Макс Сысоев - Странники
Над одной из палаток видим надпись: «Продаём ВСЁ».
— ВСЁ?! — удивляется Игорь. — А разве ВСЁ ещё не продали?
— Может, там среди ВСЕГО продают счастье? — мыслит вслух Ксюша и тянется к палатке. Возле самой витрины нас встречает мужик, который спокойно заявляет Игорю:
— А тебе я сейчас по репе настучу.
— Но за что? — заступается за Игоря Ксюша. — Объясните причину.
— Думаешь, не настучу?! — срывается на истеричный визг мужик, и мы поспешно ретируемся в сторону супермаркета. Над входом в него укреплён плакат, изображающий женские бёдра в джинсах и подписанный «Маленькое чудо». Игорь делится с нами мыслью, что если женские бёдра это чудо, то лучше, по-видимому, большое чудо, чем маленькое. Я соглашаюсь и начинаю пить водку из горлышка прямо на крыльце супермаркета.
Нас останавливает другой милицейский патруль и втискивает всех вчетвером на заднее сиденье легковой машины с невероятно тесным салоном. Я продолжаю пытаться шутить. Женя бормочет что-то типа: «Покупайте ВАЗ 21-110! Рекомендовано МВД РФ!» — и пытается заигрывать с лейтенантом. Лейтенант делает вид, что ему это по душе, но отнимает у всех нас паспорта и готовится оформлять протокол задержания. Игорь с Ксюшей страшно мрачнеют. Это резкая перемена пугает и меня.
Я вспоминаю, что у нас гашиш. Что у нас огромная куча гашиша.
И тоже страшно мрачнею. Но не успеваю я представить тюремную решётку, захлопывающуюся за спиной, и тяжёлую ледяную плиту, поставленную над моей жизнью, как лейтенант произносит долгожданную фразу:
— Ну так что, проедем в отделение, или здесь как-нибудь разберёмся?
Здесь, здесь, как же не здесь?! — Разумеется, именно здесь, вот на этом самом месте! — Как мы разберёмся? Сколько у нас денег? — Сколько бы ни было — ничего не жаль! — Держите, товарищ лейтенант, триста рублей! И ещё сто от меня! И вот ещё сто от Жени! — Не хотите брать десятирублёвыми купюрами? Разрешаете оставить их себе? Вместе с паспортами? — Что ж, ваше здоровье, товарищ лейтенант! — С наступающим Новым годом!
— Да здравствует наша милиция, самая гуманная милиция в мире!!!
После отбытия патруля юноши и девушки немного бьют Вашего покорного слугу за злоупотребление спиртными напитками в общественных местах, но не проходит и двух минут, как мой проступок (питьё водки из горлышка) повторяет Игорь, и повторяет на крыльце того же самого супермаркета.
Мы заходим внутрь, чтобы пополнить запасы продовольствия. Денег мало, хватает на две трети литра водки «Божья слеза» и пакетик сухариков. От волнения я запихиваю в рукав ещё пузырёк «Божьей слезы» и не плачу за него на выходе (никогда не думал, что стану вором). Игорь изрыгает проклятья в микрофон сотового телефона.
В довершение всего мы оказываемся на железнодорожной станции.
***
Пустая железнодорожная платформа. В сиреневом небе темным-темно.
— Э-э-э... а что мы тут делаем? — первой решается спросить Женя.
— Мы едем на Зону.
Несвобода это медаль за оголтелый идиотизм, и у неё, как и у многих других медалей, сторон намного больше, чем две. Новые грани несвободы открываются день ото дня. Пятнадцать минут назад я был волен делать со своим телом что захочу. Но проклятые мойры были ироничны, они сказали: «Хи-хи, что угодно!» — и заставили взять с полки водку, спрятать её в рукаве. Зачем? — о том надо написать запрос в небесную канцелярию. Я не был вором, не был клептоманом — скорее наоборот: клептофобом. Во мне сидел панический страх перед воровством. Тогда как клептоман ворует всё, что попадётся под руку, хоть бы оно ему совершенно не нужно, я не был способен украсть даже в случае крайней нужды. Логически я объяснял это тем, что мне неохота транжирить по мелочам запас удачи, который даётся каждому человеку при рождении, кому-то больше, кому-то меньше, но всем — в ограниченном количестве; однако на самом деле мой страх перед воровством не имел рациональной подоплёки. Мне просто было страшно красть. Клептофобия — особый тип нервного расстройства.
Но я украл. Моё тело не принадлежит моей душе. Душа и тело разделены: спят по очереди, пьянеют и трезвеют назло друг другу...
Я трезв, отвратительно трезв. Я вижу, как Игорь целуется с Ксюшей и обделяет вниманием Женечку. Вижу, как всё глубже уходят в прошлое две развилки на линии моей жизни. Вижу, как Фортуна, подыграв мне на этих развилках, поворачивается спиной и удаляется на тот конец пустой железнодорожной платформы, показывая, что больше на неё сегодня рассчитывать не стоит. Под неоновыми фонарями поблёскивают бриллианты в её заколке.
Развилки судьбы жутковаты. Они похожи на плиту, ту самую: ледяную и чёрную. Допустим, дама с бриллиантовой заколкой отвернулась бы чуть раньше, и меня угораздило свернуть не в ту сторону. Например, в сторону отделения милиции, где доблестные служители правопорядка непременно пошарились бы в шмотках у Игоря. «А что это у нас в кармашке? Пластилин? Вот это да! А почему так мало? Курить? Ребята, да вы что, ваши ответы похожи на добрую новогоднюю сказку. Разве такие маленькие мальчики и девочки могут выкурить все пять граммов? Скажите честно: мы хотим его продать. Нет, не продать? Хорошо. А где мы его купили?». Вот если сказать, где мы его купили, то лучше сразу пойти повеситься. «Как это вы не знаете, где ваш друг Игорь купил гашиш? Может, вы и про дачу заведомо ложных показаний ничего не слышали?».
Но в этом, первом моём «едва не влип» ещё можно обвинить других. А как обстоят дела со вторым? Вникнет ли кто-нибудь, что, крадя из супермаркета бутылку, я не хотел её красть? Хах!
Впервые я напился так, что не могу отвечать ни за какой поступок. Первый раз... Но не последний. Теперь мне будет не в новинку ожидать от себя чего угодно, и, протрезвев, я не найду ничего страшного в своих поступках, совершённых не от первого лица. Это как потерять невинность. Сначала страшно и противно, а потом хочется снова и снова.
Он потерял невинность. Пожизненный траур по собственной жизни продолжается.
Он виновен.
***
— Мы едем на Зону.
— На Зону? — переспрашивает Женечка. — Зачем? Мне рано на Зону, я ещё несовршенно... летняя.
Зона это недостроенная фабрика, заброшенная лет двадцать назад и получившая своё имя в честь Зоны из романа братьев Стругацких «Пикник на обочине». Игорь решил соблазнить нас гашишем и затащить в эту кошмарную унылую дыру. В семь вечера. В десятиградусный мороз.
— Вот это беспредельно, — заявляет к моему ужасу Ксюша и одобрительно целует Игоря. Женечка обнимает их, помогая упасть на стоящую тут же, на платформе, деревянную скамейку. Падает сверху...
Мои мысли кристально ясны, но организм свински пьян. Мне было сложно стоять на ногах, сложно разговаривать и даже дышать. На меня словно взвалили каменную глыбу, придавливающую к земле. «Водка, — понял я, — водка очень тяжёлая. Она расползлась по сосудам и, как ртуть, тянет их вниз. И мне больно...».
Я едва не влип из-за дел, которые ничего не значат для меня. Зачем мне гашиш? Зачем мне водка? Зачем я иду с этими незнакомыми мне людьми туда, куда я не хочу идти, и делать то, что мне делать не надо? Ни за чем. Просто новый уровень умственного разложения. Моё тело не подчиняется душе, моя душа не подчиняется логике, по которой выходит, что настало самое время идти смотреть «Спокойной ночи, малыши» и баиньки. Я стою и ожидаю электричку, чтобы она отвезла меня на заброшенную стройку получать от жизни удовольствие. Прелестно!
— Игорь, мне надо домой, — быстро выговариваю я.
Домой, домой. На тёплый диван. К облупленному потолку. Выкинуть пустые бутылки. Протереть пыль. Жить по-нормальному.
— Больше не наливайте этому алкоголику, — распоряжается Игорь. — Он уже на грани.
***
Район, где я жил (назовём его N-ский — в честь деревни, на месте которой он возведён), расположен у края многокилометрового незастроенного оврага. По болотистому дну этого оврага течёт быстрая извилистая речка Раменка, а вдоль неё тянется высоковольтная линия. Под гудящими от напряжения проводами сохранились кое-где гнилые деревенские домики, упадочные гаражно-строительные кооперативы и ни на что не похожие, построенные из мусора сарайчики для непонятночего. Границей же между оврагом и N-ским районом служат железнодорожные пути — нейтральная полоса.
На нашей стороне железной дороги на близком рынке желтеют огни палаток; у входа в супермаркет зажигаются матовые белые шары; над шоссе светят оранжевые и голубые фонари; мелькают белые и красные фары автомобилей; висят над землёй окна высотных домов. А на не-нашей стороне, там, где чернеет в длинном и широком многокилометровом овраге болото, так и не занесённое снегом, где доживет своё тысячелетие деревня N-ская, стоит темнота, лают злые и голодные собаки. Древность загнали в угол, и у неё не остаётся надежды, но безразличие, упадок и запустение, копящиеся на месте, откуда деревня ушла, а город так и не дошёл, грозят заполнить собой и то и другое. Так думал я. А может, я только потом, когда увидел Москву после конца света, вообразил, будто в тот момент так думал.
