы и сухо произнес:
— В таком случае тебе в первую очередь надо слезть с моих колен. И вообще, чулок синий, катись отсюда, храни свое целомудрие!
С этими словами он спихнул ее с себя, развернул и подтолкнул в сторону двери.
Но она тут же вскарабкалась на него обратно и обняла за шею:
— Филя, Филя, послушай!
— Отстань, я тебе сказал! Надоели мне твои «ежиные поцелуи»!
— Дурак, это не то! Это же «смерть ежа»!
— Ты мне ее уже делала! Я чуть не оглох! Отцепись от меня, садистка! Знаю! Знаю! И «как пингвинчики кусаются»! И «как Карлсон стесняется»! Прекрати сейчас же!
Не в силах больше сдерживать натиск невесты, Филипп мысленно перекрестился и сжал ее так, что она не смогла пошевельнуться. Подергавшись, словно муха, влипшая в варенье, Анфиса затихла.
— Ты что-то хотела сказать? — спросил он, не разжимая объятий.
— Мои кости! — взмолилась Анфиса. — Пусти! А то я тресну где-нибудь!
— Пообещай, что родишь мне сына.
— О господи! Хоть двадцать! Но только после того как ты меня отпустишь.
— И он будет похож на меня.
— Ну уж нет! Бедный мальчик! Я…
Не дав ей договорить, Филипп впился принцессе в губы.
— Хорошо, — промямлила Анфиса, отдышавшись. — Какой же ты все-таки гадкий! Будь по-твоему.
— У него будут мои рыжие волосы.
— Давай договоримся называть вещи своими именами. Наш сынок будет ходить с гнездом на голове.
— Мое лицо.
— Экая образина!
— Мой голос.
— Несмазанная дверь.
— Моя фигура.
— Барабан на барабанных палочках.
— Мой характер.
— Это уж слишком! Бедный малыш! Лучше ему умереть в детстве!
За это ей досталось еще раз. Облизнув побелевшие губы, она прохрипела:
— С твоим темпераментом я скоро останусь без передних зубов.
— Так какой у него будет характер?
— Твой! ТВОЙ!!! Успокойся, все будет твое!
— Обещаешь?
— …Обещаю.
Принц ослабил объятья и осторожно погладил принцессу по спутанным волосам. Как же он все-таки любит ее! Улыбаясь, он нежно прошептал:
— А назовем мы его…
Но принцесса опередила Филиппа:
— Сысо́й.
Улыбка сползла с лица принца. Схватив Анфису за плечи, он изо всех сил встряхнул ее:
— Как ты сказала? Сысо́й?! Моего сына будут звать Сысо́й?!
— Да! — рявкнула Анфиса. — Надеюсь, королей с таким именем еще не было?
— Еще бы!
— Значит, этот будет первым.
— Но почему?
— Ты еще спрашиваешь! Потому что я не хочу рожать тебе сына под номером! Только короли подвергаются такому унижению, как нумерация. И если ему не суждено стать единственным, то пусть он хотя бы будет первым. ПЕРВЫМ!
Выслушав принцессу, Филипп только покачал головой и рассмеялся:
— Ну нет, Матильда, лучше я останусь вообще без наследника. Мало того, что у бедного парня будет такая зверская внешность, так еще и имечко — врагу не пожелаешь. Назови-ка его сразу Клейстером — и дело с концом. А еще лучше — Толстолобиком-Под-Майонезом. Самое что ни на есть имечко для короля!
Анфиса, тихо постанывая, сидела в громадном кресле и из последних сил обмахивалась страусиным веером, проезжая каждый раз концами шикарных перьев по заштукатуренному пудрой лицу. В зале стояла удивительная духота. Множество пьяных голосов сливались в единый рокот и заглушали уже еле слышную музыку, доносившуюся с дальнего балкона. Шел девятый час королевской свадьбы.
Порой Анфиса решала, что теряет сознание. Но каждый раз, открывая глаза, убеждалась, что оно возвратилось обратно. Перед ней оказывались все те же каменные своды, увешанные чадящими факелами, и все те же пьяные голоса восхваляли молодых и в тысячный раз провозглашали тосты за их здоровье. Было до невыносимого душно. Пахло пряностями, жареным мясом и перегаром. Время от времени на громадный деревянный стол, усыпанный объедками, взбирался кто-нибудь из благородных донов и под общий хор одобрения выпивал за здоровье его высочества бочонок вина. Или заплетающимся языком говорил сомнительные комплименты его молодой супруге, с отвращением наблюдавшей за всей этой вакханалией. То там, то здесь слышались грубые солдатские песни. Народ веселился.
