Макс Сысоев - Странники
— А там, наверное, пинк-демонов выращивали, — сказала Женя про клетки. — Мне интересно, почему вода не замёрзла.
— Она замёрзла, — Игорь подобрал кусок льда, кинул в котлован. Тот глухо ударился о поверхность замёрзшей воды.
— Ты чуть не разбудил его.
— Кого — его?
— Пинк-демона.
Всем сразу захотелось оказаться как можно дальше от страшного котлована, но Игорь, не боявшийся никого и ничего и мысливший сугубо объективно, повёл нас в место не менее неприятное — в здание. Женечка вцепилась мне в рукав.
Мы миновали так и не созданный фабричный двор, заваленный штабелями бетонных плит и труб, и скрылись в чреве длинного десятиэтажного корпуса, начавшего терять от старости прямоугольные очертания. Лестница отыскалась неподалёку от входа. Однако она вела не до самой крыши, а лишь до последнего этажа здания, — так что в поисках пути наверх пришлось таки побродить по тёмным коридорам, спотыкаясь о мусор и брошенные строительные материалы.
Но всё плохое к лучшему, и в качестве компенсации за моральный ущерб нам представилась отличная возможность набрать по дороге столько старых ящиков и досок, что хватило бы на небольшой пожар.
На крыше мы расчистили от снега место возле самого бортика, расставили ящики а ля «стол на четыре персоны». Я разжёг костёр. Игорь достал пластмассовую бутылку из-под минеральной воды и с помощью зажигалки проплавил в ней дырку.
Над нами склонила ветви голая берёза, успевшая вырасти на крыше за двадцать лет перестройки. Берёза была уродливая, кривая, как лента Мёбиуса, и форма её вполне однозначно напоминала нам, что мы родились в век атомных технологий и генной инженерии.
Отсечённые резцом Главного Теоретика, на востоке светились кварталы Москвы. Джон Донн так и не проснулся. По железной дороге ползла электричка. Подавляющую часть панорамы занимала Зона.
Мне не надо было курить гашиш. Я пытался прикинуться пьяным, чтобы не курить его, но от холода все протрезвели, и никто мне не поверил. Я не имел ничего против наркотиков (нет ничего плохого в их употреблении, коль скоро у тебя есть деньги, а жить скучно), но в ту ночь боялся курить гашиш, потому что готов был окончательно спятить, а крыша не воробей: улетит — и хрен поймаешь...
Я скурил чуть-чуть и приготовился сходить с ума, глядя на костёр, но Женечка ударила меня сумочкой по лицу и увела за собой.
***
Кто не мечтал, чтобы женщина спасла его от безумия? Все мечтали. Однако никто никого по-настоящему-то и не спасал. Как видно, это противоестественно: пытаться опереться в борьбе с безумием на женщину.
Знай Женечка, насколько мне было паршиво, она не пошевельнула бы и пальцем.
К счастью, психологию никто не отменял, и Женечка не знала ничего, кроме того, что хотела знать, даже если этого никогда не существовало в природе. Она предложила мне купить у Ксюши роутер. Мы с ней долго смеялись, потом построили из старых ящиков красавицу-каравеллу и, лёжа на её надраенной палубе, полночи плыли по крыше заброшенной фабрики прямо к созвездию Лиры. Острый нос каравеллы рассекал снежные барашки, блики костра появлялись то тут то там, словно неизведанные земли, наполненные опасностями, лёгкая качка расслабляла. Нам мешал только Игорь. Этот пропитанный ромом и табаком бравый флибустьер брал наш корабль на абордаж, устраивал жестокую расправу над командой и непрестанно дрался со своим сателлитом Ксюшей из-за награбленных сокровищ в лице носовых платков и пятидесятикопеечных монеток. Когда же мы с Женечкой при помощи иезуитски-хитрого плана, суть которого я, правда, запамятовал, раз и навсегда покончили с пиратством в здешней акватории, и нашему снежно-огненному круизу более ничто не мешало, между нами состоялся такой разговор.
ЖЕНЕЧКА: Смотри, как темно в небе! Наверное, уже очень-очень поздно, и мы опоздали куда только можно.
САНЁК: Ну и что? Счастливые часов не наблюдают...
ЖЕНЕЧКА: Но я не счастливая! Я ужасно, ужасно несчастная.
САНЁК: Что у тебя случилось, милая Женечка?
ЖЕНЕЧКА: Единственный человек, который был мне дорог, ушёл.
САНЁК: Это ужасно.
ЖЕНЕЧКА: Да нет, он козёл.
САНЁК: Ну и наплюй.
ЖЕНЕЧКА: Так я столько для него сделала!
САНЁК: Значит, приди к нему. Он от тебя не откажется.
ЖЕНЕЧКА: Откажется! Откажется! От меня все отказались, даже родители. Представляешь? — я живу одна, совсем одна.
САНЁК: А что кушаешь?
ЖЕНЕЧКА: Ну, родители присылают мне деньги. Они живут в другом городе. Мой папа алкаш и ненавидит меня. Мама не отпускает его в Москву, чтобы он не прибил меня спьяну. Поэтому я живу одна, и мне очень-очень одиноко. А он... (всхлипывает) а он тоже меня бросил. Я ему всё прощала. И что он дружков ко мне в квартиру водил, и что деньги мои пропивал, и что на концертах баб за задницы трогал.
САНЁК: Это ужасно.
ЖЕНЕЧКА: Ты понимаешь, да? Я думаю, он ушёл потому, что у меня спина кривая.
САНЁК: Правда, кривая?
ЖЕНЕЧКА: Да, вот пощупай.
САНЁК: Есть какая-то неровность...
ЖЕНЕЧКА: Ты даже не дотронулся!
САНЁК: Прости, милая Женечка. Так лучше?
Женечка попыталась обнять меня, но внезапный приступ морской болезни заставил её перегнуться через борт нашей красавицы-каравеллы и огласить снежные просторы слабым и жалким стоном.
Костёр гас. Женечка канючила, что никогда ни перед кем так не позорилась, а я утешал её, уверяя, что настоящие поэты в жизни не обращали внимания на подобные мелочи.
ЖЕНЕЧКА: Ты настоящий поэт?
САНЁК: Самый-самый настоящий.
ЖЕНЕЧКА: Значит, ты можешь сделать мне какой-нибудь оригинальный комплимент? Ну? Можешь?
САНЁК: У тебя красивые серые глаза. Они похожи... похожи... э-э-э... на конфорки газовой плиты.
ЖЕНЕЧКА (иронично): Спасибо! Оригинальное сравнение!
САНЁК: Главное, кому-то позарез необходимо узнать, как они зажигаются.
Благодарная Женечка вымученно улыбалась мне; её ещё тошнило. Я же, усевшись раздувать костёр, увидел, что Игорь с Ксюшей нетвёрдой походкой моряков удаляются в сторону дальнего выхода с крыши. Громкие крики протеста не смогли заставить их развернуться и хотя бы объяснить, куда их понёс чёрт, а последовать за ними я не мог, ибо покидать девушку в такой ужасной ситуации было вовсе не по-джентльменски.
***
Остановись, мгновение... Эй, ты! Ну... то есть... пожалуйста!
Разрешите, любезный зритель, мне ненадолго оставить в стороне достойные популиста описания простонародного досуга и торжественно постучать по литаврам с тамтамами, прежде чем на сцену явится долгожданный deus ex machina: то загадочное явление природы, что перенесло меня в двадцать второй век. Мне хочется насладиться мгновением и попутно развенчать один миф, придуманный фальшивыми виршеплётами.
Я признаюсь Вам: я счастлив.
С чего? — сам не знаю. Холодно, жрать охота, шизофренические мысли подкрадываются, совесть мучает... А я счастлив.
Фальшивые виршеплёты говорили, будто бы счастливым человек может быть только в прошлом — в настоящем же он никогда не поймёт и не оценит достигнутого духовного блаженства. Что ж... если считать счастьем состояние души, то выходит, это всё враньё. Если считать счастьем состояние души, то для него достаточно чуть-чуть афганского гашиша, капельку зелёного змия, двухминутного пьяного откровения дамы не самого тяжёлого поведения и...
И всё!
Совсем немного. Главное — остановить мгновение.
***
Мы не были трезвы, но начинали беспокоиться.
— О-о-о!.. — стенала Женечка. — Домой хочу!..
Гашиш помог мне представить её квартиру. Евроремонт, белые электрические розетки, стиральная машина и микроволновая печь. На столе — компьютер. Мы придём, заварим кофе, включим системный блок. А перед этим — монитор. В мониторе с частотой 14 килогерц запищит трансформатор строчной развёртки. И он не просто так запищит. Он озвучит пульс времени. 14 килогерц, четырнадцать тысяч ударов сердца в секунду.
Время сильно ускорилось.
Там. В двух шагах от железнодорожной станции.
А тут, на Зоне, ничего не слышно. Чёрные квадратные оконные проёмы без стёкол не шевелятся, пустая крыша на десятиэтажной высоте замерзает, и город потерялся в занимающейся вьюге. Мгновение остановилось...
Но бывает ли так?
Где-то вдалеке звенело фортепиано — словно началась капель и весна, невозможная весна в конце декабря.
Остановившееся мгновение сделало нас своими пленниками. Заставило забыть о двадцать первом веке. Как во сне, мы побрели по снегу навстречу аккордам.
Спустились на два этажа ниже.
