Виталий Вавикин - Шарманщик
– Потому что это оплачивает правительство.
– Вы когда-нибудь употребляли наркотики?
– Да.
– Вы считаете себя наркоманом?
– Нет.
– Вы считаете, что легализация наркотиков – это плохо?
– Нет.
– Вы обвиняете правительство в том, что во время войны вас заставляли принимать психотропные препараты?
– Нет.
– Как вы думаете, почему Миранда Чжунг выбрала вас главным персонажем в своей статье о молодых солдатах, вернувшихся с войны?
– Потому что у меня есть шарманка.
– Это ваше мнение?
– Нет, это она сама мне сказала.
– В квартире Шмидта?
– Да.
– Шмидт может это подтвердить?
– Его не было дома.
– Тогда как вы смогли войти?
– Дверь была открыта.
– Вы знаете, где сейчас находится Шмидт?
– Нет.
– Вы знаете, где сейчас находится Миранда Чжунг?
– Нет.
– Какие чувства вызвала у вас эта женщина?
– Никаких.
– Но ведь она азиатка.
– Война закончилась.
– Со сколькими женщинами вы состоите в постоянной физической связи?
– С одной.
– У вас есть дети?
– Нет.
– Как вы можете охарактеризовать свою жизнь?
– Никак.
– Это вас тревожит?
– Нет.
– У вас есть друзья?
– Один.
– Как его имя?
– Он умер. Уже давно умер.
* * *Агент Раш сменяет агента Хэнзарда и рассказывает о том, как пытал азиатов током.
– Вас это беспокоит? – спрашивает он.
– Нет, – говоришь ты.
– Вы когда-нибудь принимали участие в чем-то подобном?
– Нет.
– А хотели?
– Нет.
– Если бы снова началась война, вы бы ушли добровольцем?
– Нет.
– Почему?
– Потому что война не начнется.
Раш кивает, делает какую-то пометку и достает пачку сигарет.
– Закуривайте, – предлагает он. Бумажные спички разгораются лишь с третьей попытки. – После войны мирная жизнь кажется лишенной смысла, не так ли? – спрашивает Раш.
Ты затягиваешься сигаретой и говоришь, что иногда выпиваешь с пастырем из местной церкви.
– Так вот он говорит: блажен тот, кто может поступать как считает правильным и при этом не чувствовать себя виноватым, а все то, что совершается без веры в то, что это правильно, – грех.
– А по вам и не скажешь, что вы верующий человек, – говорит Раш.
– Нет, не верующий, просто проповедник иногда уж больно хорошо говорит, а иногда несет такую чушь, что остается только пить.
– Да, – взгляд агента устремляется куда-то сквозь тебя. – Так вы считаете, что воевали зазря?
– Я говорю не о войне. Я говорю о том, что сейчас.
– Нынче все сложно.
– Да уж, – говоришь ты.
Вы сидите и курите, слушая тишину.
– Странно, – говорит Раш. – Ты мог бы быть моим сыном или другом. Но мы сидим по разные стороны этого стола, и ничто не сможет изменить этого. И как бы сильно не билось сердце, рука навсегда останется твердой, и мы, не колеблясь, нажмем на курок, как только на то будет необходимость. И никаких сомнений и угрызений совести.
* * *Ты выходишь из здания АНБ, и желтый аэрокэб уже ждет тебя. Медсестра в «Ексодусе» извиняется, говорит, что ошибки нет, и снова извиняется.
– А мост все уже и уже, – говорит тебе Майк.
Ты выходишь на улицу и читаешь брошюрку о вирусе Клейптона, обнаруженном в твоей крови. Лекарства нет.
– Ну и сколько тебе осталось? – спрашивает Майк. – Сколько еще шагов вперед?
Ты пожимаешь плечами. Вирус Клейптона вывели азиаты в конце войны, когда все уже, по сути, было решено. Их женщины добровольно позволяли ввести себе этот вирус, а потом отправлялись в захваченные армиями Акрида города и отдавались солдатам победителей.
– Да, дикие были времена, – говорит Майк, словно читая твои мысли. – Глупо, наверно, избежать пули, чтобы потом сдохнуть от вируса. – И Майк уже не рядом с тобой. Он сидит под ясенем и играет на гитаре:
Все, кого я когда-то любил,
Промелькнули у меня перед глазами,
И ничего больше не имело значения.
Я глядел в небо…
Ну, я хотел чего-то лучшего, приятель,
Я хотел чего-то нового.
Ну, я хотел чего-то прекрасного.
Я хотел чего-то истинного.
И, приятель, я не ищу повода
Потерять что-то…
Когда колеса перестают крутиться,
Когда колеса касаются земли
И ты чувствуешь, что все закончено,
Здесь для тебя ничего не осталось…
Бармен спрашивает, что будешь пить. Заказываешь пиво. Пена медленно ползет по узкому горлышку вверх. Запах солода врезается в ноздри. К нему добавляется запах затушенных сигарет, человеческой плоти и пота. Чувство такое, что это не бар, а мусорный бак. Оглядись. Никого, кроме тебя и бармена. Похоже, все эти запахи исходят уже от самих стен.
– Что-то не так? – спрашивает тебя бармен.
– Здесь воняет, – говоришь ты.
– Чем воняет?
– Нами… Вся эта гребаная жизнь провоняла нами…
* * *– Мерзко, правда? – говорит Майк. – Уверен, ты даже слышишь, как потрескивает табак твоей сигареты во время затяжки и как где-то тикают часы. Драгоценные секунды утекают, а ты не знаешь, как потратить это оставшееся у тебя время. Ни одной мысли. Ни одной идеи. Хотя, думаю, их и раньше у тебя не было. Прекрасный финал никчемного существования. Ведь если задуматься, то ничего другого мы и не заслужили.
– Знаешь, Майк, – говоришь ты. – А ведь я единственный, кто тогда не струсил. Единственный…
* * *Снег падает с неба. Белый и чистый. Ты идешь по тротуару и слышишь, как кто-то выкрикивает твое имя. Обернись. Желтый аэрокэб медленно катится рядом с тобой по дороге. Пассажир на заднем сиденье знаком тебе – это тот самый мужчина, телефон которого оставила тебе азиатка.
– Есть разговор! – говорит он.
Ты садишься в машину. Майк остается на тротуаре. Он стоит и машет тебе рукой, а прохожие все идут и идут сквозь него… Аэрокэб отрывается от земли.
– Кто вы такие? – спрашиваешь ты незнакомца.
– Что ты рассказал в АНБ? – спрашивает он. Ты молчишь. – Что бы они ни сказали тебе – это неправда, – говорит он.
– Я был в «Ексодусе», – говоришь ты.
– Не верь им, – говорит он.
– Не верить чему? – спрашиваешь ты.
– Тому, что ты болен. Это ложь. Они всегда лгут, когда хотят убрать ненужных им людей. Убрать или подчинить. Подчинить и сломать. Сначала они лишили тебя медали, теперь хотят забрать у тебя твою жизнь.
– Да кто они такие? – спрашивает Майк с переднего сиденья. Майк, которого нет.
– Мне не нужна медаль, – говоришь ты. – Во мне было столько амфитаминов, что я просто не мог бояться. Я тупо бежал вперед и жал на курок. Вот и все. Не знаю, что написала обо мне ваша азиатская подруга, но если бы можно было вернуть все назад, то я бы предпочел остаться с остальными.
– И сплавить мозги под последней сброшенной нанобомбой в этой чертовой войне?
– Да.
– Похоже, военные все сдвинутые.
– Это уж точно! – смеется Майк, но тебе не смешно. Совсем не смешно…
* * *В номере отеля, который снимает Харрис, стоят две кровати и кишат тараканы.
– Скажи мне, – говорит Харрис. – Каково это – уродовать искусство, пользуясь шарманкой?
– Почему уродовать? – спрашиваешь ты, смахивая со стула хлебные крошки, чтобы сесть. – Я всегда думал, что эти машины создают то, что нужно людям.
– Эти машины создают то, что нужно системе, – Харрис закуривает. – Знаешь, кто такой Фрай?
– Нет.
– Это доктор, который изобрел копиров. Сейчас его отдел пытается прибрать к рукам средства массовой информации, если, конечно, уже не прибрал. Телевидение, например, точно работает на проект «Хамелеон», – Харрис закуривает. – Они повсюду. В каждом доме. В каждой голове. Информационный поток вливается в мозги, превращая людей в таких же удобоваримых для правительства рабов, как и копиры.
– Где-то я все это уже слышал, – говоришь ты, вспоминая азиатку с имплантатами вместо глаз.
– Миранда наткнулась на это, когда изучала причины большого количества самоубийств среди молодого поколения, вернувшегося с войны, – Харрис жадно затягивается. Выпускает через нос дым. – Ты никогда не спрашивал себя, почему не можешь смотреть популярные телепередачи и слушать современные песни?
– Потому что в них нет смысла, – говоришь ты.
– Именно! – подхватывает Харрис. – Но ты взгляни на рейтинги! Проект Фрая работает! Сначала он нашептывал, куда лучше идти, теперь указывает! Я даже слышу, как щелкает кнут в его руке, и стадо мычит и поворачивает в нужную ему сторону, отсекая неугодных и нежелающих подчиняться. Но ведь это не война, черт возьми, в которой нужно беспрекословно исполнять приказы, пусть даже тебе и неясен их смысл. На войне мы были пушечным мясом, сейчас нас превращают в тупоголовых копиров, которые живут, чтобы угодить своим хозяевам. Взгляни на все это с верхней ВИП-ложи. Разве ты смог бы отказаться от такой власти? – он смотрит на тебя и ждет ответа.
