Эллен Датлоу - Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези
Она молча посмотрела на меня и достала что-то из-под диванных подушек. Это был фонарик. Негритянка протянула его мне:
— Возьми-ка вот это — и будь поаккуратней. Вторая дверь внизу, в холле. Не первая дверь, вторая. И смотри, не свались там.
Я спустился вниз; фонарик освещал всего несколько футов немытых выщербленных досок лестницы. Я открыл вторую дверь — как мне и было сказано — и закрыл ее за собой. Комната, в которой я очутился, была не просто уборной — это был огромный клозет. У дальней стены была здоровая дыра в полу. Я посветил туда фонариком и увидел, что дыра ведет прямо в подвал дома. Там, внизу, валялись осколки фаянсовой раковины и разбитый стульчак, которые, должно быть, провалились в подвал из ванной, что когда-то располагалась в первой комнате — той, мимо которой мне было велено пройти. Поскольку ночь была холодной, а в доме не топили, то запах не был таким уж жутким. Я присел на корточки у края дыры и посветил фонариком вниз — настолько далеко, насколько это позволял его слабый луч. Но все, что я смог разглядеть, это битые бутылки из-под того пойла, которое, должно быть, активно потребляют люди, находящиеся, как говорится, на самом дне общества. Я начал думать о тех вещах, которые могут скрываться в глубине подвала, и совершенно заблудился в своих мыслях.
— Эй, малыш! — услышал я голос негритянки. — Ты в порядке?
Вернувшись в комнату, я увидел, что к негритянке пришли другие гости. Когда они прикрыли лица руками, я сообразил, что все еще держу в руке зажженный фонарик. Я выключил его и вернул женщине, по-прежнему лежащей на диване.
— Спасибо, — сказал я, прокладывая себе путь среди остальных гостей к двери. Перед тем как выйти, я обернулся и спросил, можно ли мне будет зайти к ней еще как-нибудь.
— Как хочешь, — ответила негритянка. — Только принеси мне салями, ладно?
Так я познакомился с Кэнди. Я приходил к ней еще много раз после нашей случайной встречи той ночью. Конечно, я навещал ее не только ночью. Иногда, когда Кэнди была занята собственными делами, я держался подальше, в то время как множество самых разных людей — молодых и старых, черных и белых — приходили и уходили. Иногда же, когда Кэнди была не так уж занята, я пристраивался рядом с ней на диване и мы вместе смотрели телевизор. Порой мы разговаривали, несмотря на то что наши беседы всегда были короткими и поверхностными и заканчивались сразу же, как только разговор доходил до той пропасти, что разделяла наши жизни, которую ни один из нас не мог преодолеть. Например, когда я рассказал ей о «европейских» сигаретах моей матери, Кэнди никак не могла уяснить само слово «европейские» (хотя, возможно, у нее были трудности с каждым словом). Точно так же и я частенько не мог вспомнить ничего из своего собственного небогатого жизненного опыта, что помогло бы мне понять что-то, что Кэнди походя упоминала в разговоре.
Я приходил к ней уже что-то около месяца, когда Кэнди сказала мне (безо всякой связи с происходившим):
— Знаешь, у меня когда-то был малыш — примерно твоего возраста.
— И что же с ним случилось?
— А, его убили, — ответила она так, словно ее ответ все объяснял и не требовал никаких комментариев.
Я никогда больше не спрашивал Кэнди об этом, но не мог и позабыть ее слова — и то, как отстранение она говорила о том убийстве.
Уже после я выяснил, что в районе, где жила Кэнди, действительно были убиты несколько детей. Некоторые из них, похоже, стали жертвами маньяка-убийцы, который орудовал в самых плохих районах города за несколько лет до нашего переезда сюда. (К слову сказать, об этом мне сообщила моя же мать. Она с непередаваемо неискренним видом предупредила меня о «каком-то опасном извращенце», который, по ее словам, режет глотки детям направо и налево в том самом районе, «где живет твоя подруга».)
В тот вечер, покинув наш арендованный дом после того, как мой отец удалился в подвал вместе с нашим посетителем в костюме из сэконд-хенда, я шел по улице, ведущей к дому Кэнди, и думал о том убийце. Казалось, что улицы сжимаются вокруг меня, становясь долгим кошмаром, обладающим гипнотической силой, кошмаром, который заставляет твое воображение воспроизводить массу ужасных образов и событий снова и снова — вне зависимости от твоего желания забыть их. Конечно, это было после того, как я узнал об убитых детях. Хотя мне совсем не хотелось стать жертвой маньяка, но сама возможность такой ситуации только усиливала мое восхищение этими тесно стоящими домами и узкими улочками между ними, где тени накладывались одна на другую и почти целиком накрывали этот плохой район.
Я шел к дому Кэнди, держа руку в кармане куртки. Там у меня было кое-что, сконструированное отцом. Эту штуку можно было применить в том случае, если кто-то решит причинить ущерб моему физическому здоровью, как сказал бы мой изобретательный родитель. У моей сестры было такое же устройство, внешне напоминающее авторучку. (Отец строго-настрого запретил нам говорить кому-либо — даже матери! — об этих приборчиках. Впрочем, наша мать вполне могла за себя постоять — благодаря мелкокалиберному пистолету, приобретенному давным-давно.) Иногда мне очень хотелось показать мое оружие Кэнди, но я все-таки не нарушил слова, данного отцу, — и молчал. В любом случае, у меня было с собой еще кое-что, данное мне отцом, что я собирался показать Кэнди этим вечером. Оно мирно лежало в маленьком бумажном пакете, который болтался в моей руке в такт шагам. По поводу этого предмета мне не поступало никаких указаний молчать или никому его не показывать — хотя, вероятно, отцу просто не могло прийти в голову, что я вообще захочу кому-то это показать.
То, что я нес Кэнди, лежало в низкой широкой баночке и представляло собой, выражаясь языком моего отца, побочный продукт эксперимента — вернее, первой его фазы, которая завершилась незадолго до того, как мы переехали в этот город.
Я помогал ему в этом эксперименте. Я уже говорил, что наш дом (как и все дома моего детства) был домом с привидениями, во всяком случае настолько, насколько это вообще возможно. Эта потусторонняя сила наиболее четко проявляла себя на чердаке дома — я чувствовал это и проводил там много времени (еще до того, как стал постоянно наведываться к Кэнди). В этом странном призрачном присутствии не было ничего необычного для меня с моим-то опытом. Казалось, что эта сила концентрируется вдоль деревянных балок под самой крышей; я даже представлял себе, что кто-нибудь из прежних обитателей нашего дома мог покончить с собой, повесившись на одной из этих балок. Такие предположения не интересовали моего отца; напротив, он всячески отрицал существование привидений или духов и запрещал даже упоминать эти слова.
— На чердаке ничего нет! — объяснял он мне. — Это всего лишь взаимодействие твоего сознания с пространством чердака. Здесь есть ряд силовых полей, как и в любом другом месте. И эти силы, по неизвестным мне пока причинам, проявляются в одних местах более явно, чем в других. Понимаешь? Не чердак населяет привидениями твою голову, а твоя голова населяет чердак привидениями. В некоторых головах этих привидений больше, вне зависимости от того, привидения это, боги или существа из дальнего космоса. Это не имеет отношения к реальности. Тем не менее это индикатор реальных сил, живых и даже созидательных, в которых твой разум видит какое-то там привидение или черт знает что еще. Я хочу, чтобы ты помог мне это доказать. Просто позволь мне использовать вот этот аппарат, чтобы откачать из твоей головы то, что населяет чердак призраками. Откачивание охватит только очень маленькую часть твоего мозга, потому что иначе… впрочем, лучше не думай об этом «иначе». Поверь, ты даже ничего не почувствуешь.
После того как мы закончили, я уже не ощущал никакого призрачного присутствия на чердаке. Отец извлек из моей головы зеленоватую субстанцию и поместил ее в маленькую баночку, которую отдал мне, когда закончил ее исследовать. Это была первая фаза его эксперимента в той области, где мой отец был настоящим Коперником или Галилеем. Тем не менее (как стало ясно теперь) я совсем не разделял его научного фанатизма. И хотя я больше не ощущал призрачного присутствия на чердаке, я никак не мог отделаться от образа человека, повесившегося на одной из деревянных балок чердака и оставившего после себя невидимую связь с потусторонним миром. Потому я был в полном восторге, обнаружив, что ощущение присутствия вернулось ко мне в виде маленькой баночки: когда я сжимал ее в руках, таким образом встраивая ее в свой организм, ощущение чего-то сверхъестественного возвращалось ко мне и было куда более сильным, чем то, которое я испытывал на чердаке.
Именно эту баночку я и нес Кэнди тем осенним вечером.
Когда я вошел в ее дом, там не происходило ничего такого, что могло бы отвлечь меня от моего замысла показать баночку Кэнди. Правда, в другом конце комнаты, прислонившись к стене, сидели два человека, но они, казалось, обращали мало внимания на то, что происходило вокруг, — если не сказать «были в забытьи».
