Николай Удальцов - Что создано под луной?
– Что?
– Они все похожи на конокрада из нашей деревни…Стены кабинета были отделаны каким-то темным деревом, а через плотно занавешенные тяжелыми, тоже темными шторами свет с улицы не проникал, поэтому все, кроме портрета кавказца и лица самого наркома, освещенных настольной лампой, находилось во мраке и не давало представления о величине этого кабинета.
Лишь где-то далеко и почти неразличаемо, видимо в одном из углов, тусклела еще одна маленькая лампа на столе, за которым сидел, толи секретарь, толи охранник, на которого никто вначале не обратил внимания.
Правда, коричневая шляпа, лежавшая рядом, на маленьком столике показалась Риолю знакомой, но он не предал этому значения.
Нарком начал без приветствий и предисловий:
– Индустриализация! Индустриализация!! И еще раз – индустриализация!!! – количество восклицательных знаков в этой фразе шло по нарастающей и грозило, если бы наркому не пришла в голову мысль застенографировать свои слова, перерасти в бесконечность. Но он остановился, посмотрел в сторону человека, сидевшего за маленьким столом, и так же громко приказал:
– Записывайте!
– Записываю, – из полумрака ответил голос, показавшийся Риолю знакомым. Но ему некогда было анализировать свои предположения, потому, что нарком вновь закричал на них:
– Да! Мы строим коммунизм!
Да! Мы много работаем!
Да! Мы, бывает, безмерно устаем! – неожиданно нарком вновь повернул голову в сторону своего секретаря:
– Прочтите, что вы записали.
Из темноты раздалось какое-то бубненье, которое, кажется, удовлетворила наркома, а Риоль мог бы поклясться, что ему послышалось:
– Великие люди – они умудряются уставать даже на том, что вообще делать не надо…– Возможно, мы иногда делаем ошибки, но мы честно служим тем идеям, которые дает нам товарищ Сталин!
Прочтите, что вы записали.
Темнота вновь неразборчиво забубнила, а Риолю послышалось:
– Самое большое уродство, когда единственным достоинством человека является честность…– Неся неимоверные страдания, принося в жертву себя, мы строим коммунизм! И наши дети нас поймут!
Прочтите, что вы записали, – казалось, нарком боялся, что хоть одна из его фраз останется незафиксированной на бумаге.
Полуосвещенный угол отозвался бормотанием, а Риоль, теперь уже напрягая слух, расслышал:
– Ваши родители, наверное, тоже на это рассчитывали…– Мы, коммунисты, знаем, как сделать счастливыми других людей!
Вы записали? Прочтите.
Теперь уже почти не напрягаясь, Риоль услышал:
– Мы занимаемся самой универсальной и бессмысленной демагогией всех времен…– Мы делаем самое важное на земле дело! Мы строим коммунизм!
Прочтите, как вы записали.
Риоль, теперь ощущая уже комичность ситуации, услышал:
– Пусть мы не многое умеем, но то, что мы умеем, мы умеем делать неправильно…– Только мы понимаем, что коммунизм – это всеобщее счастье!
Прочтите, – скомандирствовал нарком во мрак. При этом, Риоль обратил внимание на то, что не смотря на уверенный тон хорошопоставленного, привыкшего к лозунгам голоса, тот все время как-то странно озирается, как малоопытный разведчик в чужой стране – вроде бы прямой опасности нет, но все-таки не дома.
«Подслушку» ищет, – прошептал Крайст.
Риоль не удивился, услышав подсказку Крайста, как не удивился тому, как переиначил секретарь из полумрака слова наркома о всеобщем счастье:
– Коммунизм – это всеобщая скука…– И нам это очевидно! – нарком, казалось, хотел поставить точку в своем выступлении, но, немного пораскинув тем, что могло быть, мыслями, решил, что это еще не все, а секретарь прочитал продиктованное, даже без напоминания начальника: – Мера глупости человека – это количество того, что ему очевидно…
– Пропаганда нужна нам для того, чтобы народ яснее видел наши цели!
Прочтите.
– Пропаганда нужна там, где народ может понять, что он несчастлив…– Словом и штыком мы будем пропагандировать свои идеи!
Мы не какие-нибудь жулики.
Вы записали?
Риоль разобрал то, что прочитал бубнящий голос:
– Жульничество – это метание фальшивого бисера перед фальшивыми свиньями. Пропаганда – это метание фальшивого бисера в расчете на свиней настоящих…– Мы идем верным путем! – подытожил нарком, а из темноты донеслось: – Желающий заблудиться – не может найти дорогу…
– Мы создали государство, служащее счастью людей!
Прочтите.
– Мы создали государство, творящее людские проблемы…Удивленный тем, что посетители молчали, нарком вышел из-за стола.
И вдруг, с ним произошел метаморфоз.
Его лицо изменилось, стало почти человеческим, и по нему забродили темные, как раз под тон к брюкам, желваки.
Он еще сделал, словно повинуясь привычке, последнюю попытку понаркомствовать:
– Мы отмели всех богов, кроме идеи Мировой революции!
Наш единственный учитель и бог – это товарищ Сталин!
– Для того чтобы кого-нибудь канонизировать, нужно обладать большим самомнением, – проговорил Крайст.– Это не самомнение, а уверенность в своей правоте.
Или я совсем не понимаю, что такое самомнение, – еще топтался на своем нарком, но Крайст так же тихо сказал:
– Самомнение – это уверенность в том, что все ошибки уже сделаны…– Эх, жалко, что учиться нам уже поздно, – едва ли не виновато проговорил нарком.
– Если человек говорит, что учиться ему уже поздно, значит – учиться ему еще рано.
И тогда нарком перестал быть наркомом, а просто подошел к Крайсту и устало заглянул ему в глаза:
– Скажите, война будет? – спросил он, и в его, переставших быть наркомовскими глазах, появилась обыкновенная человеческая боль.
– Да, – ответил Крайст, не отводя взгляда.
– Я погибну на войне?
– Нет. Ты погибнешь раньше.
– Катастрофа? Или болезнь?
– Для тебя – катастрофа, но ее никто не заметит, хотя газеты посвятят ей несколько осуждающих тебя строк.
И память о тебе сотрут в людской памяти.
А ведь политик оставляет о себе память именно тем, что оставляет память о себе…– Что случится?
– Тебя обвинят в троцкизме и пособничестве японской разведке.
– Я, – лицо наркома посерело, словно поседела его кожа, – Я – не троцкист!
– А разве был троцкистом твой предшественник? Разве были троцкистами твои заместители? Ведь именно ты написал на них доносы.
– Мне подсказали соответствующие органы, и я сделал это совершенно искренне, потому, что был уверен в двурушничестве своих починенных.
– Проще всего оправдывать соучастие в гадостях своей искренностью…– Я действовал по указанию органов, а потом – это были, по-моему, настоящие троцкисты-перерожденцы!
Девушка, скачанная с интернета, шепнула Риолю:
– Человека легче всего узнать, когда он говорит о другом человеке…– Но, я верно служу товарищу Сталину. Я истинный сталинист! – Сталинистом может быть только тот, кто не понимает, что это такое…
– Но ведь Марксизм – это закон революции, – как-то не очень уверенно и очень тихо проговорил нарком, – А закону подчиняется все.
– Есть вещи не подвластные никакому закону, – ответил ему Крайст.
– Что, например?
– Например, – пожал плечами Крайст так, как это делают люди, говорящие об очевидном, – Например, эмоции…
После этого, Крайст повернулся к наркому спиной и вместе со своими спутниками, вышел из кабинета.
Вслед за ними, поднялся со своего стенографистского места и, прихватив шляпу, вышел Искариот, и никто не услышал того, какие слова были записаны в стенограмму выступления наркома последними:
«Рыночная демократия – это равенство в начале.
Плановый тоталитаризм – это равенство в конце…»– Ты знал, что он в кабинете? – глядя на Искариота, спросил Риоль Крайста. – Конечно. Где же он мог еще быть? – а дверь кабинета скрипнула так, словно ее мучили кошмары…
– И тебе не показалось, что в такой момент Искариот вел себя слишком фривольно? – то, что Риоль постоянно задавал вопросы Крайсту, совсем не означало, что он сошел со своего ума и стал искать причины, по которым люди совершают те или иные поступки. Крайст понимал это, и, потому, улыбнувшись впервые за все то время, что они находились в наркомате, ответил: – Только мудрый может быть ироничным…
– Крайст, а если бы нарком услышал то, как записывал его слова Искариот? – Власть, слышащая, что ей говорят люди, это такая редкость, что об этом и говорить не стоит…
– В конце концов, каждый народ имеет ту власть, которую заслуживает, – пожала плечами девушка, скачанная с интернета.
Искариот посмотрел на нее, как старый учитель смотрит на молодого ученика, уличенного в пользовании шпаргалкой:
– Каким бы ни был народ – власть всегда хуже своего народа…«Чем выше пост, тем больше у человека возможностей для распространения своей ограниченности», – подумал Риоль. – Да, – подтвердил его мысль Крайст.
* * *– Ничего не утомляет так сильно, как пустая болтовня дилетантов, – проговорил Риоль.
