Стивен Кинг - Воспламеняющая
Энди опустил Чарли на пол и побежал к огнетушителю, который висел на стене рядом с телевизором. Они с Вики не говорили о том, что могла делать их дочь. Иногда Энди пытался, но Вики не хотела об этом слышать. Избегала этой темы с маниакальным упорством, твердила, что у Чарли все нормально, все нормально, однако огнетушители в доме появились без всякого обсуждения, стали частью интерьера с той же непринужденностью, с какой поздней весной расцветают в траве одуванчики. Они не говорили о том, что по силам Чарли, но теперь огнетушители всегда были под рукой.
Он схватил его, чувствуя тяжелый запах горящего ковра, бросился к лестнице… однако ему хватило времени, чтобы вспомнить историю, прочитанную в детстве. Рассказ назывался «Мы живем хорошо», и написал его Джером Биксби. Речь шла о мальчике с паранормальными способностями, который поработил родителей, вселив в них ужас перед тысячью возможных смертей, и никто не знал… не мог знать, когда этот маленький ребенок разозлится…
Чарли ревела, сидя на попке у подножия лестницы. Энди яростно дернул рычаг и направил струю пены на распространяющийся огонь, убивая пламя. Поднял плюшевого медвежонка, на которого налипли клочья пены, и с ним спустился с лестницы.
Ненавидя себя, но зная на каком-то подсознательном уровне, что сделать это необходимо, что черту надо подвести, а урок – выучить, он сунул медвежонка в кричащее, испуганное, залитое слезами лицо Чарли. Какой же ты мерзкий ублюдок, думал он. Почему бы тебе просто не пойти на кухню, не взять нож для фруктов и не порезать ей щеки? Поставить метку? И разум схватился за эту идею. Шрамы. Да. Вот что он должен сделать. Оставить шрамы. Выжечь шрамы в ее душе.
– Тебе нравится, как выглядит Тедди? – проревел он. Обожженный, почерневший медвежонок был еще теплым, словно остывающий кусок угля. – Тебе нравится, что Тедди весь обгорел, и теперь ты больше не сможешь с ним играть? Нравится, Чарли?
Чарли рыдала с громкими судорожными всхлипами, бледная кожа пошла красными пятнами, слезы лились рекой.
– Па-а-а-а! Тед! Тед!
– Да, Тедди, – мрачно подтвердил он. – Тедди обгорел, Чарли. Ты сожгла Тедди. И если ты сожгла Тедди, ты можешь сжечь мамочку. Папулю. А теперь… чтоб ты этого никогда больше не делала! – Он наклонился к ней, но не прикоснулся, не поднял на руки. – Никогда больше этого не делай. Потому что это Плохо!
– Па-а-а-а-а-а-а-а…
И тут его сердце не выдержало, он больше не мог ее пугать. Он поднял дочь на руки, обнял, принялся ходить по дому, укачивая, пока – гораздо позже – рыдания не сменились всхлипами в груди и хлюпаньем носом. Когда он посмотрел на нее, она спала, прижавшись щекой к его плечу.
Энди положил ее на диван, а сам пошел к телефонному аппарату на кухню и позвонил Куинси.
Куинси говорить не хотел. В том – 1975 – году он работал в большой авиастроительной корпорации и в записках, которыми сопровождал рождественские поздравительные открытки семье Макги, называл свою должность «Вице-президент по вопросам поглаживания по шерстке». Когда у людей, строивших самолеты, возникали проблемы, им предлагалось повидаться с Куинси. Тот помогал в решении возникших проблем: избавлял от чувства одиночества, выводил из кризиса самоопределения, объяснял, что работа ни в коей мере не лишает их личностных особенностей, – и они возвращались на конвейер, чтобы установить положенную деталь на положенное место, а потому самолеты не падали с неба, и мир оставался безопасным для демократии. За это Куинси получал тридцать две тысячи долларов в год, на семнадцать тысяч больше, чем Энди. «И я ни в малейшей степени не испытываю угрызений совести, – писал он. – Я считаю, что это маленькая зарплата, поскольку именно благодаря моим стараниям Америка по-прежнему может летать».
Куинси оставался таким же язвительным и веселым, как и всегда. Только веселье куда-то подевалось из его голоса после того, как Энди позвонил из Огайо: дочка спала на диване, а в нос бил запах горелого плюшевого медвежонка и ковровой дорожки.
– Я кое-что слышал, – в конце концов выдавил из себя Куинси, когда понял, что Энди не собирается отпускать его, не получив хоть какой-то информации. – Но иногда телефонные разговоры прослушивают, дружище. У нас эра Уотергейта.
– Я боюсь, – ответил Энди. – Вики боится. И Чарли тоже боится. Что ты слышал, Куинси?
– Когда-то давно проводился некий эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек. Помнишь?
– Помню, – мрачно ответил Энди.
– Из тех двенадцати в живых осталось мало. Насколько я слышал, четверо. И двое из них – теперь муж и жена.
– Понятно, – ответил Энди, чувствуя нарастающий ужас. Осталось только четверо? Что Куинси хочет этим сказать?
– Как я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. – Пронзительный голос Куинси доносился до него через две тысячи миль телефонных проводов, проходя коммуникационные станции, открытые ретрансляторы, распределительные коробки в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове. Голос Куинси могли подслушать в миллионе мест.
– Неужели? – спросил он, пытаясь говорить спокойно, и подумал о Вики, которая иной раз включала радиоприемник или выключала телевизор, не приближаясь к ним, – и, похоже, даже не отдавала себе отчета в том, что делала.
– Да, это так, – продолжил Куинси. – Он… как бы это сказать… все это подтверждено документально. У него болит голова, если он делает это часто, но делать это он может. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не в состоянии открыть, с замком, ключ к которому ему не согнуть. Они его исследуют. Он гнет ключи. Он закрывает двери. И, если не ошибаюсь, находится на грани безумия.
– Боже… мой, – выдохнул Энди.
– Он – часть борьбы за мир, так что его умопомешательство послужит правому делу. Он сойдет с ума ради того, чтобы двести двадцать миллионов американцев могли чувствовать себя свободными и в безопасности. Ты это понимаешь?
– Да, – прошептал Энди.
– А что с теми двумя, которые поженились? Ничего. Насколько известно устроителям эксперимента, они живут тихо, в каком-то спокойном штате в центре Америки, вроде бы в Огайо. Раз в год их проверяют, чтобы убедиться, что они не гнут ключи и не закрывают двери, не прикасаясь к ним, и не выделывают психические фортели на дворовой ярмарке для сбора средств на лечение мышечных дистрофиков. К счастью, эти люди ни на что такое не способны. Так, Энди?
Энди закрыл глаза, вдыхая запах горелого. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала внутрь и отползала. Если Вики в этот момент гладила, она смотрела на дверцу холодильника, и та захлопывалась – и при этом Вики не казалось, что она делает что-то странное. Так происходило не всякий раз. Если не происходило, Вики переставала гладить, подходила к холодильнику и закрывала дверцу (или выключала радиоприемник, или включала телевизор). Вики не гнула ключи, не читала мысли, не летала, ничего не поджигала, не предсказывала будущее. Она иногда могла закрыть дверь, не пересекая для этого комнату, вот и все. Если она несколько раз делала что-то подобное, то жаловалась – Энди обратил на это внимание – на головную боль или расстройство желудка. Являлось ли это физиологической реакцией или неким предупреждением от подсознания, Энди не знал. Ее способности немного усиливались с месячными. Такие вот пустяки, и настолько редко, и Энди уже воспринимал их как норму. Что касается его… Положим, он мог побуждать людей к чему-то. Термина для этого еще не придумали. Наиболее подходящим он считал аутогипноз. Но он не пользовался этим часто, потому что потом болела голова. И большую часть времени полностью забывал о том, что он не совсем нормальный и стал таким с того самого эксперимента в аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла».
Он закрыл глаза и в темноте под веками увидел кровавое пятно в форме запятой, превратившее «CORPUS CALLOSUM» в «COR OSUM».
– Да, это хорошо, – вновь заговорил Куинси, словно Энди в чем-то с ним согласился. – Иначе их могли бы посадить в две маленькие комнаты, где они трудились бы на пределе возможностей, чтобы двести двадцать миллионов американцев чувствовали себя свободными и в безопасности.
– И правильно, – действительно согласился Энди.
– Эти двенадцать человек. Может, этим двенадцати участникам эксперимента дали препарат, не до конца понимая, какое воздействие он оказывает на людей. Возможно, кто-то… скажем, какой-нибудь Безумный Доктор… сознательно обманывал их. А может, он думал, что сознательно обманывает их, а на самом деле обманывали его. Значения это не имеет.
– Не имеет.
– Короче, им дали этот препарат, и, возможно, он чуть изменил их хромосомы. Или сильно изменил. Или – кто знает? И возможно, те двое, которые поженились, решили завести ребенка, и, возможно, этот ребенок унаследовал нечто большее, чем ее глаза и его рот. Может, кто-то заинтересоваться ребенком?
