Дмитрий Барчук - Орда
– Отец, ты здесь? – заглянул в темную библиотеку сын.
– Да, Алеша, – ответил Андрей Александрович. – Проходи, садись. Коньяку не хочешь?
– Нет, папа, спасибо. Я просто давно уже хотел с тобой поговорить наедине, с глазу на глаз. Но всегда что-нибудь мешало. Я улетаю на следующей неделе. Мне сегодня позвонили ребята из Москвы и сказали, что всем разослали повестки из военкомата. Сбор в следующую среду в девять утра. Медкомиссию мы уже прошли.
– Жалко. Не смогу я тебя проводить, сын. Я же под подпиской о невыезде.
– Я знаю, папа. Но кажется мне, что ты в жизни еще больше, чем я, потерялся. Ты какой-то сам не свой стал. Может, и права мать, брось ты этот нефтяной бизнес. Не твое это. Здесь так много грязи. Займись лучше тем, что умеешь и любишь делать.
– Поздно, Алеша. Слишком велики ставки, и я слишком далеко зашел. Некуда отступать. Пойми, сын, это моя война. Ты ведь тоже собираешься на войну? А на войне всегда есть победители и побежденные. Есть жертвы. Я не хочу быть жертвой. И тебя заклинаю: не будь ею. Даже мысли не допускай, что ты можешь не вернуться. Убей десять, сто врагов, но сам выживи. Обещаешь?
– Я постараюсь, папа.
Поздно вечером снова заехал полковник. Он не стал заходить в дом, а по домофону вызвал Аксакова на улицу. Дождь все не переставал. Ли сидел за рулем своей «девятки». Андрей Александрович согнулся в три погибели и кое-как пролез на переднее сиденье рядом с ним.
– Купили бы вы себе, Стае Петрович, авто поприличнее. А то как-то несолидно: такой серьезный человек и на такой несерьезной машине, – укорил полковника бизнесмен.
Проницательный кореец улыбнулся и процитировал:
Все в меру, и мудрые скажут: все в меру.
Выбрав золотой середины меру,
Мудрый избежит обветшалой кровли,
Избежит и дворцов,
Что рождают в людях черную зависть.
– Гораций, – удивленно и одновременно уважительно произнес Аксаков.
– Да, Квинт Гораций Флакк, – не без гордости сказал Станислав Петрович. – На старости лет что-то на античность потянуло. Люблю, знаешь ли, Андрей, перед сном полистать Гомера или того же Горация. А между прочим, правы были древние мудрецы насчет золотой середины. Я когда на джипе ездил, веришь или нет, кожей чувствовал на себя косые и завистливые взгляды. Машина у меня постоянно ломалась, в аварии попадал. А пересел на «девятку», все нормализовалось. Ну, гремит она, как таратайка. Зато никто на меня особого внимания не обращает. Я такой же, как все…
– Ладно. Что-то я разболтался на отвлеченные темы, – оборвал сам себя на полуслове полковник в отставке. – Что касается заказчика. Пасет тебя нижневартовская бригада. Перестрелка на Рублевке – их рук дело. Ребята они серьезные. Связи имеют обширные. Работают в основном на нефтяных баронов, иногда даже на членов правительства. Ты против них – пешка. И единственная причина, по которой ты, Андрей, еще жив, что ты женат на дочери министра энергетики. Мой тебе совет – отступись. Продай ты им лицензию, и дело с концом. Ну, бывай. Мне еще надо в одно место заехать.
Аксаков вылез из машины и поплелся к дому. «Девятка», рванувшаяся было вперед, вдруг сдала назад, и Станислав Петрович, открыв окно, крикнул ему:
– А ты случайно не знаешь, куда подевались жабинские ребята? Из СИЗО их выпустили, а домой они не дошли.
– Не знаю, – безразличным тоном ответил Андрей Александрович. – Может, у девок загорают или уехали куда-нибудь?
– Ну-ну… – покачал головой полковник и резко надавил на газ.
До конца недели Аксакова каждый день дергали в налоговую полицию. Толстый и розовощекий полицейский все допытывался об условиях сделки по продаже «Инвеста» москвичам. Андрею Александровичу надоело твердить ему одно и то же: все положенные налоги были перечислены в срок, а к нынешней деятельности «Инвеста» он уже не имеет никакого отношения. Полицейский был тоже не дурак и понимал, что все аксаковское дело яйца выеденного не стоит, но на него давили сверху, и он продолжал с ослиным упорством по десятому разу задавать одни и те же вопросы. Он даже вышел на работу в субботу, чтобы лишний раз допросить подозреваемого.
Дома Андрей Александрович прервал наставления супруги домработнице по организации проводин новобранца в ряды Российской армии. Увел Марину Кирилловну в библиотеку, усадил в кресло, сам же остался на ногах. Расхаживая по библиотеке, он стал держать речь:
– Мариш, я попал в затруднительную ситуацию. На покупку нашего месторождения претендует кто-то из московских олигархов. На него работает мощная преступная группировка. Мне трудно противостоять им. Вдобавок я нахожусь под подпиской о невыезде. Меня взяла в оборот налоговая полиция. Поэтому я решил следующее. В Москву полетишь ты. Заодно проводишь сына в армию. Купишь какой-нибудь оффшор. Иностранный не надо. Лучше в Калмыкии или Горном Алтае. Зарегистрируешь его на свое имя. С помощью своего отца ты оформишь лицензию на эту фирму. Что касается необходимых доверенностей, то их я тебе уже подготовил. Тебя и твоего отца они не тронут, побоятся. А потом, когда все формальности будут улажены, спадет давление конкурентов и можно будет осваивать месторождение, ты просто наймешь меня в качестве исполнительного директора. Со временем, может быть, уступишь мне часть доли в уставном капитале. Или зарегистрируем новую фирму и переоформим на нее лицензию. Но это будет потом. Сейчас главное – скинуть с хвоста конкурентов. И в этом деле я очень рассчитываю на помощь Кирилла Сайфутдиновича.
Марина Кирилловна внутренне ликовала. Надо же, этот заносчивый гордец Аксаков, который всегда и во всем привык полагаться только на себя, впервые обратился за помощью к ней и к ее отцу. А ведь было время, он считал себя куда выше простого бурового мастера Зиганшина. И даже когда папа стал главным инженером объединения, и когда был вице-президентом крупной нефтяной компании, упрямый Андрей все равно держался особняком, сохранял свою самостоятельность и независимость. Отцу, привыкшему к постоянному заискиванию перед ним подчиненных, это не нравилось. Он считал Андрея выскочкой, спекулянтом и алкоголиком. И каждый раз, когда она с детьми приезжала к родителям в столицу, папа не упускал случая уколоть: как она может жить с таким человеком? Кирилл Сайфутдинович сумел внушить дочери мысль, что члены их семьи уже сами вправе выбирать себе спутников жизни, чтобы те жили для них, а не наоборот. Естественно, Андрей не знал об этих ее разговорах с отцом. Иначе бы никогда не решился на подобный шаг. Теперь сбудется отцовская мечта, и она станет хозяйкой положения. Интересно, какой будет эта новая жизнь?
Однако вслух она сказала только одно:
– А ты уверен, дорогой, что для нас с папой это будет не опасно?
* * *К весне с театра военных действий стали приходить нерадостные вести. Нерадостные, конечно же, для ордынцев. Для меня каждое поражение Орды было как бальзам на душу. Но я свои чувства скрывал как мог, как и свое отношение к Мари.
Я уже совсем запутался в женщинах. Я страшно ревновал Марию Ивановну Миронову к Швабрину, но был тайно влюблен в Мари, а ночи проводил с Азизой, которая годилась мне в матери. Все-таки порочный я человек!
Впрочем, француженка свела с ума не одного меня. Благодаря стараниям Азизы, она уже бойко лепетала по-нашему и частенько стала уединяться с Иваном, который в эти мгновения буквально млел от восторга. От глаз старшей жены воеводы не укрылось это увлечение ее сына, и она определила его на службу, писарем в канцелярию городского головы. Чтобы меньше болтался по дому да на тятькину молодую жену глазел.
Поэтому любые новости с фронта до нас. Благодаря Ваньки-ным стараниям, доходили первыми. Товарищ мой с каждым днем все чаще приходил со службы мрачнее тучи. Вначале под Кунгуром и Красноуфимском потерпели поражение отряды Салавата Юлаева, Канзафора Усаева и Ивана Кузнецова. Через неделю подполковник Папов у деревни Бугалыш вновь одолел Салавата. В середине марта подполковник Михельсон занял Уфу, разгромив армию Ивана Никифоровича Зарубина. А потом еще хлеще: в конце марта и в начале апреля генерал-майор Голицын под Татищевой и у Сакмарского городка сокрушил томскую дружину под командованием воеводы Асташева. Обо всех этих поражениях (а для меня победах) мы узнавали спустя две-три недели, когда с какой-нибудь оказией до нас доходили военные новости.
Я однажды скуки ради напросился к Ивану на службу. Канцелярия городского головы располагалась в неказистом деревянном доме на самом берегу реки Ушайки, как бы разделявшей город на две части: русскую и татарскую. Это деление было достаточно условным, ибо и те и другие могли проживать в разных концах города, но слободы – татарская и русская – находились на разных берегах. Их соединяли два хрупких деревянных мосточка, которые весеннее половодье всякий год сносило в Томь.
