Василий Ванюшин - Вторая жизнь
Фромм поднялся из-за стола. Высокий, стройный, он молча осмотрел собравшихся, как будто пересчитывал их. У него, казалось, совсем не было губ — только разрез плотно сомкнутого рта. Безукоризненный пробор коротко остриженных волос. Щеки гладко выбриты. Круглые серые глаза смотрят не мигая, в них переливается пламя гордости и властной силы, требующей беспрекословного подчинения.
Фромму, кажется, не было и пятидесяти. Среди штабистов ходило много разговоров о его головокружитель, ной и завидной карьере. Причину искали в родстве с видными правительственными деятелями, в поддержке магнатов военной промышленности, но если бы довелось самому Фромму доказать несостоятельность этих поисков, то он сделал бы это легко — достаточно перечислить все награды, которых он удостоен за боевые подвиги в воздухе и на земле.
— Господа генералы и офицеры, — сказал главный маршал ровным голосом, но не без торжественности и о заметной ноткой недовольства. — Я ознакомился с работой штаба. Все ясно. Это не военный штаб, а огромная канцелярия, выпускающая массу бумаг, читать которые ни у кого не хватит времени. Штаб утратил организующую военную силу, не способен чувствовать учащенного пульса времени, занят не тем, что требует обстановка, интересы нашего содружества наций. Надо сократить штаты, сделать штаб мобильным.
После войны я непременно ушел бы в отставку, если бы ви дел впереди только возню с бумагами и заботу о холостых патронах для маневров и тактических учений, Но я увидел другое. И уверен, что нужен здесь, как человек действия, нужен прежде всего славным атлантам, чье государство возникло и крепло под звон мечей, у которых и теперь оружие — такая же неотъемлемая часть хозяйства, как орудия сельского труда и механизмы промышленности. Эта нация немыслима без оружия, оно предопределено ей самим богом. Ее постигали неудачи, но оня и закалили, зажгли неукротимое стремление доказать в конце концов мощь и превосходство своего оружия. Это воодушевляет другие нации содружества, вселяет веру в свои силы и в нашу общую победу.
Фромм воодушевлялся. Отдав должное атлантам, он сказал несколько благодарных слов о каждой нации содружества и перешел к основному пункту своей речи — изложению понятия «самооборона».
— Поскольку нам известен противник в будущей войне и столкновение с ним неизбежно — не сегодня, так после, — то сокрушительный внезапный удар по нему с применением новейшего оружия огромной разрушительной силы, каким мы располагаем, — явится не чем иным, как нашей обороной. Мы живем в относительно мирное время. Но так же правомерно сказать, что наше времяотносительно военное: после окончания второй мировой войны боевые действия не прекратились повсеместно, они вспыхивают то в одном, то в другом районе земного шара. Противостоящие стороны в этой, я бы сказал, странной войне, характерной спорадическими боевыми действиями, определились довольно четко, и мы знаем свое место, свою решающую роль. Не напоминает ли это состояние такой период прошлой мировой войны, когда воюющие стороны — и та и другая — занимали оборону и вели активную разведку? Безусловно, нынешнее положение на земном шаре очень похоже на такую военную ситуацию. Но если одна из сторон вдруг наносит сокрушительный удар, — разве это она делает не для своей обороны? Абсолютная, окончательная, верная оборона может быть обеспечена тогда, когда нам никто не сможет угрожать. Я — за такую оборону.
Браун торопливо записывал слова Фромма, произносимые с жаром, не успевая обдумывать их смысла. Однако кое-что ему показалось сомнительным. Пусть военный до мозга костей Фромм понимает термин «оборона» именно так, но кроме Фромма есть и еще немало умных людей, есть правительства, которые обязаны думать о своих народах. Вряд ли первый удар может быть и последним — сокрушающим врага, пусть в этот удар будет вложена сила всех разрушительных средств войны. Скорее всего за первым же ударом последует ответный. Что же произойдет тогда?..
Но времени у Брауна для размышлений на эту тему не было: успевай записывать.
— Наша задача состоит в том, — продолжал главный маршал с необычайным подъемом, — чтобы выполнить свой долг, выдержать испытания по законам борьбы, предписанным творцом всех миров, не щадить ничьих жизней во имя сохранеиия цивилизации и жизни наших наций, вернее — цвета наших наций, опоры наших государств. Ближайшая задача состоит в том, — чеканил он как приказ, — чтобы пересмотреть наши планы. Они должны быть разработаны в соответствии с изложенным мною понятием обороны. Мы не можем ждать, пока провидение дарует нам полную победу. За работу, господа генералы и офицеры!
Фромм опустился в кресло. Никаких выступлений и обмена мнениями не последовало. После гробового молчания во время речи главного маршала все вдруг задвигались, заулыбались и начали кивать друг другу, а потом, как по команде, устремились к Фромму, чтобы выразить свое восхищение речью, его умом и прозорливостью. В кабинете наступило великое оживление. Словно тут до сих пор все умирали от скуки и безделья и наконец-то увидели впереди нечто счастливое и радостное, служить чему — высшее назначение человека.
Обступив Фромма, генералы и офицеры наперебой говорили слова признательности, восхищения и удовлетворения. Он не улыбался, принимая все как должное, с суровым лицом; эта суровость, по его мнению, лучше всего должна была свидетельствовать о его военном гении.
Но как только все стали выходить из кабинета, возгласы восхищения сразу же смолкли, а на лицах офицеров, в особенности тех, что помоложе и пониже званием, появилась озабоченность…
К десяти часам Браун подкатил на своей машине к дому, где жила Юв Мэй. Сейчас он испытывал чувство глубокой благодарности к ней за то, что она согласилась поехать в ресторан.
Мэй запрещала Брауну входить в их дом, и ему прпшлось ждать ее, сидя в машине. Когда Юв вышла, он еле узнал ее. Плащ был наглухо застегнут, широкополая шляпа закрывала половину лица. Юв с таким усердием прибегла к косметике, что совершенно изменилась. И капитан отметил, что сделано это в ущерб красоте.
— Зачем вы так, Юв?.. Вы на себя не похожи.
— Это и хорошо, — сказала девушка, забираясь в машину. — Ты же знаешь, Реми, — я не хочу, чтобы меня узнавали на улице.
Машина помчалась по залитым светом улицам. Юн смотрела в окно, стараясь угадать, куда они едут.
— Только не в очень богатый ресторан, — сказала она.
— Поедем в «Ночную красавицу».
Богатые рестораны посещает мало людей. Туда заезжают крупнейшие дельцы, пресытившиеся жизнью, избалованные, изнеженные завсегдатаи; они пристально рассматривают каждую незнакомую женщину. Юв не хотела этого. «Ночная красавица» — довольно приличный ресторан. Он всегда бывает полон, люди приходят и уходят. За вечер несколько раз меняются соседи за столиками. Все время играет музыка и кружатся танцующие. Браун подумал, что такая обстановка понравится Ювенте.
Они заняли столик и заказали ужин. Посетителей было еще мало. Эстраду закрывал занавес. За столиком напротив сидели очень толстая дама — она ела фрукты — и щупленький мужчина — он читал газету. На столе стояло множество тарелок, большая часть которых была опустошена.
Из-за черного занавеса вынырнул конферансье. Жидкие чер ные волосы, тщательно расчесанные на пробор, казалось, были нарисованы тушью на угловатом черепе.
Конферансье изобразил многообещающую улыбку на пергамент ном лице и, протянув руки, попросил тишины.
— Сегодня у нас вечер новинок, неожиданных, сенсационных, — протрещал он сухим голосом и объявил первую новинку: — Фокстрот. Мужчины приглашают дам танцевать.
Раздвинулся занавес, взоры устремились на эстраду. Изум ление охватило всех. Толстая дама отложила надкушенное яблоко, сухонький мужчина, отбросив газету, вскочил. Все вытянули шеи, от изумления открыли рты. Юв тоже с любопытством смотрела на эстраду. Браун пожалел, что не захватил бинокля.
Там, на грубых табуретках с толстыми ножками, сидели пять роботов с музыкальными инструментами в руках: аккордеон, саксофон, флейта, тромбон, барабан. Роботы напоминали людей — головы на тонких шеях, очень широкие прямые плечи, руки из гофрированных резиновых труб. Но вот средний, с саксофоном в «руках», со скрипом и коротким металлическим лязгом поднялся и сделал поклон. Все замерли. Было что-то зловещее в ожидании первых звуков, в немой неподвижности этих железных истуканов.
И вдруг рявкнули все пятеро: тонко свистнула флейта, за гудел барабан, громко залаял и заквакал саксофон.
Какофония обрела некоторую мелодию. Мужчины поднялись со стульев, повернулись к дамам. Замелькали вскинутые на плечи руки.
— Не потанцевать ли и нам? — предложил Браун Юв. — Ориги нально все-таки…
— Нет, — категорически отказалась Мэй. — Отвратительно… Будто железными лапами хватают за душу. Робот в искусстве! Страшно.
