Константин Мартынов - «Ныне и присно»
Снова падает и никак не может упасть обезглавленный Чунин… Из шеи фонтанчиками брызжет кровь…
«Прошлое. Чертово прошлое! Почему я? Сроду по истории выше «тройки» не поднимался! Никаким боком не причастен! Нет бы этих… любителей топорами махать… «ролевиков»! Вот кому за счастье!»
Дохленькое осеннее солнце чуть заметно греет правую щеку, вечер… Яхт идет на юг. Позади рейды Умбы и Керети к берегу не подходили — зачем? Воинов на борту — один хозяин. Экипаж — шестеро внешне флегматичных добротно одетых мужиков с ножами-puukko на поясах… эти не в счет — бонды[21] каянские, от сохи оторванные. Небось, веслами махали, пока замены не нашлось — поморов захваченных да Сереги… теперь у них новая работа — добычу стеречь, яхт чуть не выше бортов завален.
Весайнен не просчитался — две сотни кольчужных да пять — озверелого каянского быдла… а народ весь на промыслах. Воля-вольная каянцам — погосты грабь, девок сильничай…
Размеренно — каждые четыре секунды — весло входит в воду. Занести, напрячься, назад откидываясь, и снова занести. Ни перерыва, ни пересменки. В поясницу будто кто оголенным кабелем сует. Над зеркальной гладью Кандалакшской губы три десятка мачт — как обгорелые стволы на давнем лесном пожарище — иолы, яхты, захваченные в набеге кочи… Разбойничья флотилия.
«Иолы, кочи… откуда это в памяти?»
Ноет спина, скрипят весла… Ни ветерка…
«Уж влип, так влип… Ну почему не сообразить, что этим кончится?! Сколько раз в прошлое соскальзывал? Все дольше, глубже и явственней! В церковь надо было идти — грехи замаливать! Хотя, какие грехи — детские шалости… Таких у каждого — по десятку на день, а в прошлое именно его загнали. Погнуснее грешника не нашлось?!»
Сергей поднял глаза к небу и мысленно выматерился. «Ну и пусть слышит: раб в чужом теле — куда хуже. Да пошел…»
И тут же по телу снизу—вверх, спазмом — горячая волна, голова в огне, что—то ворочается в черепе, рвется наружу…
«Ух ты!.. Неужто САМ отозвался?»
Шабанов меленько крестится…
«Где я?» — робко спрашивает бестелесный голос.
Предок? Всего лишь предок! Ф-фу-у…
«Где-где… сказал бы я, где… — раздраженно огрызнулся Сергей. Руки сердито рванули жалобно затрещавшее весло. — В моей башке. Или твоей? Хрен теперь разберешь!»
Тимша притих, но не исчез, перечно—жгучим комом застряв под теменем.
«Ну, чего надо? — ни желания общаться с проспавшим набег раздолбаем, ни веры, что сейчас вернется домой — затеявший это дерьмо так просто на попятный не пойдет. Серегу мутило от злости. — Погрести захотелось? Вперед, на мины!»
Жжение неуверенно шевельнулось и заполнило череп, оттеснив Серегу в уютно—прохладную темноту. Боль исчезла, голод и жажда тоже… нежданный, но желанный покой…
Минутой позже тьма подтаяла, сквозь отступивший полумрак затертым черно—белым фильмом проступила знакомая Леушинская кухня… Венька с любимой кружкой в кулаке… челюсть отвисла, брови комично поднялись домиком…
Леушин встрепенулся, наклонился вперед, что-то спросил… Губы шевелятся по-рыбьи беззвучно…
Леушин его видит? С ним разговаривает? Или не с ним? «Венька! Это Я! Я!!!» — заорал в ответ Шабанов… Видение вздрогнуло и растаяло. Вместе с ним ушла темнота.
Возвращение в избитое тело полоснуло по нервам высоковольтным разрядом. Сергей застонал, скорчился, забыв о гребле. Весла сцепились лопастями, яхт рыскнул и остановился.
— Не хочешь рапотать? — издевательски поинтересовался тут же возникший рядом хозяин. Щелкнул, рассекая спину, сыромятный кнут. — Кто не рапотает, тот не живет!
«Прости! — жалобно крикнул Тимша. — Я не хотел!»
— Разобрали весла! — прохрипел сидевший загребным Серафим Заборщиков. — И-и р-раз! И-и р-раз!
Тимофей маячил на периферии сознания — о чем—то спрашивал, что—то виновато бормотал… все тише и тише… Тише?!
«Стой! — яростно взревел Сергей. — Куда?! Верни мое тело, гад!»
«Я же не нарочно!» — с надрывом выкрикнул Тимша.
Боль, усталость, разочарование…
«Каврай!» — припомнилось некогда пережитое — шаман Сыйт, поход к сейдам… «Как там божок лопарский спрашивал? Где твой мир? Ну, точно! Его работа. А предок ни при чем… ну, почти ни при чем…»
Злость ушла, но боль осталась.
«Не нарочно он… кому другому скажи! А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…»
Тимша всхлипнул — далеко, на пределе слышимости — и окончательно исчез.
— И-и р-раз! И-и р-раз! — продолжал отсчитывать Заборщиков — для обрусевших лопарей Федора Букина и Афони Матрехина из Порьей губы, для Глеба и Семена Протасовых из Умбы… для потерявшегося во времени Сереги.
* * *Запах гари стелется над водой, пропитывает лохмотья одежды. Горький, настоянный на крови и слезах — горит Кемь.
Хозяин шняки, сидит рядом с румпелем. Точильный камень размеренно скрежещет по зазубренному о стрелецкие бердыши клинку. В густой бороде шведа запеклись ржавые сгустки русской крови…
«Специально не смывает, гад, чтоб рабы видели!» — Сергей презрительно кривит губу.
Мысли в голове усталые, ржавые… как взрыватель у оставшейся с давней войны морской мины — чуть коснись, и взлетишь прямо к богу в рай.
«Которые сутки на веслах. Не человек уже — бездушная и бездумная деталь… вроде шатуна. Шатун не страдает, не боится — он железный… вжик—вжик, вжик—вжик… Вжикнуть бы шведу по башке! Чтоб мозги по всей лоханке!»
Сейчас весла лежат вдоль борта — яхт бросил якорь на рейде Кеми. Швед ждет команды на отход. Довольный, как насосавшийся крови упырь — мечом досыта намахался, добыча едва через борт не валится. Не первый раз швед в набег идет, знает, где искать. Потому он уже на яхте, а другие еще по Кеми шастают.
Половина судов разбойничьей флотилии по—прежнему стоит у берега, на борту по паре—тройке охранников — злые, не награбились досыта.
Стрельба давно стихла — малый, человек тридцать, стрелецкий гарнизон вырублен подчистую. Живых наверняка не осталось — стрельцы сдаваться не приучены…
Из дыма пожарищ то и дело выныривают груженые добычей вояки. Вернутся последние, Весайнен скомандует, и флотилия двинет обратно в Каянь — перегруженная, за версту смердящая горелым мясом, потом и кровью… Запахами войны. а немчура каянская будет хвастать добычей и победой над «русским медведем».
С ближней иолы шведу что-то крикнули, мелькнуло имя Кафти. Хозяин яхта отозвался, взмахнул мечом, постучал кулаком в грудь. Выхваляется, паскуда!
Лопочут по-своему, ржут, скаля щербатые пасти… Знать бы, о чем лопочут — глядишь, что полезное услышал…
— Дядька Серафим! — позвал шепотом Сергей. — Что с нами делать будут, когда в Каянь придем?
Заборщиков лениво покосился — ровно на пустое место — брезгливо сплюнул.
«За тимшину оплошку виноватит. Что в Кеми тоже дозорные спали? Кто мог, тот ушел! Небось, и в Порьей губе так, и в Умбе!»
У берега появился небольшой отряд — вели раненых. Посеченных несли на спинах. Рожи у несущих каменные — не живых — мертвяков тащат! Недаром стрельцы трудились! И не они одни — наверняка стар и млад за вилы взялся!
За первыми трупоносами появились еще. И еще…
«Отбивается Кемь! Отбивается!»
Швед, уловив злую радость в серегиных глазах, зарычал. Точильный камень упал под ноги, клинок вознесся — неторопливо, ожидая бессмысленной и жалкой мольбы о пощаде.
Плевать. Вцепиться в глотку, да за борт! Даже если рубануть успеет, вместе ракам достанемся — кольчуга у шведа тяжелая, не наплаваешься!
— Никшни, сопляк! — рявкнул через плечо Серафим. — Не твоего ума дело — в драку соваться!
Грозно рявкнул — Сергей аж голову в плечи втянул… и это спасло ему жизнь — бритвенно отточенное лезвие чиркнуло по макушке, на дно яхта упала срезанная прядь.
— Х-ха! — коротко ржанул Кафти. Меч с надменным стуком вернулся в ножны, грязный с обкусанным ногтем палец ткнул в пробритую на серегиной макушке плешь. — Теперь ты есть monker! Как это?.. монах! Нельзя убифать monker — польшой грех есть! Приттем Oulu — монастырь оттам!
«Бабушку свою отдай!» — хотел огрызнуться Сергей, но таки промолчал — прав Заборщиков, зачем умирать без толку?
«Нет, но Серафим-то! Всю дорогу зверем смотрел, а нынче жизнь спас. Надо бы спасибо сказать…» Шабанов покосился на Заборщикова — помор смотрел в другую сторону. Обтянутая выгоревшей рубахой спина выражала полнейшее безразличие к шабановской судьбе. Сергей тихонько вздохнул.
Позже, на пути в Каянь, Сергей часто жалел, что не бросился под клинок, когда хватало духу — не пришлось бы, надрывая жилы, гнать яхт против течения, не пришлось за пределами сил человеческих тащить через болота по гнилым расползающимся гатям… капелька боли, и много чего не пришлось!
К примеру, еще раз пережить встречу с «заскочившим на огонек» Тимофеем…