Василий Ванюшин - Вторая жизнь
— Вот здесь лекарство. Сейчас вам будет немножко больно.
Ювента закрыла глаза — не потому, что боялась; неудобно было смотреть на склонившееся близко лицо, на густые брови, на большие руки. Пальцы профессора легко коснулись ее щеки, затем плотно прижались.
— Не шевелитесь, — раздалось над самым ухом.
Укол в щеку был такой же, как при взятии крови из пальца. О, если бы так легко можно было излечивать людей от болезни, название которой страшно произнести!..
— Вот на сегодня и все, — сказал, отходя к столу, профес сор.
Ювента вспоминала отца. Чем-то этот русский профессор по хож на ее отца. Брови тоже густые, и руки такие же большие… Нет, не этим. «Вот на сегодня и все», — точно так же говаривал отец там, на севере, когда она работала вместе с ним и Максом. Они делали опасное и очень нужное дело, и каждый вечер отец говорил: «Вот на сегодня и все», — как будто речь шла о чем-то обыденном.
Так и этот профессор.
— Что это за игла? — спросила Юв. — Что в ней?
— Теперь-то в ней ничего нет. — Профессор подбросил игол ку на широкой ладони. — Разве только сам металл что-то стоит. Платина!
«Платина! Какая, должно быть, дорогая вещь!» — У Мэй сра зу же возникла мысль: как дорого обойдется ей это лечение?
— А что было внутри?
— Радиоактивные изотопы. Они теперь в вашей опухоли. Стенки иглы делаются из платины, как фильтр, для поглощения излучений. Вот так…
— И вы… вы уверены в успехе лечения? — Ей нужно было, чтобы профессор еще раз подтвердил свою уверенность.
— Да. Предположим даже, что это злокачественная опухоль, — и то уверен. Возможно, останется небольшое белое углубление, как след оспы, он будет почти незаметен.
— Ах, как я благодарна вам!
— Я — тоже…
Мэй в недоумении пожала плечами.
— За что?
— Вы натолкнули меня на важную мысль. Очень хочется рабо тать, — просто ответил профессор. — Мне ведь трудно было…
— Это все газеты. — Мэй встала, накинула плащ. — И теле видение. Я тоже… портила вам нервы. Читала текст, который мне дали. Что поделаешь!
— Да, что поделаешь!..
— До свидания, господин профессор.
— Пожалуйста, без господ… До свидания, Ювента!
— До свидания, Даниил Романович.
Мэй торопливо спустилась по лестнице и пошла по тротуару. Поля шляпы совершенно закрывали ее лицо.
Она не замечала, что позади, в нескольких метрах, возле кромки тротуара тихо и бесшумно скользит длинная сверкающая автомашина. На тротуаре было многолюдно, и если Мэй задерживалась — машина тоже останавливалась, а потом снова тихо скользила, будто невесомая. За рулем сидел крепыш в военной форме с погонами капитана. Прищуренным взглядом он следил за Мэй и недовольно сжимал пухлые губы. Когда девушка остановилась на перекрестке, он, открыв дверцу, окликнул ее:
— Юв, садитесь!
Мэй вздрогнула и обернулась.
— Ой, как ты напугал меня, Реми!
Задняя дверца бесшумно открылась, и Мэй села в машину.
Замелькали безглазые лица людей, застывших на тротуаре, витрины магазинов слились в блестящую стеклянную полоску.
— Вы были очень задумчивы, Юв, — сказал капитан. — Шли, не поднимая головы. Я боялся, что вы ударитесь о столб или вас столкнет кто-нибудь с тротуара. Я два квартала шел эскортом и все не решался окликнуть вас.
— Благодарю.
В длинное зеркальце перед капитаном она видела его ли цо — складка огорчения между бровей не разглаживалась.
— Юв, где вы были?
Она не ответила, откинулась на сиденье и подперла щеку рукой.
— Вы ходили в этот дом второй раз, а может быть, и боль ше.
— Капитан Браун, — сказала она недовольным голосом. — Как вы смели выслеживать меня! Остановите машину.
— Но, Юв, должны же вы понять!
За боковым окном по-прежнему мелькали одеревеневшие фигу ры прохожих и торпедами проносились встречные машины.
— Я ходила по личному делу… Вот моя улица!
Капитан сделал жест рукой, означавший, что он отлично знает, куда ехать. Машина свернула в узкую улицу с высокими однообразными домами без балконов и каких-либо украшений.
— Нельзя ли все-таки знать? — спросил он.
— Потом я сама скажу.
Машина пошла тише. Капитан обернулся к Мэй:
— Не поехать ли нам пообедать? Я знаю место. Посетителей мало.
— Нет, мне нужно домой.
— А позднее? Я приеду.
— Позднее можно. Часов в десять.
Капитан остановил машину возле шестиэтажного кирпичного дйма. Дом этот, видимо, был густо заселен. Целая орава ребятишек разных возрастов играла во дворе.
— Оставайтесь в машине, — сказала Юв.
— Так я приеду, — кивнул он, берясь за руль.
Капитан Ремиоль Браун влюбился в Мэй так же, как и тысячи других телезрителей. Но в отличие от этих тысяч, для которых Юв Мэй в обыденной жизни была невидимкой, он сумел познакомиться с ней. Это знакомство продолжалось уже третий месяц. Браун знал, что, кроме него, она ни с кем не встречалась и, кажется, не проявляла ни к кому интереса. Это дало основание заговорить о женитьбе. Юв усмехнулась и покачала головой: «Нет, Реми. Очень рано говорить об этом. Мы еще мало знаем друг друга, и мне кажется, что мы разные люди. Останемся лучше друзьями».
Что значит — разные? Может быть, Юв имела в виду, что они имеют разное подданство? Но это не препятствие. Ведь они оба католики. Или намекала на то, что Браун сын богатых родителей? Но это как раз и хорошо для Юв, которая — он точно знал — живет совсем не так роскошно, как об этом думают. Кто откажется от богатой жизни? А если ей неприятны привычки избалованных богачей, то у Реми Брауна нет этих привычек, не успел приобрести. Отец его, инженер, только недавно разбогател на изобретении, принятом военным ведомством.
Браун пытался уверить, что эта разница несущественна — была бы любовь.
Мэй только грустно усмехнулась: «Вы неправильно понимаете меня, Реми. Мы действительно разные люди…»
Может быть, она говорила о разнице взглядов на жизнь, на будущее? Мэй отказывалась от объяснений. Он опять доказывал, что может поступить так, как ей угодно. Если нужно, он уйдет в отставку — служба в штабе ОВОК его мало интересует, даже тяготит. Можно уехать на его родину. Он будет помогать семье Юв. Он может остаться здесь и постарается сделать военную карьеру, будет потом полковником или даже генералом — тем более, что заслуги отца в военном деле штаб высоко ценит.
Юв не хотела даже разговаривать об этом. И тогда Браун решил, что она просто равнодушна к нему. В последнее время Мэй под разными предлогами избегала встречи с ним.
Сегодня он увидел Мэй. Юв шла торопливо и как будто кра дучись, то и дело поправляла низко опущенную шляпку, бросала взгляды по сторонам. Она даже не подняла головы, чтобы взглянуть на номер дома, смело и быстро вошла в дверь, и ее каблучки застучали по лестнице. Кто живет в этом доме? К кому могла ходить Юв?..
Возвращаясь в штаб, Браун поехал по той же улице и увидел на тротуаре, вблизи дома, в котором полчаса назад была Мэй, полицейского; он прохаживался взад и вперед, помахивая дубинкой. Браун остановил машину и подошел к нему. Полицейский козырнул капитану. Браун показал документ офицера штаба и попросил полицейского назвать, кто живет в этом доме. Тот стал перечислять жильцов. Русский профессор Галактионов заинтересовал капитана больше всех. Поблагодарив полицейского, Браун поехал к штабу, размышляя о том, зачем понадобился Юв русский профессор. Он знал о Галактионове по газетам, знал, что маршал Фромм настаивает на закрытии института, в котором работает этот профессор. А в штабе знали об ухаживании Брауна за Мэй. Что может подумать о нем маршал Фромм, когда узнает о посещении профессора Ювентой Мэй? И что должен думать на этот счет сам капитан Браун?
«Юв не ответила на вопрос, зачем она сюда ходила. Значит, тут что-то неладно…»
Браун остановил машину возле штаба, вошел в вестибюль. Сегодня в семь вечера должно состояться краткое, но очень важное совещание. Без пяти семь капитан был уже в приемной перед кабинетом начальника штаба. Он приготовил бумагу, осмотрел авторучку. На обязанности Брауна лежало вести запись всех совещании у начальника штаба. Приемную заполняли офицеры. Генералы и полковники — начальники отделов проходили в кабинет.
Браун занял свое место — за маленьким столиком, придвину тым вплотную к большому, как полигон, столу начальника штаба. Сходство стола с полигоном усиливали письменные принадлежности Фромма: пресс-папье в виде танка, чернильный прибор в виде двухмоторного бомбардировщика, вместо моторов — чернильницы; цветные карандаши торчали из жерла миниатюрной пушки. Со стены над столом нависали флаги шести наций, объединивших свои войска под одним командованием для целей самообороны.
Фромм поднялся из-за стола. Высокий, стройный, он молча осмотрел собравшихся, как будто пересчитывал их. У него, казалось, совсем не было губ — только разрез плотно сомкнутого рта. Безукоризненный пробор коротко остриженных волос. Щеки гладко выбриты. Круглые серые глаза смотрят не мигая, в них переливается пламя гордости и властной силы, требующей беспрекословного подчинения.
